Олексан спрыгнул с лестницы, подошел к Андрею, поздоровался. Галя сама протянула руку.

— Хозяином стал? — кивнул Андрей на топор, который Олексан все еще держал в руке.

Олексан почему-то почувствовал себя неловко.

— Да так… просто. Вон крышу починил.

Под навесом Андрей заметил большую чугунную гирю, наполовину сидевшую в земле. Казалось, из земли торчит ручка, за которую можно поднять всю землю. Мошков подошел ближе, наклонился, очистил щепочкой грязь. На гире четко проступил выпуклый двуглавый орел с распростертыми крыльями.

— Ого, штучка-то с царских времен!

— Она давно тут валяется… Без дела, — пояснил Олексан.

— Отнеси в кузницу, там понадобится. Сейчас все равно не годится — мера старая, с нашей не сходится.

Поднатужившись, Андрей вытащил гирю из земли. Рывком поднял ее, постоял, широко расставив ноги, с силой отбросил в сторону. Потирая руки, крякнул.

— Два пуда. Слушай-ка, Олексан, мы к тебе по делу. Ушаков наказал передать: тебя в МТС вызывают. Заявление у тебя готово?

— Написал сегодня.

— Ну вот, не тяни, сбегай в Акташ.

Через двор с полным ведром прошла Зоя, на Галю с Андреем даже не взглянула, будто не заметила. Вылив помои, пошла обратно, и уже поднявшись на крыльцо, спохватилась:

— Олексан, гостей твоих в дом не приглашаю — полы как раз мою…

Андрей поглядел ей вслед, вполголоса сказал:

— Спасибо, мы как раз и не собирались!

Повернувшись к Гале, мотнул головой в сторону дома:

— Врет и не краснеет! Вынесла помои из котла, а говорит — полы мою…

Но Олексан его слов не слышал. Оставшись один, прошелся по двору, размахнувшись, воткнул топор в дубовую чурку. От этой чурки оставалась только одна половинка, другую сам Олексан еще весной унес в поле, когда первый раз выехали пахать. Тогда отец еще был жив…

"Ну, ни к чему сердце не лежит, словно все чужое", — думалось ему. Прошел в дом, начал не спеша переодеваться, собираясь в МТС. Одевшись, в раздумье постоял у порога. Потом толкнул дверь, коротко бросил:

— Иду в Акташ, мама. К директору вызывают.

На улице встретил Ушакова. Тот на своем меринке спешил к трактору Сабита — там что-то случилось.

— Ну, Кабышев, собрался? — спросил он, придержав лошадь.

— Иду вот. Зачем вызывают?

— Как зачем? Насчет учебы, должно быть. Ты смотри, не вздумай отказываться. Хорошая дорога тебе выпала.

— Да я и не думаю отказываться.

Нет, Олексан не собирался отказываться. В каком-то волнении, томясь, ждал он дня отъезда. Дома ему было невмоготу, словно отцовский дом давил его своими стенами. Каждая минута в нем казалась нестерпимо долгой, тянулась почти ощутимо. Успокаивался он только в бригаде, среди товарищей. Да, надо быстрее уезжать. Об этом и думал Олексан по дороге в Акташ.

Директор МТС сказал, что занятия в школе механиков начнутся через десять дней. Надо готовиться в дорогу.

— Возьми в бухгалтерии трудовую книжку, в колхозе рассчитайся по трудодням. Возьми пока половину, остальное — осенью. Можешь оставить доверенность на имя родных. Я слышал, ты… отца похоронил?

— Да. Месяц назад.

Директор помолчал. Олексан тоже сидел молча, опустив голову.

— Как же теперь, мать отпустит тебя?

Олексан испугался, что директор может передумать, взволновался, стал уверять:

— Нет-нет, меня никто не держит! Я поеду, обязательно поеду, товарищ директор!

— Ну что ж, тем лучше. Готовься, Кабышев.

Из МТС Олексан возвращался кружной дорогой: хотелось побыть одному, все обдумать. Вспомнил, что как раз этой дорогой он шел домой в тот день, когда они с отцом ездили в Акташ продавать картошку. В тот самый день они впервые поссорились с отцом, и он услышал от него тяжелые, обидные слова: "Сам еще не заработал!" Столько времени прошло с тех пор, многое изменилось в жизни Олексана. Не стало отца, а теперь вот и сам он уезжает отсюда.

