— Собираюсь вот. Ехать надо. Сегодня колхозная машина до станции пойдет. На ней и поеду.

— Ого, так скоро? Ну, счастливого пути! Мы придем тебя провожать, хорошо?

— Приходите.

Зайдя в дом, Олексан снова спросил:

— Мама, так у нас никакого нет чемодана? С котомкой неудобно вроде…

Тогда Зоя поняла: Олексан уезжает. Она остается одна! Выбежала из-за перегородки, встала перед сыном, заговорила чуть не плача:

— Дурно-ой, ты что задумал, кого спросился? Родную мать-то спросил? Куда ты, как такое хозяйство бросишь? Пропади она пропадом, твоя эмтээс, кроме тебя, людей, что ли, не найдут? Картошку надо окучивать, мед качать, дрова, сено на зиму готовить? Куда я одна справлюсь? Дурно-ой, Олексан…

— Уеду я, мама. Теперь уже поздно об этом. В хозяйстве тебе помогут, колхоз поможет.

— Тьфу на твой колхоз! — не слушая сына, распалялась Зоя. — Подумал о доме, о матери? Или совсем забыл?

— Мама, ну зачем ты…

— Я тебе мать, а ты кого слушаешь? Когда надо — мама, а когда не надо — собака!

— Ну, ты послушай! Если бы даже не посылали учиться сейчас, все равно бы потом уехал. Не могу я больше здесь оставаться, понимаешь, не могу! Жить по-вашему не умею, да и не хочу я. Ты меня пойми, мама! Может, потом поймешь… Ладно, я собираться буду.

Выбежал во двор, раздумывая, где бы достать чемодан. Полез на чердак, раскидал какие-то старые ящики, ударился коленом о ножку поломанного стола, но ничего подходящего не нашел. Зашел в амбар, и там ему попался на глаза сундучок с железной ручкой. В нем отец держал свои инструменты. "Во, это подойдет!" Открыл сундучок, выложил инструменты, вытряхнул сор.

Внес сундучок в дом, стал торопливо собирать вещи. Сорвал с гвоздя новое полотенце, завернул в бумажку мыло, положил чистое белье.

— Мама, ты бы сварила яиц. Потом немного бы меду и масла. У нас ведь есть, мама?

Подошел к окну, чтобы посмотреть, не подошла ли машина, и в это время услышал приглушенные всхлипывания. По спине пробежал холодок, защипало в горле. Мать плачет!..

— Мама, ну зачем ты? Ведь я только кончу школу и вернусь, а пока поживи… одна. Получишь мой хлеб. Хозяйство тоже… большое.

Мать с трудом проговорила сквозь рыдания:

— Что же я буду делать… с таким хозяйством, одна?.. Мочи моей… не хватит.

— Продай ненужное. Для чего тебе такая большая конюшня, амбар? Огород тоже, почти полгектара…

Слезы тут же высохли на глазах Зои. Продать? Нет, у нее свои планы: выйти из колхоза, жить своим огородом, — ведь скоро она будет считаться престарелой. Не стал Олексан ни хозяином, ни помощником. Тогда пусть уезжает. Она и одна проживет.

Олексан поставил сундучок у порога, присел: пусть дорога будет удачной. В последний раз оглядел родной дом. Все было знакомо до мелочей. Но ему вдруг показалось, что вещи смотрят враждебно, выжидают, когда он уйдет отсюда. Потолок впервые показался Олексану очень низким, — как будто давил на него, так что трудно было дышать, Матица торчала над самой головой. Странно, как это он не ударялся о нее?

Кто-то застучал в окно — видно, палкой. Когда-то он тоже ходил с палкой, стучал в окна: "Сегодня собрание, идите в контору". Эту обязанность выполняли все по очереди, от дома к дому.

— Дядя Олексан, машина уже ждет!

Это Гришка, сын Параски. Олексан встал. Подойдя к матери, неумело, первый раз в жизни, обнял и поцеловал в холодную сухую щеку. Зоя прижалась к сыну, но тут же отступила.

— Ладно, иди уж, иди… к своим. Раз хорошая жизнь тебе не нравится, иди, хлебни горюшка-то!

