Мир-Джавад взглянул на часы и заторопился. У входа во дворец его уже ждала бронированная машина, сделанная на заказ: пуленепробиваемый корпус, стальное днище выдерживало взрыв мин, кроме противотанковых, в крыльях спереди два замаскированных пулемета, один в багажнике, рядом с установкой для разбрызгивания масла, радиостанция, вмонтированная в переднюю панель, мгновенно связывала с войсками и с инквизицией. А салон был: красное дерево, инкрустированное золотом и платиной, пышные ковры, бар с холодильником, магнитофон… Одним словом, царский выезд!..

Спереди и сзади стояли точно такие же с виду машины, один к одному, только штамповка, не бронированные и с полным отсутствием комфорта в салонах, но зато нашпигованные оружием, как пудинг изюмом…

Лишь только Мир-Джавад сел в машину, как через несколько секунд они рванулись с места и помчались к зданию президиума, перестраиваясь каждые пять минут, будто играя в салочки.

Ехать было недалеко. Но с последней перестройкой произошла «накладка»: автомобиль, следовавший последним, почему-то не выехал, как положено, вперед, и перед зданием президиума автомобиль Мир-Джавада встал первым, ровно без пяти минут десять застыл как вкопанный у главного, парадного входа в здание.

Начальник охраны, сидевший рядом с шофером в машине Мир-Джавада, чертыхнулся про себя и мысленно пообещал влепить проштрафившемуся шоферу пять суток гауптвахты, затем мгновенно выскочил из машины и, привычно оглядев пустынную улицу, величественно, с чувством исполненного долга открыл дверцу машины и помог выйти светлейшему.

У входа в президиум живым коридором стояли, вытянув руки для приветствия, начальники вилайятов…

Мир-Джавад первым увидел его. Белый «мерседес», вынырнув из-за угла здания президиума, на огромной скорости мчался навстречу, прямо на Мир-Джавада. Но для него машина чуть двигалась, плавно плыла в океане уже ощущающейся удушающей жары, и аура сияла над ней.

Мир-Джавад застыл на месте, и в глазах его появился даже не страх, а, скорее, удивление, «вот оно как случается, всегда неожиданно и не так, как это себе представляешь»…

Охрана тоже, наконец, заметила мчащийся автомобиль, но на их лицах появился даже не страх, но ужас, и они тоже застыли неподвижно, подобно своему владыке, на которого до этого и смотрели с удовольствием, так важно он всегда выходил из машины, словно Феб из своей колесницы. А начальники вилайятов повернулись все лицом к появившейся машине, забыв опустить вскинутые в приветствии руки.

Мир-Джавад еще издали узнал ту, кто сидела за рулем «мерседеса». Узнал с первого взгляда и понял, что спасения нет. Грядет возмездие, не всегда торжествует зло.

За рулем была провидица, и взгляд, которым она приковала к месту Мир-Джавада, не сулил тому ничего хорошего. Ее глазами смотрела Смерть.

На эмблеме радиатора была закреплена голова, мертвая, но с широко раскрытыми глазами и замершим в последнем крике ртом. Мир-Джавад, увидев то, что осталось от Бабур-Гани, вспомнил их первый разговор, положивший начало тесному сотрудничеству: «я раскинула на картах, и вышло, что наши линии переплетаются, мы оба возвысимся и оба упадем, ты проживешь недолго после моей смерти»… «Ведьма»! — подумал он тогда злобно.

Волосы Бабур-Гани были прищемлены капотом с двух сторон, и голова прочно держалась на эмблеме, возвышавшейся на носу радиатора.

Мир-Джавад ясно слышал, хотя и отдавал себе отчет в том, что это — абсурд, быть того не может, как Бабур-Гани кричала ему:

— Я иду за тобой!

И глаза провидицы кричали о том же.

Голова Бабур-Гани, что голова Медузы Горгоны, и отрубленной продолжала превращать людей в камень, а ее развевающиеся волосы, те, что специально не были закреплены капотом, извивались, подобно змеям, в потоке жаркого воздуха, вызванного движением автомобиля.