Узкая тропинка выбежала из небольшого леска и стала спускаться, извиваясь, к реке. Олексан долго стоял на опушке, любуясь полями на той стороне Акашура. Хлеба стояли большими массивами, уходили к самому горизонту. Колыхаясь под легким ветром, они каждую секунду меняли цвет, перекатывались волнами, точь-в-точь как море, которое Олексан однажды видел в кино. Рожь уже начала желтеть, и Олексан чувствовал еле уловимый запах нагревшихся колосьев. Да, он вырос здесь, на этой земле, и с детства научился распознавать запах хлеба!

Вот он скоро уедет — и будет скучать по деревне, по этим полям, по Акашуру. Но ведь он через два года вернется сюда. Говорят, что родной дом тянет к себе, его найдешь с закрытыми глазами… "Мать уже старая, вернусь домой — будет отдыхать, хватит ей, наработалась. Как ей сказать, что уезжаю? Будет жаловаться: "Не успели отца похоронить, а ты уезжаешь? Одну меня оставляешь? Для чего же я тебя растила, раз теперь бросаешь дом?" Да, все это она скажет ему. Но он не может остаться. Нет, он твердо решил, что не останется. Пусть хоть развалится дом — он не останется.

Когда-то его родители жили в старой лачужке и мечтали о новом, хорошем доме. Выстроили себе дом, был он для них новый и хороший. Но для их сына он теперь такой же старый, какой была для родителей их лачужка.

Наступил последний день работы в бригаде. Доехав до конца загона, Олексан остановил трактор, заглушил мотор. Стало тихо и как-то грустно. По-домашнему, как в самоваре, шипела вода в радиаторе, трактор слегка вздрагивал, отдыхая, словно сильно уставший человек. "Ну вот, старина, расстаемся, — Олексан положил руку на крыло. — Пожалуй, и не увидимся больше: до моего приезда ты совсем состаришься, сдадут на слом. На смену вон какие молодцы-дизеля прибывают".

В сторонке, на пожелтевшей от пролитого керосина травке, сидел Очей и лениво жевал сухую корку: будто дремал с куском во рту. Узнав, что Олексан уезжает, он даже приободрился, в глазах появился хищноватый блеск: теперь он остается на тракторе один, полным хозяином; как говорится, лошадь своя, хотим — едем, а хотим — продадим… Будет работать день и ночь, стоять трактору не даст. Вот тогда-то посмотрим, сколько трудодней он отхватит! Подсчитывал заранее: на вспашке зяби заработает столько-то, на озимом севе — еще столько… Цифра получилась внушительная, и за ней Очею уже мерещились: во-первых, свой домик, свой огород, своя корова и, наконец, своя жена. А потом завести свою семью, трех — не больше! — детей — это был уже предел мечтаний Очея. Так он мечтал. Но ему не везло, в этом Очей был уверен. Бригадир Ушаков сразу разбил все его планы: вместо Олексана, сказал он, будет работать один из прицепщиков. "Да разве сможет он…" — заикнулся было Очей, но Ушаков успокоил его: "Целое лето проработал, сможет. А если будут затруднения, объяснишь, растолкуешь. Ты же теперь старший тракторист!" Получается, что не будет никаких трудодней, да еще придется обучать кого-то.

Поэтому такое плохое — хуже, чем всегда, — было настроение у Очея, и хлеб ему казался горьким, как лебеда.

— Очей, смотри, береги трактор, — обратился к нему Олексан. — А то тебе все равно — лишь бы вперед шел.

Очей пожевал корку, с трудом проглотил ее.

— Ладно.

Олексан ушел, а Очей даже не посмотрел ему вслед: он был окончательно разочарован в жизни.

Придя домой, Олексан еще с порога спросил:

— Мама, у нас есть чемодан?

Мать стояла возле печки. Ответила не сразу.

— Нету. Зачем он нам. Куда ездить-то?

Еще третьего дня, вернувшись из МТС, Олексан сказал матери, что скоро поедет учиться. Но Зоя не приняла это всерьез: видно, сын пошутил. Как это он уедет так, все бросит?

Походив по дому, Олексан вышел во двор, прошел через калитку в огород. С грядки возле конюшни сорвал десяток больших прохладных огурцов, набил карманы.

— Эй, кто там огурцы ворует?

Олексан обернулся. У колодца стояла с ведром Галя.

— А я подумала, что в огород вор забрался, — улыбнулась она, — оказывается, сам хозяин!