— Вы украли горох! Зачем?

С лица Зои улыбку словно ветром сдуло. Она замялась, потом заговорила удивленно:

— Осто, за всю жизнь не воровала, боже упаси! Думаю, дай-ка попробую — и взяла полгорсточки. Разве от этого колхоз обеднеет?

— А в кармане?

Зоя злобно посмотрела на девушку.

— A-а… осто… да ведь это… думала, вместо семячек погрызть, взяла горсточку… Если жалко, высыплю обратно. Ах боже великий, из-за горсточки гороху еще вором посчитают!

С видом несправедливо обиженного человека Зоя вошла в амбар и высыпала из кармана горох. С горящим лицом, не взглянув, прошла мимо Гали.

— Ах, видано ли, к амбарам теперь и подойти нельзя! В жизни не брала у других вот ни столечко, а тут… Тьфу!

Она сплюнула и пошла прочь, бормоча:

— Уж и горсточки стало жаль! Берегут, будто свое!

— Какая нахальная эта женщина! Кто она? — спросила Галя у кладовщика.

— Жена Макара Кабышева. Квартира ваша рядом с ними. Да уж они такие…

— A-а, так это они и есть?

— Что, уже слышали? — непонятно чему улыбнулся кладовщик.

— Да…

Хозяйка Гали сегодня утром вышла за водой и почему-то вернулась с пустыми ведрами. На недоуменный взгляд Гали сказала, махнув рукой в сторону соседского дома: «Эти скупердяи колодец на замок закрыли! Да пусть захлебнутся своей водой!» — «А кто они, тетя Марья?» — «Да вот, соседушки наши, Кабышевы. Вредная она, из кулаков. И сынок в мать пошел. Не любят их у нас. Давно пора взяться за них как следует».

Утром, по дороге в контору, Галя нарочно присматривалась к дому соседей. Ничего особенного она не заметила, дом как дом, таких в Акагурте немало. Разве только забор у Кабышевых выше, чем у других, да палисадник далеко шагнул на улицу, будто хотел захватить побольше места. «Почему хозяйка так сердито о них говорит? — подумала Галя. — Должно быть, старые обиды помнит». А теперь она подумала, что тетка Марья, пожалуй, была права.

Курсантов разместили в бывшем здании конторы МТС. Разобрали перегородки, рядами расставили железные койки, откуда-то привезли огромный стол. Стены не побелили, — времени не хватило, — и на них так и остались темные пятна.

В общежитии было всегда шумно. Каждый день занимались восемь часов, а вечером отправлялись развлекаться: кто в кино, кто на игрища акташских ребят, а в плохую погоду до полуночи сидели за большим столом, с остервенением стучали костяшками домино. Нет-нет, — раздавался дружный, громкий смех: это очередной «козел» лез под стол.

Из двадцати трех курсантов больше половины были удмурты, несколько русских и татарин Сабит Башаров, небольшого роста крепыш, всегда чему-то радующийся. Многие уже отслужили свой срок в армии — народ здоровый, неунывающий.

Олексан вроде ничем среди них не выделялся. Высокий, широкоплечий, с неторопливыми движениями, он походил на взрослого мужчину. А на самом деле жизни не видел, дальше Акташа не бывал. И, словно котенок, который впервые выбрался во двор и, всего остерегаясь, боязливо жмется к забору, Олексан ко всему вокруг относился с недоверием, держался настороженно, готовый сразу же дать отпор. Впервые в жизни был он долгое время среди незнакомых людей, — кто знает, что это за народ? Не забывал наказа матери: «Со всеми одинаково хорошим не будешь, пальцы на руках — и те разные. Знай себя, и ладно!» Курсанты очень скоро перезнакомились, подружились, а Олексан как-то остался в стороне. Нго никто не гнал — он сам всех сторонился, не желая завязывать знакомства. «Вашего мне ничего не нужно, — думал он, — и у меня не просите. Пусть у каждого свое будет».

В первые дни столовой не было, курсанты жили припасами, привезенными из дома. Все привезли с собой чемоданы, котомки, доверху набитые домашними пирогами, печеньями, соленьями. Кто-то поставил на окно туесок с медом, и, почуяв наживу, стали залетать в открытое окно желтобрюхие осы. В первый же вечер Андрей Мошков из Дроздовки, веселый и немного грубоватый парень, большой шутник, развязал свой солдатский вещмешок, поставил его на стол. Заглянул в него, покрутил носом:

— Эге, пахнет чем-то вкусным, ей-богу! Ну-ка, верный сидор, попотчуй мужиков! Кажись, мать натолкала сюда всякой всячины, одному мне за год не управиться. А ну, налетай, ребята, бери кому что понравится. Давай, не зевай!

