Об этом разговоре Зоя рассказала мужу. Макар молча выслушал и противиться не стал: ну что ж, пусть пока работает в колхозе, не пускать вроде неудобно, ведь в правлении то и дело говорят, что рабочих рук не хватает, Кто их там разберет, могут и к Кабышевым придраться: дескать, этакого сына-болвана дома держат. А это совсем ни к чему: не любил Макар, чтобы люди промеж себя трепали его имя.

Олексан стал работать на току, подкидывать снопы в молотилку. Приходит вечером с работы, в сенях скидывает пыльный пиджак (Зоя зорко следит, как бы не натащили в дом грязи!), умывается наскоро и, сев за стол, рассказывает, что нового за день произошло.

— Сегодня тридцать пять возов намолотили! Бабы не успевают солому отметать, из-за них пришлось три раза машину останавливать. Ох, руки устали как!..

Макар с Зоей молча хлебают суп. Затем мать кладет ложку на стол, обтирает губы изнанкой передника и вздыхает:

— Господи, зачем ты сам себя ломаешь, Олексан… Добро, заставлял бы кто…

И Олексан умолкает на полуслове, наклоняется над миской, ест молча. А в голове неотступно: «Ну вот, опять… И всегда так…»

Но неожиданно все кончилось. Спустя неделю после начала работы в колхозе Олексан пришел домой среди дня, правая рука наспех обмотана чьим-то чужим платком. На белой ткани проступили ржавые пятна. Зоя увидела, испугалась, вскрикнула:

— Ой, что случилось, Олексан?

Олексан помахал обмотанной рукой, криво улыбнулся:

— Да так, порезал… Свясла резали серпом, руку задело. Пустяк, заживет…

Оправившаяся от испуга Зоя со злостью передразнила сына:

— «В колхозе буду работать!..» Ну, наработался?

Рука скоро зажила, остался лишь небольшой, скобкой, розовый шрам. Но после этого случая Олексану нечего было и думать о колхозе: родители сказали, что дома работы хватит. И правда, без дела он не сидел — и мать, и отец старались вовсю. Снова потянулись скучные, однообразные дни. Происшествий в жизни Олексана было мало, да и те невеселые.

Однажды акагуртские школьники запрягли лошадей и отправились по дворам собирать золу на удобрение. Дошли до кабышевского дома, громко постучали палкой в наличники. Олексан был дома один, бегом выскочил во двор, привязал задыхавшегося от лая Лусьтро, открыл мальчишкам ворота. Целая ватага ребят окружила его.

— Олексан, зола у вас есть? Давай! Видишь, уже два ящика собрали, во!

Олексан показал им высокую кадушку в углу под навесом. Мать Олексана целую зиму ссыпала сюда золу из печки. Ребята обрадовались: тут сразу на пол-ящика!

Кто-то из ребят заметил борону, приставленную к поленнице.

— Олексан, а зачем она у вас? Наверное, колхозная?

Олексан растерялся, пробормотал:

— Она у нас своя. Давно здесь…

— А зачем она вам?

Олексан не стал объяснять, сказал, чтобы скорее опростали кадушку. Пока мальчишки таскали ведрами золу, Лусьтро сидел на привязи, оскалив желтые клыки, и глухо рычал.

Придя вечером домой, Зоя сразу заметила рассыпанную по двору золу.

— Олексан, ты зачем в кадушку лазил? Кто тут золу рассыпал?

— Мальчишки были, собирали. Говорят, на колхозное поле, под пшеницу. Собирали у всех подряд, у кого было, все выносили, ну и я тоже…

Лицо матери залилось краской, она замахала на Олексана руками, чуть не со слезами закричала:

— Ой, посмотрите вы на этого дурня! Да ведь я хотела эту золу под помидоры, а ты, своими руками… Гляди-ка, решил колхозу хорошее дело сделать, теперь жди, придут к тебе да поклонятся! Тьфу!

На этом дело не кончилось; вечером Зоя пожаловалась Макару. Отец исподлобья взглянул на сына, жестко проговорил, будто бил по щекам:

— Ты, Олексан, если дома сидишь, так слюни не распускай! Слышишь?

Олексан сидел молча, опустив голову. Подумал: уж лучше бы отругал как следует. Может, и в самом деле не стоило открывать ребятам ворота. Испугались бы собаки и ушли. А его словно кто-то подтолкнул… И почему это другим не жалко золы? Все же давали…

Дня через два к ним пришли кузнецы из колхозной кузницы, с ними однорукий Тима. Сказали, что их послал бригадир взять у Кабышева припрятанную борону. Макар вначале будто не понял, развел руками:

— Какая борона, чья?