Уже схватив сундучок, у самой двери Олексан обернулся, еще раз взглянул на мать. Она стояла, опершись плечом о косячок перегородки, в старом кашемировом платке. Этот платок Макар купил ей в Акташе как раз в год рождения Олексана. Было жалко носить его каждый день — перевернула наизнанку, будто ждала какого-то праздника, чтобы надеть нарядным. А когда перевернула на лицо — платок был уже совсем старый, цветы вылиняли. Так и не успела пощеголять мужниным подарком…

Провожать сына она не пошла, остановилась у порога. Олексан вышел во двор, навстречу ему кинулся Лусьтро. Будто впервые Олексан заметил, что пес постарел; ошейник протер ему шею, — долго сидел Лусьтро на цепи, стерег дом и добро Кабышевых. Еще щенком Макар посадил его на цепь, чтобы злее был. Хозяин уже в могиле, а собака все бегает на своей цепи… Олексан одной рукой обнял пса, ласково потрепал:

— Ну, до свиданья, дружок, авось еще увидимся.

Открыл ворота и быстро пошел по улице, часто оглядываясь. Но матери на крыльце не было.

Возле конторы стояла грузовая автомашина, около нее толпились люди: кто ехал на станцию по делам, а кто просто пришел провожать. Олексан издали узнал высокого Ушакова, рядом с ним — Андрея, Галю, Сабита, Параску. В кузов уже забралось полным-полно пацанов: можно прокатиться на машине!

Олексана сразу окружили. Сабит взял из его рук сундучок и поставил в кузов.

— Валла, Аликсан, на год взял еды? Еле поднял!

Наверное, проводы всегда бывают одинаковые. Начались торопливые напутствия, посыпались советы.

— Пожалуй, через недельку начнем уборку. — сказал Ушаков. — Я думал тебя, Олексан, назначить к комбайну. Видно, придется взять Сабита. У Очея не получится.

— Правильно, Павел Васильич, — сказал Олексан, — у Сабита получится. А ты, Сабит, пиши мне, обязательно напиши, какой будет намолот с моего участка. Напишешь? И вообще пиши, слышишь? Небось скоро свадьба?

— Валла, Аликсан, и о свадьбе напишу.

Галя тронула Олексана за плечо:

— Ты, Саша, там крепче держись. И обязательно приезжай работать в свою бригаду.

— А куда же еще? — улыбнулся Олексан.

Шофер стал сигналить.

— Иди, иди, садись, Олексан, — заторопила его Параска. Но тут увидела в кузове своего сынишку, погрозила кулаком. — И ты уже успел? Слезай, сейчас же!

— Мам, я дядю Олексана провожаю!

— Осто, посмотрите на него! — всплеснула руками Параска. — Тоже мне, провожающий!

Олексан прыгнул в кузов, присел на свой сундучок. Вдруг торопливо сунул руку в карман, вытащил сверток и протянул Сабиту.

— Возьми это, Сабит.

— Что такое, Аликсан?

— Потом увидишь. Мой старый долг!

Машина тронулась. Олексан встал в кузове, долго махал товарищам, пока они не скрылись за поворотом.

Машина пропылила по улице, мимо дома Кабышевых, к шоссе. Олексан до боли в глазах смотрел в окна, но они были задернуты занавесками, и дом равнодушно проводил его своими слепыми глазами. И не мог знать Олексан — невидимая за занавеской, мать в узкую щелку смотрела вслед сыну. Побелевшими губами шептала: "Уехал. Уехал… — ломая пальцы, задыхаясь от обиды, плакала злыми слезами: — Проклятая жизнь!.."

Машина спускалась вниз по Глейбамалу, и дом Кабышевых медленно исчезал за бугром, будто уходил в землю. Сначала скрылся забор, последний раз блеснули окна; вот уже не видно и крыши…

— До свиданья, старый дом!

Взглянув последний раз в ту сторону, Олексан повернулся лицом к тугому встречному ветру.

Остаюсь с тобой (повесть)

Мальчишкой, помню, я часто принимался расспрашивать отца: "Откуда наша речка Чурайка берется?" Отец тогда клал мне на плечо сильную руку, задумчиво говорил: "Откуда речка наша берется? Это, сынок, не близко, полдня надо шагать. В роще из-под земли бьет родничок, вода в нем чистая, холодная, ручейком по траве разливается. Это и есть наша Чурайка. Через нее даже ты свободно перешагнешь, а возле Камы она широко разливается, по ней бегают пароходики. Понял?"