— Наташк, ну ты придумай что-нибудь… Сходи к кому-нибудь в гости… Ну… поспи, почитай что-нибудь, — лукаво, предваряя взрыв негодования подруги, заговорила она. — Или подумай над тем, что мы будем делать вечером… Ты же всегда то что надо придумываешь. Ну мне надо сейчас домой пойти, — она вздохнула и посерьезнела. — Я не могу с тобой… Давай до вечера, ладно?

— Что-то ты темнишь последнее время, подружка, — подозрительно глядя на Нину, недовольно заговорила Наташа. — Что там у тебя, а? Выкладывай! Рассказывай давай, рассказывай… Не хочешь мне сказать? — она ревниво и обиженно замолчала. "Ну погоди, ладно, я тебе тоже… чего-нибудь… Вот погоди… Тоже не скажу…" — думала Наташа, но у нее не было этого "чего-нибудь" под рукой, и она ничем не могла сейчас отомстить подруге.

— Ну не сердись, я тебе вечером все расскажу, ладно? Все расскажу. А сейчас мне надо бежать. Хорошо? — Нина просительно взглянула на Наташу, та расстроенно и обиженно махнула рукой и, оттопырив нижнюю губу, повернулась и пошла от Нины. Но у поворота все же обернулась и крикнула: "Так смотри, приходи!" — и тогда Нина, получив отпущение грехов, побежала к остановке автобуса. Для нее уже не существовали ни институт, ни обиженная подруга — она неслась навстречу своему счастью.

Счастье ее состояло в некоем студенте пятого курса Романе Соболеве, с которым она познакомилась не так давно на дне рождения своей бывшей одноклассницы. О его существовании Нина, конечно, всегда знала, и он ей даже нравился, но что может получиться именно так, она не ожидала. У подружки — Нина тогда немного опоздала — она увидела Романа как будто впервые, а увидев, словно сфотографировала для себя навечно. Он повернулся к ней улыбаясь, и таким навсегда остался в ее памяти. Она не верила, что бывает любовь с первого взгляда, а вот бывает, и еще какая! И не страдание, а счастье. И не случайно в тот вечер Роман пошел ее провожать — тогда, когда их глаза встретились, будто искра пробежала между ними и зажгла обоих. И вот они горят, рядом и мерно. Роман — с ней, он — ее, и больше ничей, и она вся принадлежит только ему, и пусть Наташка не обижается…

Но сегодня — Нина, вспомнив, испугалась, — сегодня грустный день: сегодня Роман уезжает к родителям на три дня, и она проведет с ним вместе только три последних часа, что остались до его отъезда… И потому Нине надо было как можно раньше попасть домой. Она прибавила ходу.

В семь часов вечера в квартире Наташи раздался телефонный звонок. Она нетерпеливо схватила трубку.

— A-а, это ты, несчастная, где ты пропадала, не могла пораньше позвонить, я тут такое придумала… Слушай: бери лыжи, одевайся теплее, похавать чего-нибудь на два дня — и ко мне.

— А лыжи-то зачем?

— Поедем в деревню, там идти далеко, лыжи нужны. Баньку истопим, попаримся, два дня в деревенском дому поживем. Поедем?

— Да, а как с матерью быть? Она меня убьет.

— Да ты что? Не уговоришь, что ли? Это ведь недалеко. Два дня — и все. Соглашайся! Экзотика! Чего дома-то киснуть? В общем, через час чтоб была. А я еще Семе позвоню, возьмем его с собой, чтоб веселее было. С ним не пропадешь. Ну давай!

Наташа надавила на рычаг и набрала новый номер. С Семой — он учился тремя курсами старше — договориться ничего не стоило: Сема был легок на подъем. Кроме того, Наташа знала, он обожал обеих подружек за их веселый нрав, никогда не унывающий характер (а Наташу давно и безнадежно любил). Он принимал участие во всех их, даже самых бредовых, затеях и, будучи по природе джентльменом, а по характеру очень мягким и отходчивым человеком, позволял подругам вытворять над собой какие угодно штучки — возможно, принимал их за знаки особого расположения, — на что девчонки были большие мастерицы, и только иногда, когда они очень уж расходились и душа его не выдерживала, он начинал умолять: "Женщинки… Ну что вы со мной делаете?" За терпение он и был подругами любим и постоянно жалован таким вот вниманием: ну какой мужчина позволит обращаться с собой так бесцеремонно и вытворять с ним все, что только душеньке захочется? Таких в природе не найти, а Сема был именно таким — многотерпеливым, как вода: сколько ни режь ее ножом, она все такая же. Не углубляясь в дебри их отношений, можно привести только один характерный случай: однажды подружки плавали в бассейне, а Сема пришел на них поглазеть, и они, шутя, столкнули его в воду во всем обмундировании — брюках и свитере, — после чего Сема только тихо стенал от возмущения, вылезая из воды на бортик бассейна — на слова у него уже не хватило сил. Другой на его месте что бы сделал? Догнал обидчиц да накостылял — отомстил бы, зло сорвал, смертно обиделся, а он — ничего: подождал только, пока вода с брюк отекла немного, и отправился в таком виде по морозцу домой, как ни в чем не бывало. А подружки с виноватым видом тащились за ним и сопровождали его так до самого дома, тихо повизгивая меж тем от удовольствия… Что же делать — Сема был прост в обращении, как сибирский валенок, и девушки этим пользовались.

Заказав Семе взять все необходимое для похода, вплоть до нескольких поленьев дров (а вдруг на месте не будет?), Наташа попросила его прихватить с собой и пару веников — чтоб уж париться в баньке, так от души, а сама побежала к тете, у которой зимовала в городе бабушка, чтобы взять у нее ключи от деревенского дома.

Когда все было учтено, собрано и уложено и наша троица была готова выступить от Натальи, было уже около десяти часов вечера, и на дворе стояла густая темень. Ехать им предстояло около часа на автобусе, а там — еще двенадцать километров по бездорожью, напрямик через протоки реки, до деревни, в которую сама Наталья ездила зимой только однажды, да и то засветло. Но о трудностях пути им, возбужденным походом, не думалось, да и не представляли они себе этих трудностей. Наталья все-таки с тревогой подумывала о том, что уже стемнело, почти ночь, а в деревне пусто, никого нет, но ключ от дома лежал у нее в кармане и, подбадривая, совершенно ее успокаивал. Нина — та вообще вздыхала и плевалась, что поддалась на уговоры взбалмошной подружки ехать неизвестно куда, как и зачем, но она ведь и сама была взбалмошной, а с матерью, поссорившись, она все-таки договорилась. Сема же без вопросов рвался туда, куда его мимоходом пригласила Наталья. Итак, общий энтузиазм — молодость, молодость! — все же захватил всех троих, и предстоящий путь в неизвестное, такое отличное от будней и, может, чем-то опасное, был то что надо.

На автобусной станции они, возбужденные предстоящими похождениями, с лыжами и рюкзаками, загрузились в автобус и плюхнулись все вместе на заднее сиденье. Автобус, тронувшись, уютно покатил по едва освещенной снежной дороге между двух черных стен зимнего мрака, и обитатели его, приготовившись к дальней дороге, начали устраиваться поудобнее и кое-где уже посапывать. Воспользовавшись моментом, зная, что это не нарушит существующих правил приличия, Сема примостил на плечо Наташи голову и, накрывшись шапкой, как будто задремал, а может, просто затих, осторожно, ненавязчиво прижимаясь к такому желанному, остренькому плечику Наташи. Наташа раскусила уловку Семы: вздохнув с сарказмом, она посмотрела на мохнатую шапку, но возражать не стала — пусть уж его. Переведя взгляд на Нину, которая сидела, отвернувшись к окну, Наташа заметила, что щеки подруги растянуты в странной улыбке, и последняя никак не желает сползать с ее лица. В Наташе вновь вспыхнула ревность к неведомым ей увлечениям подруги и, уже не сдерживаясь, она толкнула Нину в бок и немедленно приступила к допросу:

— А ну рассказывай, чему лыбишься!

Нина обернулась к подруге, но, сменив тихую улыбку на лукавую, как видно, не собиралась "раскалываться" просто так.

— Может, хахиля завела? — небрежно, стараясь скрыть обиду, задала наводящий вопрос Наташа — и поняла, что попала в точку: лицо Нины расплылось в счастливой улыбке, которую она и не силилась скрыть: