Помню, просыпалась я ночью от холода, во всех членах зазябшая до костей, с ледяной поясницей. Но дневная усталость и молодой сон брали свое — я опять засыпала. Так продолжалась неделю, наконец, я не выдержала и попросила еще одно одеяло, более теплое, мысля так, что байковое постелю на раскладушку под простынку, а более теплым укроюсь.
— У меня нет для тебя теплого одеяла, — сказала свекровь.
Сначала я увидела основное содержание этого ответа в слове «нет», а потом поняла, что акцент был сделан на словах «для тебя». Милой женщиной была моя свекровь, что и говорить.
Обидчивость часто просыпается лишь с возрастом, когда понимаешь, что к чему, и видишь предвзятость или умышленную несправедливость по отношению к себе как бы с расстояния прожитых лет. А тогда я не среагировала на них, хоть и заметила. Просто на оставленные Юрой деньги купила шерстяные гамаши и свитер и начала надевать их на ночь. Только, наверное, поздно я это сделала, ибо была уже сильно простужена, да и все равно продолжала жестоко мерзнуть. Что это за защита от холода — тоненькая прослойка трикотажа? Разве она могла заменить полноценную зимнюю постель, защитить от промозглой сырости и морозности пустой комнаты, в которой идет ремонт? Нет, конечно.
Какой же могучий был у меня запас здоровья, какой богатый и как надолго бы мне его хватило! Но эта встреча с Юриной матерью… Словно черна дыра, она забрала мои силы сразу же. И ведь сделала это просто так, от отвращения к людям, к счастью, от тупого желания уничтожать радость человеческую направо и налево, не разбирая. Дорого я заплатила за Юру, за жизнь вместе с ним.
В том декабре я успела провести остаток дней в Днепропетровске — при этом работала и хлопотала об отъезде! — успела приехать к Юре, оглядеться на новом месте и только потом слегла с тяжелейшим недугом. Слегла, можно сказать, навсегда, ибо с тех пор не было у меня такого денька, чтобы я не помнила «доброту» свекрови. Насквозь простуженная на ее парусиновой раскладушке, я до сих пор отбиваюсь от воспалений, болей и надоедливых, изматывающих недомоганий. Я отлично понимаю, что эта женщина упорно и сознательно вредила мне, мстила за сына. Такое нет-нет да и случается с людьми. Но я не понимаю другого — степени, меры, вернее неумеренности, ее садизма. Ведь видела и понимала, что покушается не на что-то невинное, а на здоровье человеческое. Еще понятен был бы импульс раздражения: выплеск негатива, удар, гневное слово, неблаговидный жест. Но нет, она две недели методично, холодно, с сатанинским упоением губила молодую жизнь и наблюдала, что из этого получится.
Я не отравила свою душу ненавистью, потому что понимала сделанное мне зло только умом, сердце же так и не смогло постичь глубину встреченной в свекрови бесчеловечности.
Первой дала о себе знать мочевыводящая система — появились жуткие, запредельные рези внизу живота и кровь в моче. Я не могла понять, что со мной делается, какой орган заболел, к кому обращаться и что говорить. Поэтому несколько дней терпела, а когда от боли начала терять сознание, вызвала неотложку. Приехавшие врачи констатировали острый цистит, назначили лечение, и лечили добросовестно, как теперь я понимаю. Но болезнь утихала лишь на время, а в критические дни наступала с новой силой, и приходилось все начинать сначала. К весне состояние настолько ухудшилось, что меня госпитализировали в Ровенскую областную больницу, где диагностировали пиелонефрит, причем уже перешедший в хроническую стадию. Прогнозировали, что проживу я лет 15–20.
Чего только ни было в последующие годы! Какого кошмара я ни пережила! У меня подозревали туберкулез и обследовали в тубдиспансере, искали камни в почках, обследовали на гломерулонефрит, предлагали резать и чуть под инвалидность не подвели — всего было. Ходила я на работу не только с бутылочками и фляжками травяных отваров, но и с тампонами, пропитанными соком алоэ, в круговых повязках вокруг гениталий… Да и ходила-то еле-еле, обессиленная болезнями.
А ведь возраст какой у меня был? Самая распрекрасная молодость! Я четырежды пыталась родить ребенка, и всякий раз мне прерывали беременность по медицинским показаниям — отказывали почки.
