Единственную свою дочь Камай Бегичев рассчитывал выдать за ровню и потому на наряды для нее не скупился. А уберечь не смог: Зоя еще в девушках понесла. Это был позор чернее дегтя, его ничем не смоешь. Взбешенный Камай взял ременные вожжи, отхлестал дочку и среди лютой зимы выгнал из дома в одном платье:

— Иди к тому, с кем нагуляла, с…

С гулянок вечерами Зоя каждый раз уходила обнявшись с Миктой Иваном. Иван был парень высокий, некрасивый, с приплюснутым носом. Жили они тоже богато, в конюшне всегда стояли пять-шесть лошадей, оттого держался он нагло и самоуверенно, ходил всегда с ременным кнутом. Узнав, что любушка беременна, Иван сразу ощетинился, оттолкнул прильнувшую было к нему Зою. Та упала на обочину дороги, в снег.

— Зачем ты мне такая? Я жениться не спешу. Да и с чего ты взяла, что этот… мой? Пошла ты к…

— Твой ребенок, Иван, тво-о-й! — рыдая, ползла Зоя к нему на коленях. — С тобой только и гуляла, сам знаешь! Ой, Ива-а-ан!..

Иван сплюнул, запахнулся плотнее в новую, отороченную черным мехом шубу, отвернулся от Зои и зашагал прочь. Пройдя несколько шагов, остановился, мрачно погрозил:

— К нам не ходи — собаки разорвут!

Зоя плакала, сидя одна на дороге. Домой нельзя: знала крутой нрав отца, убить может. Куда же теперь?..

Тогда-то и вспомнила она про Макара Кабышева.

Макару в то время было уже семнадцать, вечерами ходил на Глейбамал, где молодежь устраивала веселые игрища с хороводами, плясками. Зоя замечала: плохо одетый, застенчивый парень подолгу смотрит на нее, но только издали, украдкой. Зоя однажды с издевкой пропела, глядя на него:

Вспомнила о нем Зоя в эту морозную ночь и решительно направилась к Макарову дому. Дрожащими руками с трудом открыла покосившуюся калитку; войдя в темные сени, долго шарила по стенам, нащупывая дверную ручку. Кто-то изнутри толкнул дверь, Зоя вошла. «Будь что будет, отсюда никуда не уйду!» — решила она и, всхлипнув, повалилась на лавку.

Старики, родители Макара, ужинали. Они молча, с удивлением смотрели на дочку богатея Камая. А Зоя, в бессильной злобе на Ивана, на отца, на себя, рыдала в голос, билась головой о жесткую лавку. Старики обомлели, когда сквозь рыдания услышали бессвязные слова:

— От вашего Макара забеременела… Делайте со мной, что хотите. Кто теперь на меня смотреть будет… Пришла к вам… О-о!..

Зоя осталась в доме Макара. Забилась в самый угол полатей, два дня не вылезала оттуда. Родители Макара сходили к Камаю, чтобы в деревне не было лишних слухов, по обычаю провели сговоры, а на масленицу сыграли свадьбу.

У Макара никто ничего не спрашивал. На свадьбе его напоили крепким самогоном, и он проспал, так и не повеселившись. Через пять месяцев после свадьбы у Зои родилась девочка: широконосая, с черными глазами — вылитый Иван. Девочка прожила недолго, умерла от глотошной болезни. Макару в ту пору исполнилось восемнадцать, Зоя года на четыре была старше его. Знал о ее грехе, втайне держал обиду, однако молчал, ни словом не упрекнул жену.

Когда в Акагурте создавали колхоз, стали раскулачивать богатеев. Камай был смекалистее других, большую часть своего добра тайком перетаскал к зятю. Потом самого Камая выслали, осталось богатство у Макара. Макара не трогали: хозяйство было бедняцкое. Думали, что тесть вернется, вещи надежно упрятали в подполье, в сарае… Жили в ту пору в нужде, однако чужое добро не трогали. Но никто из сосланных не вернулся, и спрятанное добро стали помаленьку вытаскивать: что ему пропадать?

Макар даже и не заметил, как тихая, во всем послушная жена стала полной хозяйкой в доме, и это нравилось ему. Нравилось Макару, что она такая бережливая, женским приметливым глазом ведет хозяйству строгий счет. «Добрая жена дом сбережет, а плохая рукавом разнесет». Зоя никогда не кричала на него, не ругалась, неприметно, словно мышка в хлебе, заняла место в его душе. Макар как будто остался хозяином в доме, а без Зоиного слова, помимо ее, — ничего не делалось. Макар и тут был доволен: как-никак Зоя заботилась не о чужом, хотела добра своему дому, своей семье.

Рождению сына Макар несказанно обрадовался. Когда у Зои начались схватки и она сказала об этом мужу, он тут же запряг лошадь и сам отвез Зою в Акташ. В родильном доме Зоя лежала десять дней, и Макар каждый день после работы пешком ходил в райцентр. Зоя родила утром, и когда Макар в этот день вечером пришел в роддом, медсестра, улыбаясь, спросила:

— Сына или дочку ждали?

Макар смущенно сказал:

— Сына бы надо.

— Сын, сын! — засмеялась медсестра. — Больше четырех кило весит. Ревет все равно как взрослый.

Макар двинулся было поглядеть на сына, но сестра замахала руками:

— Куда такой! Ребенок испугается…

Макар посмотрел в зеркало на стене. Оттуда на него глянул худой, скуластый, с недельной бородой мужчина. От глаз разбегаются морщины, на переносице — красные прожилки; от жары и ветра лицо загорело, стало коричневым, цвета дубовой коры. «И впрямь, можно человека испугать, — подумал Макар. — Надо бы бороду снять. Ишь щетина!»

Когда Зою выписали, Макар бережно усадил ее в тарантас, подложив для удобства подушку, а сам устроился на облучке. Дома к гибкому шесту подвесил зыбку, тайком от Зои долго смотрел на сына: «Ну, вот, сынок, ты уже видишь все, дышишь… Только ничего еще не понимаешь… Кем ты будешь? Дождусь ли дня, когда станешь мне помогать?»

Мальчика хотели назвать по дедушке — Петром. Но учитель из недавно открывшейся в Акагурте школы посоветовал:

— Макар Петрович, назови сына Александром. Знаешь, сколько было знаменитых людей с этим именем? Вот, считай: Александр Македонский — раз, Александр Невский — два, Александр Суворов — три, Александр Пушкин — четыре… Обязательно назови Александром!

Захмелевший Макар, соглашаясь с учителем, кивал головой:

— Так, так… Ты, конечно, ученый человек, знаешь. А мне что, хоть совсем без имени, только чтоб помощником вырос. Олексан, так Олексан.

Олексан рос здоровым, крепким. В детстве Макар его баловал — видно, сильно любил. До двенадцати лет сам шил Олексану всю одежду, обувку. Мастер он был на все руки, за что ни возьмется — хорошо получается. Шил крошечные ботиночки, катал маленькие валенки, на швейной машине шил штаны, картузы. А сколько игрушек он сделал для маленького Олексана! Макару самому нравились сделанные им вещи, да и сын, он думал, должен был благодаря им сильнее привязаться к отцу.

Олексан любил возиться под навесом со стружками, деревяшками, пока отец что-то мастерил. Макар сделал сыну маленький молоток и, глядя, как мальчик старается забить гвоздик, втайне радовался: «Работник из него выйдет». Сына он любил по-своему, но никогда об этом не говорил вслух. Другие ласкают своих детей на глазах у чужих, а Макар даже наедине редко баловал сына лаской, — лишь иногда проведет корявыми пальцами по мягким волосам мальчика. Может, поэтому Олексан мало привязался к отцу.

Зато в минуты гнева не знал Макар жалости. Как-то Олексан, не спросившись отца, взял в амбаре инструменты и принялся делать скворечник: в школе учительница велела, и Олексану хотелось, чтобы его скворечник был лучше всех. Макар вернулся с работы, увидел, что делает сын, смачно выругался и сильно ударил Олексана.

— Не спрося, не смей трогать инструменты, не твоих это рук дело!

Олексан в то время ходил уже в четвертый класс, и случай этот запомнился надолго. Боялся Олексан отца, всегда казалось ему, что вот-вот он опять обругает, станет бить.

Совсем иначе относилась к сыну Зоя: ласкала, кормила сладостями. Намажет на хлеб масла, сверху меду.

— Ешь, сынок, только не ходи с хлебом на улицу — чужие мальчишки попросят. Смотри, другим не давай, сам ешь!

Маленький Олексан удивлялся:

— Мама, а ребята мне всегда свои игрушки дают, почему мне нельзя им дать? Ну, немножко, вот столечко я дам Петьке или Васе попробовать, ладно? Ведь у них нет дома меду.