Однорукий сразу оборвал его;

— Ладно, Макар Петрович, знаешь ведь, какая борона стоит у тебя под навесом? Ребятишки золу собирали, видели ее у вас! Не место ей тут, в колхозе нужнее — посевная скоро! Показывай, где она у тебя…

Макару ничего не оставалось, как вытащить из-под навеса злополучную борону.

— С осени, как забороновали огород, осталась тут, так и лежала, — смущенно пояснил он. — Шут ее знает, сам забыл… Думал; надо увезти к вам, все дня не хватало…

— Дня, говоришь, не хватало? — недобро засмеялся Тима, подмигнув кузнецам. — Эх, дядя Макар, сказал бы прямо, что совести не хватало! Кабы не ребятишки, простояла бы эта борона у тебя под навесом до скончания века! Дескать, авось пригодится, так ведь? Хорошо, пацаны приметили!..

Макар отвел глаза, на скулах проступили красные пятна. Ничего не ответил на обидные слова Однорукого, промолчал; «Черт с ней, с бороной, могло хуже быть!»

Кузнецы ушли, взяв с собой борону. Лусьтро, оскалившись, с рычаньем метался на цепи, стараясь схватить чужих за сапоги.

— Мать честная, волка какого выкормили! Попадись такому — живой не вырвешься. Пристрелить стервеца, — и только!..

А Зоя долго еще недовольно ворчала:

— Вот, пусти во двор чужого — последнее готовы утянуть… Из-за тебя все, Олексан! Плохо хозяйничаешь… Готов последнее отдать, а не тобой оно нажито!

С работы Макар всегда возвращается задами, неторопливо пробирается тропинкой. Пес издали чует его, радостно повизгивает, гремя проволокой, кидается навстречу хозяину, старается лизнуть в лицо.

— Пшел, поганец! Ишь ты, лизаться!

Пес отходит обиженно, усаживается под навесом и смотрит на Макара долгим, неподвижным взглядом.

Домой Макар с пустыми руками не возвращается. Если в колхозе плотничает — тащит обрубок бревна или, завернув в фартук, принесет кучу щепок. В хозяйстве для всего место найдется. Вода с крыши по капельке падает, а кадку доверху наполняет.

Зоя работала на птицеферме. Колхозники на собраниях не раз говорили, что ей можно дать работу потяжелее, на поле, но дальше разговоров пока что дело не шло. Председатель Нянькин отмалчивался, а сама Зоя на людях не упускала случая пожаловаться, что «хворает и на тяжелой работе не может».

Параска, которая работала вместе с ней на ферме, не таясь, рассказывала всем, что у Зои «длинные руки». «Стыда у ней нет, — ругали Зою женщины. — Всегда ей больше всех надо! Хватает и хватает, а куда все? Лопнет когда-нибудь от жадности».

Зоя, как и Макар, не возвращалась с фермы с пустыми руками. То подметет корм, который вчера засыпали курам, принесет домой в переднике, звонко скликает кур:

— Цып-цып-цып! Идите, миленькие, поклюйте!

Из-под навеса, из конюшни и сарая торопятся белоснежные леггорны, последним прибегает злой, всегда со следами ожесточенных схваток с соседскими соперниками рыжий петух с огромным, свисающим на бок гребешком.

— Нате, ешьте! Цып-цып-цып! — ласково приговаривает Зоя, а сама между тем зорко считает: — Одна, две, три… восемь… двенадцать… Будто все здесь, не пропали. А то нынче того и гляди — между двух глаз нос оторвут…

Вечером за столом Зоя рассказывает мужу о своих впечатлениях за день.

— Сегодня там, на ферме, снова три курицы пропали. Господи, и чего им еще: кормим так, что лучше и не надо, овес чистый клюют… Кладовщик этот, Однорукий Тима, все ворчит: мол, такую прорву овса изводите, а яичек не видно. Неужто мы сами его, этот овес, жрем! Держится этот косорукий за свой колхоз, будто за материну титьку, а молока-то там и нет!.. Параска нынче утром тридцать яиц собрала, прости господи! И это от двухсот-то куриц! Известное дело, колхозные, не свои… Петухов неизвестно зачем держат, дерутся, проклятые, каждую минуту, горланят. Да мне-то что, велено кормить, вот и кормим, зазря овес изводим. Ох, и хозяева у нас в колхозе!..