Корреспондент «Литературки» Радзишевский нападки патриотических писателей обозначил словом «чужебесие»: «Древнее и точное слово, характеризующее главного врага русского человека. Проявляется чужебесие в ущемлении кормилицы, в проникновении латинского шрифта в рекламу, на телеэкран. Это, по Белову, уже погубило Югославию и угрожает России».
Мне кажется, что за всеми этими разборками «свой — чужой», «русский — нерусский» стоит еще деление на умных, одаренных и бездарных, серых. Серые жаждут вкусить от пирога популярности, жаждут наград и привилегий и никак не могут дотянуться до лакомого куска, отсюда возмущение, ярость, крик и желание измазать счастливых конкурентов и соперников в грязи, а национальная краска весьма годится для этого заборного дела. Как выразился председатель Союза Ганичев: вы там кто в чем, а мы тут все исключительно в большом белом жабо. Добавлю: при сарафане и лаптях.
В итоге — у одних жабо, а у других клеймо?! Таким положением давно возмущен Евгений Евтушенко (его это задевает и лично, ибо в детстве он носил немецкую фамилию Гангнус):
Любой из нас — мозаика кровинок.
Любой еврей — араб, араб — еврей.
И если кто-то в чьей-то крови вымок,
то вымок сдуру, сослепу — в своей…
В одном из стихотворений 1998 года Евтушенко восклицает:
Нам пошлость изменила гены.
Да какого ей рожна политики-интеллигенты?
Россия-дура ей нужна.
Залечь героям неуместно, как уголовникам, на дно.
Россия — это наше место, хотя и проклято оно…
На Евтушенко постоянно нападают за то, что он большее свое время проводит в Америке, а не в России. «Что значит «редко бываю в России?» — возмущается поэт, — когда она у меня под кожей. Наше сердце — это тоже территория нашей родины. «Мертвые души» написаны в Риме, лучшие стихи Тютчева — в Германии…»
В июле 1998 года Евтушенко исполнилось 65 лет. Его спросили:
— Чего вам больше всего не хватает в США?
Он ответил:
— Антоновских яблок…
Другой наш корифей. Скоростной локомотив русской поэзии — Андрей Вознесенский доказывает, глотая архивную пыль, что он потомок грузина, но при этом оговаривается:
«У меня хватает юмора понимать, что по прошествии стольких поколений грузинская крупица во мне вряд ли значительна. Да и вообще не очень-то симпатичны мне любители высчитывать процентное содержание крови. Однако история эта привела меня к личности необычной, к человеку во времени. За это я судьбе благодарен».
Необычный человек — дальний предок Андрея Вознесенского Андрей Полисадов.
Стихов Вознесенского о России не привожу, и так уже меня упрекают в том, что я — горячий поклонник Андрея Андреевича, особенно раннего — Андрюши (все-таки учились в одной школе).
Неважно — русский или еврей,
быстрей, миленький, быстрей!..
Это уже поздний Вознесенский. Осенний. Но как удивительно по-весеннему прыток и быстр — завидую ему по-хорошему. Вознесенский старается не шагать, а бежать со временем. Быть суперсовременным. Архи-модным. В подтверждение этого тезиса все же приведу одно стихотворение из сборника поэта «Casino «Россия» (1997) — «Русская playmate»:
Жрите, русские пельмени, соплеменников!
Но по сердцу страшно, если рашпилем.
Пой мне, Маша, первая плеймейт,
made in Russia!
Над страной, бронежилетной и ножовой,
как одежду и надежду, сбросив тело,
плачет голос, абсолютно обнаженный —
голый голос, чистый голос, голос белый!
Здравствуй, пламя молодое, незнакомое!
«Абсолюта» дети, телки и плейбои.
Я такой не видел обнаженной
русской боли!
Боль за наши годы беззакония
и за ноту абсолютной боли, что ли…
Заоконное, слезою самогонною
плачет небо. Плачет ангел. Плачет поле.
Ты живешь безоблачней небес.