Лечилась я народными средствами, причем регулярно и настойчиво, ровно до середины 80-х годов, почти те же 15 лет, что мне отпускали на жизнь. А потом постепенно, медленно начала отказываться от снадобий, предоставляя организму восстанавливаться за счет своих ресурсов. И он не подвел, изжил пиелонефрит, может и не полностью, но циститы и дикие боли меня отпустили.
Вторым следствием той давней сильнейшей простуженности стало воспаление тройничного нерва. Долго он болел лишь в тех отростках, что уходят в ротовой зев. Этим путал меня и медиков, и мы грешили на зубы. Временами я эти боли терпела, а нет — то шла к стоматологам, они всегда находили, что лечить. Но вот зубы были приведены в идеальный порядок, а боли не исчезли, лишь продолжались годы физических страданий. Я шла к парадонтологам, предполагая, это у меня стоматит. Да, — говорили мне они, — но не просто стоматит, а молочница. Несмотря на чистые слизистые и отсутствие язв, года три мне лечили молочницу, потом плюнули со словами: «У вас иммунитет ниже плинтуса. Терпите боли, другого не остается».
Утешаясь мыслью, что нет больных зубов и видимых признаков стоматита, я еще несколько лет терпела, пока не стало хуже. Со временем я начала замечать, что боли резко, взрывообразно усиливаются при сильных запахах и переохлаждениях, а их область расширяется, поражает язык и внешние покровы губ, так что при прикосновении к ним возникает удар током. Такая реакция на касания приводила к тому, что я не могла есть — жевание приносило невыносимые страдания, оно становилось невозможным. В такие дни — порой они составляли месяцы! — я питалась жидкими пюре, соками.
И снова искала источник болей, теперь уже у аллергологов. Да, сказали мне они, это аллергия. Прошло еще несколько лет, не приносящих успеха, постепенно ухудшающих мое самочувствие. Зряшное лечение, обследования, затраты.
Не знаю, когда я сама поняла, что это тройничный нерв. Наверное, тогда, когда начали воспаляться его нижние отростки, идущие в гортань. У меня возникли приступы щекочущих раздражений в горле, от чего появились кашель, насморк, чихание и реки слез.
Все симптомы могли проявляться вместе, тогда белый свет бывал не мил. Мыканья с этой болезнью привели меня в областную нейрохирургию. Там гарантировали успех, но надо было решиться на сложнейшую операцию с трепанацией черепа. Я не решилась. Боли, застилающие мир темным рядном, продолжаются. Продолжается и моя память о декабре 1970 года, о «доброте» мужниной родни, о цене, которую я плачу за мужа.
Естественно, от сильных болей, продолжающихся в течение нескольких десятилетий, слабеют нервы и сердце, и как закономерное следствие — появились гипертония и стенокардия, болезни, которых в нашем роду ни у кого не было ни по прямой линии, ни по боковым.
Этим же объясняется и тяжелое течение возрастных перестроек.
Вокруг себя я не знала другого человека, так много, долго и тяжело преследуемого физическими болями, да и вообще неотвязными болезнями, как я сама. Это не мнительность, это констатация того, что я вижу в конце пути.
Но меня выручает мой нрав.
С раннего детства я создала свой собственный, самодостаточный мир, в который допускала не всех. Из предыдущего легко понять, что он возник из книг и поразительной наивной романтики отца. Как ребенок, я, конечно, нуждалась во взрослом окружении, но быстро уставала от него и убегала в себя. Школа и товарищи по учебе служили необходимым живым фоном наравне с моим садом, степью и небом, и нужны были — в той же мере.
Какой я была? В разные периоды разной, в характере доминировало что-то одно в зависимости от обстоятельств. Кроме того что уже писалось, скажу, что в ранней юности помню себя целеустремленной, собранной, волевой. В обжитом мною мире, во всем, что наблюдалось вокруг, все — оставалось ниже меня. Изученное и освоенное, оно ставилось на отведенные ему места, а я парила над ним как владычица, не зная затруднений. Любила хороших ровных людей, умеющих шутить, сама была такой же, дураков не замечала, темных и злобных людишек обходила стороной. В минуты отдыха предпочитала встречи с друзьями, острое слово, рассказанный или подмеченный курьез, нравилось посмеяться, но в меру. Долго веселиться не любила, от компании быстро уставала и стремилась к уединению, к книгам. Я всегда работала, от праздности на меня накатывала смертная тоска, сжимала тисками, и я бежала ее.
