Серега, видя, что на него все еще не обращают внимания, сел на персидский ковер, совершенно изумительной ручной работы и, ухватив ножку курицы, хорошо прокопченной, стал обгладывать ее с остервенением всякого голодного. Вначале, сосредоточившись на еде, он ничего не слышал, кроме гула голосов. Но, как только приступ голода прошел, голоса зазвучали ясно и чисто. Каждый говорил благожелательно, не повышая тона и внимательно слушая собеседника.

— Бог христиан любящий и благостный! — внушал мягко и с улыбкой отец Павел. — Бог евреев мстителен и жесток! Он проклинает слабого человека за нарушение хотя бы одного из законов Торы. Как написано в послании к галатам: «Проклят всяк, кто не исполняет постоянно всего, что написано в Книге Закона». А разве может не грешить то несовершенное существо, каким является человек? А, греша, он непременно будет нарушать законы: «Ибо, если бы дан был Закон, могущий животворить, то подлинно праведность была бы от закона». Тора заведомо проклинает человека: «А все, утверждающиеся на делах закона, находятся под проклятием». И спастись от Земли можно лишь путем искупления грехов. Верьте в Иисуса. «Христос искупил нас от проклятия Закона»…

— Откуда, отец Павел, вы позаимствовали эту странную идею? — благожелательно возражал старый Мотя, вертя рукой золотой «могендавид», висящий на длинной золотой цепочке. — Вы неправильно истолковываете или неправильно перевели стих Библии: «Проклят тот, кто не исполнит слов Закона сего и не будет поступать по ним!» Но этот стих относится к предыдущим одиннадцати, где речь идет об основах этических мицв или заповедей. Я могу их все прочитать. Жаль, что в переводах на русский язык они лишились своей поэтической выразительности: Проклят, кто сделает изваяние или литый кумир, мерзость перед Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте! Весь народ возгласит и скажет: «Аминь!» Проклят злословящий отца своего или матерь свою! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят нарушающий межи ближнего своего! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто слепого сбивает с пути! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто ляжет с женою отца своего! Ибо он открыл край отцовой одежды! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто ляжет с сестрою своею, с дочерью отца своего или с дочерью матери своей! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто ляжет с тещею своей! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто тайно убивает ближнего своего! И весь народ скажет: «Аминь!» Проклят, кто берет подкуп, чтобы убить душу и пролить кровь невинную! И весь народ скажет: «Аминь!» Но и эти проклятия исходят не от Бога, а от Моисея и богопослушных евреев, и слова «…закона сего…» ясно указывают, что речь идет не о всей Торе. В Библии ясно сказано, что ни один человек не может пунктуально и совершенно следовать всем заповедям. Люди в большинстве своем грешны. Евреи знали за сотни лет до рождения Иисуса, что нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы! И Моисей, и Давид грешили, но затем раскаивались и возвращались в лоно мицвы, заповедей Божьих. И вновь находила на них Благодать. Иудаизму чужды понятия «ад» и «вечные муки», чем отличается христианство. Иудаизм позволяет и делает возможным возвращение к Богу и праведности. Тешува вмещает три шага: преступник или нарушитель должен осознать свой грех; он должен испытать искреннее раскаяние, угрызения совести и должен принять сознательное и твердое решение вернуться в лоно Торы. В древности, когда еще существовал Храм, был и четвертый шаг: принесение жертвы. Но Библия предвидела и разрушение Храма: «Возьмите с собою молитвенные слова и обратитесь к Господу; говорите Ему: „Отними всякое беззаконие и прими во благо, и мы принесем жертву уст наших“. Об искренности молитвы Богу говорится и в Книге притчей Соломоновых: „Соблюдение правды и правосудия более угодно Богу, нежели жертва…“ Для евреев практические дела и поведение людей более важно, чем вера в Бога. Талмуд приводит слова Иеремии о Боге: „Пусть лучше они оставят Меня, но будут продолжать следовать Моим законам, ибо следуя законам Божьим, они так или иначе придут к Нему“».

— Мы признаем, что человек оправдается верою, независимо от дел Закона! — упорствовал отец Павел. Краеугольный камень христианства: согласие души посредством веры. И марксизм делает упор на слепую веру…

— Наши три религии имеют общие черты: каждая была основана евреем, каждая родилась от еврейского мессианского и утопического стремления переделать мир, — мягко наставлял отца Павла старый Мотя. — Но каждая религия изменила Путь и Метод! Помни об этом Шаул из Тарсиса, преследователь Единственного!

— Рассудите нас, комиссар! — взмолился отец Павел, обращаясь к сидевшему с закрытыми глазами комиссару, отцу Игоря. — Кто из нас прав?

Сереге поначалу показалось, что комиссар заснул. Во всяком случае, услышав обращение: «комиссар!» — он встрепенулся, открыл глаза, но спросонья, очевидно, не расслышал как следует и стал говорить свое:

— Право никогда не может быть выше экономической структуры общества, определяющей развитие культуры, — бодро начал комиссар, словно находился на трибуне. Он налил себе в стакан вина и сделал большой глоток. — Поэтому мы категорически отвергаем любую попытку навязать нам какую-нибудь моральную догму — в качестве вечного, окончательного и непреложного закона морали. Мы заявляем, что наша мораль полностью подчиняется интересам классовой борьбы пролетариата. Мы не верим в вечную и абсолютную мораль. Мы отвергаем любую мораль, идущую не от человека (а от Бога, например) и лишенную классового содержания.

— Маркс — внук двух ортодоксальных раввинов! — грустно заметил старый Мотя.

— Любое революционное насилие оправдано! — отрубил комиссар. — Марксистская мораль оправдывает и одобряет любой поступок, если он служит делу классовой борьбы.

— Неужели миллионы арестованных, расстрелянных, погибших от голода могут служить оправданием хоть какого-либо дела? — возмутился старый Мотя. — Погружать врагов народа живьем в ванную с серной кислотой — разве это не является безнравственным для коммунистов?

Комиссар не ответил, а лишь трижды хлопнул в ладоши. Тотчас же огромная скала за ними раздвинулась. Черная пасть бездны раздвинула стальные зубья решеток. Вышли четверо в черной коже с ног до головы, вооруженные маузерами, грубо схватили отца Павла и старого Мотю, привычно скрутили им руки и увели в бездну. Черная пасть, смачно и сочно чавкнув, проглотила всех своими стальными решетками, словно они приснились Сергею. А скала беззвучно встала на прежнее место.

Комиссар внимательно посмотрел на Сергея.

— Вот так-то, брат! — сказал он неопределенно. — Это тебе не хухры-мухры!

И медленно растаял в воздухе. Последней исчезла его рука, державшая стакан с вином, но, прежде чем она исчезла, из стакана вылетела струя вина и исчезла в воздухе, там, где только что был виден рот.

А прекрасный персидский ковер бесцеремонно сбросил Серегу на песок, едва он успел схватить второй кусок копченой курицы и бутылку лимонада, а ковер с остатками снеди и выпивки быстро улетел в сторону моря и вскоре скрылся за горизонтом.

Песок на берегу был горячим, и Серега поспешил перебраться в тень от скалы. Правда, здесь он опасался, как бы черный зев не проглотил бы и его, но, рассудив, он решил, что пока тьме не нужен, иначе его тоже бы забрали за компанию.

Только Серега успел съесть утащенный кусок курицы и выпил бутылку лимонада, как поднялся страшный ураган. Туча песка взвилась в небо и закрыла солнце. Огромные волны с ужасающим и угрожающим ревом обрушивались на берег, подкатываясь все ближе и ближе к сидящему на песке Сергею. А Сергей не мог сойти с места. Мысленно-то он уже давно бежал к ближайшей тропинке, взглядом уже взбирался по ней, ловко, быстро и легко, но непреодолимая сила прочно удерживала его на песке. И он с тоской и смертельным ужасом в глазах смотрел на черные огромные волны, неотступно бросающиеся стройными рядами на берег, лицом ощущая мелкий наждак песка, секущего нежную юношескую кожу.