Одеваешься от Кензо. Бесишь скептиков.
Но душа предпочитает
без контрасептиков.
Ну что, ставим наконец-то точку? А Андрей Битов? А Георгий Гачев?! Тоже ведь мои любимцы. Сначала — Андрей Битов:
«Недавно приезжал из Израиля замечательный еврейский писатель Арон Апельфильд, встретились мы на приеме израильского посла, ощутили симпатию друг к другу, разговорились. И он, конечно, задает извечный вопрос — не еврей ли я? Я был вынужден ответить, что нет, поскольку по всем дознаниям не получал никаких соответствующих свидетельств… Хотя с возрастом, к 60-ти годам начинаешь понимать, что генеалогия — такая великая вещь, туманная даже там, где она прослеживалась, допустим, в царских родах… Потому что кто, и с кем, и когда, и при каких обстоятельствах — это такая темнота, и биологически так оправданно… Я, прожив всю жизнь без сомнения, что я русский человек с примесью немецких кровей, могу за собой заподозрить кого угодно — татар, монголов, евреев, кыпчаков… И я говорю Арону Апельфильду: либо «били», либо — редуцированное восточное. А он: так у нас, говорит, очень много Битовых!.. А недавно я увидел на витринах одно библиографическое издание и купил ею, потому что там был — Юлий Битовт! А уж этот-то точно еврей. Так что, может быть, у меня редуцирование и не от восточной фамилии. Но, в общем, эта непривычность ее звучания, она явно куда-то указывает. Но куда?..» («Литературная газета», 1996, 18 декабря).
Ну, а теперь очередь обнажаться Георгию Гачеву. Но все ли ею знают — вот в чем вопрос. Знатоки — да, массы — нет. Поэтому представим: доктор филологических наук, ученый-культуролог и писатель. Вот что говорит сам Георгий Гачев:
«Национальная проблема для меня — проблема самопознания. Я родился в Москве, и родной мой язык — русский. Отец — болгарин, соратник Димитрова, политэмигрант, учился в Московской консерватории. Там он познакомился с моей матерью — еврейкой из Минска. Конечно, я человек русской культуры, но в моей крови — горючая смесь».
Долгое время Георгия Гачева не выпускали за границу и он путешествовал по ней, как он выразился, интеллектуально, по книгам, и писал свои, «национальные космосы». Написал Гачев и русский «космос» — книга «Русский Эрос» вышла в 1994 году.
«В России «усталая природа спит», страстность переходит в душевность, — утверждает Гачев. — Любовь у нас скорее психологическая, чем чувственная. Вектор ее в России переходит вкось — в разлуку. Жизнь разводит наших влюбленных, как мосты над Невой. «Дан приказ ему на Запад…» И вот они уже на расстоянии хорошо любят друг друга. Телесное наслаждение переключается на более духовные радости. «Не та баба опасна, которая держит за…, а которая — за душу», — сказал однажды Толстой Горькому.
Малозначителен акт физического соединения… Место объятий, метаний, страстных поз занимает у нас свистопляска духовных страстей: кто кого унизит? В поддавки играют: Ну-ка, возьми! Слабо? Любовь — как взаимное истязание. Страдание, и в этом — наслаждение…»
Это уже о характере русского человека. К нему мы еще вернемся. А сейчас вновь обратимся к национальным корням.
«Меня раздражают наши СМИ, — говорит Георгий Гачев. — Зачем они несчастную фразу Макашова тиражируют сто раз в сутки? Никакой новой волны антисемитизма в России нет. Это моя концепция. В русском народе антисемитизма нет. Просто в сравнении с русским медлительным медведем евреи необычайно юрки и активны. Благодаря своей психодинамике они, появившись в России после раздела Польши, быстро захватили журналистику, посты, деньги, банки. В ужасе перед этим был Василий Васильевич Розанов. А потом появились революционеры, социал-демократы, террористы. Все наши главные идеологи были евреи. ЧК — тоже…» («Книжное обозрение», 1999, № 23).