Когда-то пиратские бриги имели под бушпритом на носу судна подобные деревянные резные изображения, и, может, поэтому становились легкой добычей купеческие шхуны, когда пираты шли на абордаж…

«Мерседес» врезался в машину Мир-Джавада, и мощный взрыв динамитного заряда разметал всех действующих лиц, смел их со сцены, в том смысле, что: «мир — сцена»!..

«Мерседес» был начинен динамитом до отказа.

Начальник охраны объемом своего тела закрывал Мир-Джавада, принял на себя удар, но сила взрыва была такова, что, разметав на куски начальника охраны, добралась и до Мир-Джавада и, вспоров ему живот куском вывороченной брони, швырнула через улицу на клумбу цветов, ярко алевших под солнцем. Именно здесь не так давно почти невидимо запылал живой факел, имя которому было — Сол…

Мир-Джавад открыл глаза. Первое, что он увидел в синеве неба, — были мухи. Тучи мух роились, то увеличиваясь, то уменьшаясь в объеме, беззвучно и так медленно, что Мир-Джаваду казалось, что он видит каждое движение, каждый взмах крылышек, легких и прозрачных, а выпученные глаза мух неожиданно вырастали и застилали собой полнеба, и тогда Мир-Джавад отводил взгляд, так невыносимо было глядеть в живую ненависть.

Бросив взгляд вниз, на землю, Мир-Джавад увидел, что возле его живота мухи ковром облепили какое-то кровавое месиво, жадно насыщаясь и не обращая ни малейшего внимания на своего врага.

Мир-Джавад медленно, с трудом преодолевая какую-то непонятную тяжесть, достал из кармана брюк тонкую нить резинки и стал с неимоверным трудом натягивать ее, словно это был тугой дальнобойный лук, что натягивал его далекий предок, штурмующий в рядах полчищ Тимурленга упорно сопротивляющуюся крепость.

В столь большой рой не попасть было невозможно даже новичку, а для такого опытного охотника, каким был Мир-Джавад, это не составляло никакого труда. Но, попав в огромную жирную зеленую муху и убив ее, Мир-Джавад почувствовал такую острую, жгучую, режущую боль, которой он не чувствовал, когда осколок от бронированной машины нанес ему смертельный удар в живот.

Мир-Джавад закричал, ему казалось, что мир должен содрогнуться от столь страшного крика, но крик его был беззвучный, только рот его открылся и застыл в гримасе боли.

— Я выстрелил в себя! — такая была последняя мысль Мир-Джавада.

И синее небо взорвалось огненным вихрем, сменившимся чернотой…

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною»…

О случившемся Гаджу-сану докладывал лично Гимрия.

Скорбь на его лице не обманула Великого Вождя. Он ясно видел, что в глазах у Гимрии мелькает огонь радости.

— Разрешите, повелитель, я лично полечу туда расследовать это дело. Провинция и ее районы остались без руководства, все погибли.

— Полети, полети! — лукаво усмехнулся Гаджу-сан. — Ты любишь туда летать, может, что-нибудь и найдешь. Сейф только не вскрывай, привези. Впрочем, я сам позабочусь об этом. А ты расследуй, расследуй: организаторов заговора привези ко мне, я хочу у них лично выяснить: до каких это пор будет продолжаться классовая борьба.

Гимрия побледнел, но покорно поклонился и стал, кланяясь, пятиться к двери.

— Подожди! — остановил его Гаджу-сан. — Васо сильно пьет?

— Честно скажу, Великий, трезвым я его давно не видел. С того самого злополучного дня.

— Скажи ему, чтобы зашел, поговорю с ним, поругаю, смотришь, на пользу пойдет… Еще один кандидат в мои преемники покинул не по своей воле этот мир, лучший из миров. Может, потеря друга примирит Васо с потерей ребенка. «Клин клином вышибают»! — так говорят.

— Каждое ваше слово повторяют миллионы, государь!

— Перед твоим отъездом соберемся, назначим моим наследником Васо!

Гимрия еще больше побледнел и по знаку вождя покинул кабинет. Гаджу-сан долго смотрел ему вслед, затем подошел к большому окну, прихватив по дороге библию. Темнело. Свет зажигать не хотелось, а у окна было еще достаточно светло.

На высотный дом поднимали лебедками огромный лозунг: «Слава нашей инквизиции, самой гуманной в мире»!.. Лозунг дергался на ветру, как повешенный на виселице.

«Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?..»