А пока что он, подав сигнал Адаму Карловичу, вышел на улицу и сел на невысокий каменный заборчик так, чтобы подставить солнечным лучам бритую голову. Неизвестно сколько времени сидел Пётр Сергеевич, когда неожиданно перед ним возникли большие ступни без носков, обутые в старые сандалеты; и Пётр Сергеевич, подняв глаза, увидел шорты, а над ними небольшой, но выпуклый живот, который слегка распирал цветистую тенниску. — «Петя, — прозвучал над ним голос Адама Карловича, — я готов».

Пётр Сергеевич познакомился с Адамом Карловичем где-то около трёх месяцев назад. Обычно в летнее время, когда дневная жара начинала спадать, он выходил из дому, шел минут тридцать до океанской набережной, гулял там некоторое время и уже затемно возвращался домой. Так Пётр Сергеевич поступил и в тот раз. Набережная тянулась на несколько километров и по ней прохаживалась гуляющая публика. Толчея на набережной утомляла, и поэтому Пётр Сергеевич пошёл по противоположной, более спокойной стороне мимо глядящих на океан двухэтажных домиков. Они так увлечённо разглядывали то, что Петру Сергеевичу не было видно, что рисковали, сделав шаг, сойти со своего фундамента. Набережная была отделена от пляжа бетонной стенкой, в которую вмонтировали продольные и поперечные трубы-перила. Сторона, по которой шёл Пётр Сергеевич, была несколько выше, но бетонная стенка вдоль набережной загораживала вид на пляж и казалось, что океан начинается сразу за ней. Мимо бежал густой поток автомобилей. Шум работающих двигателей, трущихся об асфальт шин невидимой перегородкой разрезал улицу на две независимые части.

Навстречу Петру Сергеевичу шёл крупного сложения старик с двумя лохматыми псами на поводках. — «Раньше у него было три собаки, — вспомнил Пётр Сергеевич, опасливо посторонившись. — Наверно, одна умерла». И тогда он подумал, что старик будет так прогуливаться, когда останется одна собака, затем — ни одной, а потом и старик перестанет ходить. Пётр Сергеевич прошёл немного вперёд и вдруг увидел, как слева, закрыв половину линии горизонта, растянулось розоватое облако. Ближний край его был весь в зубцах, словно кто-то гигантским гребешком вырвал из тела облака множество кусочков, и голубое небо тут же заполнило пустые места.

— Здравствуй, Петя, — услышал Пётр Сергеевич знакомый голос и увидел переходящего дорогу господина Готлиба. С ним был гражданин выше среднего роста, на голове которого росла пальма торчащих в разные стороны седых волос. Два встречных потока автомобилей стояли, выжидая пока пешеходы не ступят на тротуар.

— Присоединяйся к нам, — продолжал господин Готлиб, улыбаясь так приветливо, что даже его большой нос картошкой излучал удовольствие от встречи с Петром Сергеевичем. — Познакомься с Адамом Карловичем.

Пётр Сергеевич посмотрел на круглый нос господина Готлиба и, как всегда, удивился сочетанию немецкой фамилии с очень украинской внешностью её владельца. Личность Адама Карловича была ему известна, поскольку он как-то побывал на его выступлении в местном клубе. Тогда Адам Карлович говорил о своей правозащитной деятельности в Советском Союзе.

В это время розоватое облако куда-то исчезло, небо быстро потемнело и стало такого же тёмно-синего цвета как океан; и в тёмном небе неожиданно распластался блин месяца, одна сторона которого была небрежно обрезана чей-то сильной рукой. Но Пётр Сергеевич не стал любоваться видом вечернего неба, а прислушался к рассказу Адама Карловича, начатого, видимо, ещё до встречи с ним. Говорил тот очень образно:

— Московская публика представлялась мне в виде слоёного пирога. Первый слой составляли те, кто ходил в дом известного академика-правозащитника; второй слой — те, кто ходил к тем, кто ходил к этому академику; третий слой — те, кто ходил к тем… и т. д. А я — человек обычный, в меру трусливый — вначале пребывал в четвёртом слое.

Адам Карлович выдержал паузу, что выдавало в нём опытного рассказчика, и продолжал:

— Но я хотел заниматься чем-либо полезным и, разумеется, вполне законным и безопасным. Ну, например, помогать семьям политзаключённых, где есть дети. — «За это же не посадят», — рассуждал я. Каково же было моё удивление, когда именно из-за этого меня вызвали на допрос в качестве свидетеля. Я пошёл в библиотеку, почитал соответствующую литературу и неплохо справился с ролью свидетеля. Потом друзья попросили меня рассказать как это происходит. В итоге из-за моих рассказов меня стали вызывать на новые допросы, и мои знания о технике и этике допросов неуклонно возрастали.

— За эти глубокие знания вас, в конечном итоге, и посадили, — засмеялся господин Готлиб, и в это время они подошли к его дому.

— Зайдём на минуту, Петя, — сказал Адам Карлович. — Я заберу свои материалы.

Они прошли узкую прихожую и очутились в довольно большой комнате. Адам Карлович сразу уселся на единственный стул, стоящий у журнального столика, а Пётр Сергеевич остался стоять. Господин Готлиб копался в ящиках небольшого шкафчика и никак не мог найти материалы Адама Карловича. Увидев, что Пётр Сергеевич стоит, он сердито произнёс: «Что ты стоишь, Петя? Сядь вот в это кресло». Кресло, о котором говорил господин Готлиб, вдруг увеличилось в размерах и стало тянуться к Петру Сергеевичу мягким сиденьем и удобными подлокотниками; но Пётр Сергеевич, обращаясь не то к господину Готлибу, не то к креслу, сказал: «Не беспокойтесь, я постою».

Господин Готлиб рылся в ящиках, которые он попеременно с грохотом выдвигал, чтобы затем с не меньшим шумом задвинуть на привычное место; и, периодически отрываясь от своего занятия, убеждал Петра Сергеевича сесть в кресло. Пётр Сергеевич, наконец, уступил, посчитав неприличным продолжать противиться настояниям хозяина, но сел на то, что было ближе к нему — небольшую, очень изящную кушетку. Когда он усаживался, кушетка, возмущённая Петром Сергеевичем, недовольно заскрипела; и в это время на пороге комнаты появилась госпожа Готлиб. Наверно, её внимание привлёк недовольный скрип кушетки. — «А кушетка-то новая, — несколько взволнованным голосом сказала госпожа Готлиб. — На ней ещё никто не сидел». Пётр Сергеевич смутился и, только теперь оценив деликатность хозяина, пересел в кресло. Вот при таких обстоятельствах и состоялось знакомство Петра Сергеевича с Адамом Карловичем.

Ехали они медленно, потому что машины впереди часто останавливались по неизвестной причине. Когда подъехали к перекрёстку, Пётр Сергеевич собрался было проскочить его, но светофор, глумливо подмигнув жёлтым глазом, вдруг переключился на красный свет. Пётр Сергеевич нажал на педаль тормоза и стал молча ждать, как молчал всю жизнь, когда кто-то останавливал его, хватая за полы пиджака. Через стёкла машины было видно, как почтальон, положив объёмистый свёрток на крыльцо двухэтажного дома, пошёл дальше по улице, закладывая корреспонденцию в почтовые ящики. Адам Карлович, глядя на свёрток, сказал: