Олексан сидел неподалеку от Коли, рядом с Сабитом. При последних словах учетчика он густо покраснел и отвел глаза. Сабит тронул его за колено.

— Валла, Аликсам, он совсем дурной стал! Что говорит, а?

Ушаков вмешался:

— Тише, товарищи. Послушаем сначала его. Ты, Коля, на других не кивай, о себе рассказывай. Ведь ты не сегодня пить начал, люди давно замечали. До этого… тоже на краденое пил?

Коля скривил губы.

— A-а, вот-вот, Павел Васильич, теперь все говорить станут: "Коля всегда вором был". То Коля был хороший, Коля всем друг-товарищ, а теперь он — только вор. Так, что ли? Эх, Павел Васильич…

— Разжалобить хочешь?

— Да вы обо мне не беспокойтесь. Я уж как-нибудь один проживу. В суд подадите? Подавайте… Только вот ведь какое дело… — Коля оглядел всех, словно ища кого-то, заметив Олексана, стиснул зубы. — Вот ведь какое дело… Может, здесь, среди вас, есть такие… собаки, которые тайком овец давят… Сейчас они смирненько сидят и думают: "Коля-то — негодяй, а я — хороший". А сами косят в обе стороны… Знаю я!..

— Ты не наводи тень на плетень. Если есть такие, назови. Боишься? Сам запачкался и других хочешь? — круто спросила Галя.

— Эх, Галина Степановна, товарищ агроном! Молодая вы еще…

— А ты мои года не считай! — оборвала Галя.

— Ладно. Таких людей я знаю, только сейчас не скажу. Может, когда-нибудь вам еще раз придется такое собрание собирать.

— Хватит, Коля. Не то говоришь, — прервал Ушаков учетчика. — Ты лучше скажи, куда носил керосин, у кого менял на самогонку?

Коля снова огляделся, снова волком посмотрел на Олексана. Тот отвел глаза… Коля усмехнулся.

— Павел Васильич, что это, допрос? Подадите в суд — там расскажу. У кого менял — это мое дело. В деревне таких хватит, кто кумышку гонит.

Коля сел. После него говорил Ушаков, затем Андрей, Галя. Коля молчал, казалось, даже не слышал, о чем говорили. Лишь когда стала говорить Параска, поднял голову, слушал ее, криво усмехаясь. Параска почти кричала, — она вообще не могла говорить тихо, спокойно, — потрясала перед самым его носом маленькими, сухими кулачками.

— Стыда у тебя нет, Коля! Вишь, как он жить надумал — воровать, пьянствовать! Хорошее дело, нечего сказать! В тюрьму, видно, захотелось? Дурак ты, глупее меня, бабы. Правильно Дарья сделала, что тебя не захотела!

Коля дернулся, замотал головой.

— А ты не крути головой-то! Я все вижу, да только помалкиваю. Что девка не полюбила, так кумышку надо пить, да?

Снова стало очень тихо. Неприятная тишина. Каждый в эту минуту думал: вот жили с человеком вместе, за одним столом ели, пили, разговаривали. А теперь сидит один — всем чужой…

Неожиданно слова попросил Сабит. Говорил путаясь и сбиваясь, сильно волновался. В другой раз посмеялись бы нал ним, но сейчас было не до смеха, слушали напряженно, не прерывая.

— Параска-апай[7] про Дарью говорила, слышали все. Правильно говорила, совсем правильно. Я знаю, Коля хотел за Дарьей ходить. Дарья сама не захотела, ко мне пришла. Валла, так было! Зачем против сердца ходить? Дарья ко мне пришла, дорогу нашла. Валла, Коля, если бы Дарья к тебе пошла, я ничего не говорил! У каждого своя голова. Ты, Коля, за это на меня сердитый, собакой назвал, да?

Коля проглотил слюну, сдавленно проговорил:

— Э, да что теперь говорить!

Он встал и, ни на кого не глядя, направился, к двери. Люди посторонились, дали ему дорогу. Споткнувшись о порог, он вышел; недобрый знак — неудачная будет дорога. Но кто знает, может, Коля споткнулся в последний раз…

Коля ушел, и никто его не остановил. С тех пор в Акагурте его больше не видели. С работы его сняли, но в суд не подали. Так и ушел Коля снова бродить по земле, искать свое потерявшееся где-то счастье. И кто знает, может, он много раз проходил совсем близко от него, да мешал ему кривой глаз, а главное — вороватый его характер. Кое-кто из акагуртских девушек с грустью вздохнули: как-никак жених был. А вскоре и совсем о нем забыли.

После собрания тс, кто должен был заступить в ночную смену, отправились в поле, другие вышли погулять на — Глейбамал. В избе за столом остались Ушаков, Андрей и Галя. В сторонке, будто чего-то выжидая, неловко переминался Олексан.

Мошков выбрался из-за стола, подошел к Олексану и крепко пожал его руку.

— Ну, Кабышев, вот тебе моя рука! Не хотел, но заслужил ты, брат. А за прежнее ты на меня не дуйся. Кто старое вспомянет, тому глаз вон, слыхал? Правильно шуганул этого рыжего черта. Таких давить надо, понял? Эх, жаль, меня там не было!

Смущенный Олексан не нашелся, что сказать.

— Ну, чего уж там. Просто не вытерпел…

— Ладно, ладно, знаем, слышали. Правильно дал ему! И вообще, давай, Кабышев, не будем. Хоть ты и казался мне хреновым парнем… Думал, рвач, подзаработать хочет, а чуть что — в кусты. А оказалось, ты — ничего, нашего полка. Такого при случае и в разведку можно взять, не подкачает, а, Павел Васильич?

Олексану было и очень приятно и почему-то неловко от похвал Мошкова. А бригадир тоже одобрительно кивал ему, соглашаясь с Андреем.

Наконец Олексан виновато сказал:

— Ну, меня дома ждут. Пойду. — И вышел.

Ушаков крикнул вслед:

— Кабышев, завтра подтяжку сделайте, не забыл?

— Нет. С утра начнем.

— Да-а, дела… — вздохнул Мошков, когда за Олек-саном закрылась дверь. — Странный парень. На курсах был дикарь дикарем, сядет в своем уголке и сидит, точно сыч. За котомку свою дрожал. Раз мы с ним здорово сцепились. Я кулаком его обозвал. В нем это есть. А вообще он молодец.

Галя согласно закивала головой.

— Он другой раз как во сие живет. Натворит глупостей, а проснется — самому стыдно. Знаете, он похож на воск: в какие руки попадет, такую форму и примет.

— Ого, уж не думаешь ли взять его в свои руки? — усмехнулся Андрей. — Если кого брать, так это меня. Любую форму приму!

Галя засмеялась.

— А вот и возьму! Кабышев парень неплохой, только молчун. Видимо, у домашних научился.

— Во-во, как раз попала в точку! — вмешался Ушаков. — Мать у них — чисто репей. Не язык у нее — чистое шило. Сравнить, Параска и то лучше. Вредная женщина, эта Кабышева. Муж без нее шагу не может ступить, слова не скажет, вот и сынок тихий.

Галя вспомнила, как Зоя затащила ее к себе, смеясь, рассказала об этом своем посещении. Андрей нахмурился, буркнул:

— А чего к ним ходить? Думаешь, так это она, по доброте? Как же, жди! Вот увидишь, сватов пошлют…

Галя удивленно посмотрела на Андрея.

— Да ты что?.. Мне замуж спешить нечего. Одна проживу!..

И вдруг заспешила, торопливо попрощавшись, вышла.

Оставшись вдвоем, мужчины помолчали, думай каждый о своем. Ушаков взглянул на Андрея, кивнув на дверь, подмигнул.

— Хорошая девчонка?

— Хорошая, — вздохнув, просто согласился Андрей. С усилием проговорил: — Хорошая, да не про нашего брата. Она институт кончила, а мы что? Неучи… Эх, подучиться бы мне! — с тоской добавил он.

Ушаков" прищурившись, наблюдал за ним, будто соглашаясь, кивал головой.

— Так-так, неучи, темнота… Верно говоришь. А больше все-таки прешь! Дурак ты, Мошков! Счастье-то само в руки лезет, а ты… Э-эх, гвардия! И водь вижу, какими глазами она на тебя посматривает. Хорошая она девчонка, смотри, не упусти — хороший товар, говорят, не залеживается! Да цену себе подкинь, попил? А то — "неучи"!..

Весной у Зон прибавляется забот по хозяйству. В середине зимы ягнятся овечки, у коровы ждут теленка, гусыня и куры садится на яйца. Всех надо накормить, напоить.

В этом году корова отелилась поздно. Зоя выносила ей пойло, ласково гладила по большому животу: "Скоро ли теленочка принесешь, Милка?"

Родился бычок — черный как ночь, только на лбу белая отметина, будто серебряный рубль. Дня три-четыре Зоя не трогала корову — все высасывал бычок. Потом стала понемногу доить, собрала и сварила целое ведро желтого, густого молозива. Получилась творожистая, комковатая каша — чожи. С незапамятных времен повелось: родился теленок — варят чожи. Дети очень любят чожи, и когда появляется теленок, тормошат мать: "Мама, когда сваришь чожи? Скорей бы, мама…" Попробовать свежее варево садятся всей семьей. А когда едят, отец стукает ложкой детишек по лбу: "Бычок бодается!" Если больно — терпи: ведь это бычок бодается!.. Была еще и другая, тоже давняя привычка: только сварят чожи, обязательно несут соседям или близким родственникам. А когда у них будет теленок, они принесут угощение. Старинные это обычаи, дедов и прадедов тоже стукали по лбам деревянными ложками: "Бычок бодается!" Ведь деды тоже были когда-то детьми и тоже очень любили чожи…