С шумом и смехом принялись за угощение, — вещмешок сразу уменьшился в объеме. Заметив, что Олексан одиноко сидит на своей койке, Андрей обратился к нему:

— А ты, сосед, чего сидишь, как в гостях у сердитого дяди? Возьми попробуй шанежки с мясом.

Олексан замотал головой.

— Я — мне не хочется есть.

— Ну, как знаешь. Смотри, потом поздно будет!

«С чего это так раздобрился Мошков? Всего второй день вместе живем, а он уже перед всеми свою котомку открывает… Мать, наверное, ему одному посылала, а он хочет всех накормить. Как потом-то будет жить?» — Олексан никак не мог объяснить себе непонятную и, по его мнению, нехорошую щедрость Андрея из Дроздовки.

Улучив минуту, когда никто на него не смотрел, Олексан торопливо развязал свою котомку и положил в карман несколько вареных яиц, перепеч — жареную пресную ватрушку с начинкой из мяса, яиц и лука. Потом надежно, замысловатым узлом завязал котомку, задвинул далеко под койку. Вышел во двор, направился к угольному сарайчику возле мастерских и, поминутно оглядываясь, торопливо начал есть, давясь крутыми яйцами. Тщательно собрал скорлупу в бумажку, бросил далеко в сторону…

Когда Олексан вернулся в общежитие, все сидели за столом и ели бишбармак[3], который привез с собой Сабит. Увидев Олексана, Сабит поднялся:

— Валла, Аликсан, куда ты пропадал? Аида, пока не кончили совсем, садись с нами. Ты смотри, как шибко работают ребята. Айда, айда, садись!

Сабит был уж очень настойчив, и Олексану пришлось попробовать чужое угощение.

Потом он долго ждал удобной минуты: надо же отблагодарить Сабита. Но в общежитии всегда было людно, Сабит не оставался один. Однажды курсанты пошли на субботник — расчищать двор МТС от разного хлама. Мошков, которого назначили старостой общежития, не позволил Сабиту идти на субботник:

— Сиди, сиди! Другой раз будешь работать за двоих, а сейчас сиди и читай!

Сабит плохо знал русский язык, плохо запоминал названия деталей, — путал даже карбюратор с радиатором.

— Ничего, Сабит, научишься, — успокаивали его товарищи. — Познакомься с русской девушкой, она тебе будет живой грамматикой!

Сабит весело смеялся в ответ:

— Кто знает, увидим. Валла, научусь как-нибудь.

Олексан нарочно задержался в комнате и, когда все вышли, вытащил свою котомку, развязал и протянул Сабиту домашнюю колбасу.

— Сабит, возьми, у нас дома барана резали. Попробуй нашего.

— Якши! — попробовал Сабит угощенье. — У нас такую не делают. Валла, вкусная, язык проглотишь!

Круглое лицо Сабита расплылось в улыбке.

— Твоя мама давала? Скажи ей мое спасибо! Много дал, Аликсан, половину Андрею оставлю.

Олексана будто кто за язык потянул:

— У меня еще осталось! Андрею я сам дам.

Сказал — и сразу же пожалел. Кто его просил? Если бы один ел, хватило бы на целую неделю, а теперь…

Дни проходили быстро. По субботам Олексан приходил домой. И каждый раз Зоя встречала его одним и тем же вопросом:

— Еды хватило? Ничего не украли?

После случая с Сабитом Олексана почему-то сильно задел этот вопрос, зашевелилось чувство обиды на мать. Всегда одно и то же, надоело. «Не украли? Чужим не давал?» Олексан хотел уже сказать матери, что у них там воров нет, но сдержался. Все-таки мать заботится, чтоб ему лучше было. Если бы знала, с какими людьми живет Олексан, конечно, не говорила бы так.

Каждый раз, когда Олексан открывал ворота, навстречу ему, гремя цепью, кидался Лусьтро, лез на грудь, лизал, визжал от радости. Мать, как всегда, заставляла снимать в сенях грязные сапоги. И конечно, как всегда, в доме чисто, перед воскресным днем полы вымыты, разостланы полосатые половики. После шума в общежитии Олексану кажется, будто он оглох, — так тихо дома. Двойные зимние рамы с окон еще не сняли, поэтому с улицы не доносится ни звука. Если выйти на улицу, сразу слышно, как возле складов стучит сортировка, в кузнице гремят железом, а на конном дворе тоненько ржут молодые жеребята. А в доме, как в яме…