Августин провел в этом вопросе важное разграничение. Он отличал само таинство от "силы [virtus] таинства". Первое не более чем знак, в то время как последняя вызывает результат, на который этот знак указывает. Совершенно очевидно, что с точки зрения Августина и его средневековых преемников, основная функция таинств состоит в действенной передаче благодати.
Средневековые авторы, сочувствовавшие Дунсу Скоту, утверждали, что не совсем правильно говорить о том, что таинства вызывают благодать. В XIV в. Петр Аквилейский изложил этот взгляд следующим образом: "Когда Пьер Ломбар утверждает, что таинства вызывают благодать, которую они обозначают, это не следует понимать как то, что таинства сами вызывают благодать в строгом смысле этого слова. Вернее было бы сказать, что Бог при совершении таинств посылает благодать".
Таким образом, таинства рассматриваются как причины в смысле "causa sine qua nоn", то есть, обязательного предусловия, а не как причины в строгом смысле этого слова.
Деятели Реформации отвергали эти взгляды, так как их смущал акцент Августина на действенной природе таинств, особенно крещения. Пьер Вермильи — пример протестантского автора XVI в., который критически относился к Августину в этом вопросе: "Августин в этой доктрине заблуждался, приписывая слишком многое крещению. Он считал, что оно не просто внешний символ перерождения, а утверждал, что самим актом крещения мы перерождаемся и усыновляемся в семью Христа".
Действенная природа таинств была подтверждена Тридентским собором, который подверг критике протестантскую тенденцию (рассмотренную на примере Вермильи) считать таинства знаком, а не причинами благодати: "Если кто скажет, что таинства нового закона не содержат благодати, которую они обозначают, или что они не передают эту благодать тем, кто не ставит препятствий на ее пути (как если бы они были всего лишь внешними знаками благодати или праведности, получаемой через веру, или определенными знаками христианской принадлежности, посредством которых верующие на человеческом уровне отличаются от неверующих), тот да будет осужден".
Тридентский собор говорит о том, что таинства "передают" благодать (а не "вызывают" ее), позволяя таким образом сохранить взгляды Дунса Скота.
Таинства укрепляют веру
Это понимание роли таинств приобрело особое значение в период Реформации в XVI в., частично из‑за акцента на идее о доверии (fiducia) как определяющей характеристике оправдывающей веры. С точки зрения 1–го поколения деятелей Реформации, таинства — это божественный отклик на человеческие слабости. Зная, как нам трудно воспринимать и отвечать на Божьи обетования, Слово Божье было дополнено видимыми и осязаемыми знаками милостивого благоволения. Таинства представляют собой божественные обетования, передаваемые через предметы повседневной жизни. В своей работе "Утверждения о мессе" (1521) Меланхтон утверждал, что таинство — в 1–ю очередь милостивое божественное приспособление к человеческим слабостям. В 65–ти утверждениях Меланхтон изложил то, что ему казалось надежным и ответственным подходом к месту таинств в христианской духовности. "Знаки — средства напоминания нам и уверения нас в слове веры".
В идеальном мире, пишет Меланхтон, люди были бы готовы доверять Богу на основании слова. Но одной из слабостей падшей человеческой природы является нужда в знаках (Меланхтон обращается к ветхозаветному рассказу о Гедеоне). С точки зрения Меланхтона, таинства — это знаки: "То, что некоторые называют таинствами, мы называем знаками — или, если вам угодно, сакраментальными знаками". Эти сакраментальные знаки усиливают наше доверие Богу. "Для смягчения этого недоверия в человеческих сердцах Бог добавил к слову знаки". То есть, таинства — это знаки благодати Божьей, добавленные к обетованиям благодати, чтобы уверить и укрепить веру в падших людях.
Мартин Лютер разделял это мнение, определяя таинства как "обетования с прикрепленными к ним знаками" или "божественно учрежденные знаки и обетования прощения грехов". Интересно отметить, что Лютер использует термин "клятва", чтобы подчеркнуть гарантийный характер евхаристии. Хлеб и вино уверяют нас в реальности божественного обетования прощения, облегчая нам вначале его принятие, а затем приверженность ему: "Для того, чтобы мы были уверены в этом обетовании Христовом и истинно полагались на него без всяких сомнений, Бог дал нам самый ценный и дорогой залог и клятву — истинное Тело и Кровь Христовы — воспринимаемые под хлебом и вином. Они являются теми же, с помощью которых Он приобрел для нас дар и обетование этого ценного и милостивого сокровища, отдав Свою жизнь, чтобы мы могли получить и принять обещанную благодать".
II Ватиканский собор также одобрил этот подход, подчеркнув ту динамичную роль, которую играют таинства в достижении зрелости жизни в вере: "Таинства не только предполагают веру, но словами и предметами они также питают, укрепляют и выражают ее. Именно поэтому они называются "таинствами веры". Они действительно передают благодать, но, кроме того, сам акт их совершения предрасполагает верующих более эффективно и плодотворно воспринимать эту благодать, правильно поклоняться Богу и быть милосердным".
Таинства укрепляют единство и преданность в Церкви
В патристический период единство Церкви привлекало к себе серьезное внимание, особенно из‑за разделений, возникших в результате гонений при Деции и Диоклетиане. Киприан Карфагенский делал значительный акцент на единстве Церкви и призывал ее членов к достижению большей преданности и большей гармонии внутри нее. Августин развил этот вопрос с особой ссылкой на таинства. Для того, чтобы общество обладало хотя бы какой‑то связностью, должен существовать акт, в котором все могли бы участвовать, и который демонстрировал бы и укреплял это единство. "Ни одна религия, независимо от того, является ли она истинной или ложной, не может соединять людей, если они не собираются вместе, чтобы совместно участвовать в каких‑то видимых знаках или обрядах". Хотя эта мысль находила понимание со стороны средневековых авторов, она получила свое наиболее яркое выражение в период Реформации, особенно в произведениях Ульриха Цвингли.
Лютер утверждал, что основная функция таинств состоит в уверении верующих в том, что они воистину являются членами Тела Христова и наследниками царства Божьего. Он достаточно подробно разработал этот вопрос в трактате "Благословенное таинство святого и истинного Тела Христова" (1519), подчеркивая ту психологическую уверенность, которую они дают верующим: "Получение этого таинства в хлебе и вине можно назвать получением верного знака этого общения и союза с Христом и всеми святыми. Оно похоже на то, как если бы гражданам давался какой‑либо знак или документ, чтобы уверить их, что они действительно являются гражданами города и членами данной общины… В этом таинстве нам от Бога дается верный знак о том, что мы присоединены к Христу и святым и имеем с ними все общее, и что страдания и жизнь Христовы принадлежат нам самим".
Этот акцент на таинствах как знаках принадлежности к христианскому сообществу, как будет сейчас показано, является, вероятно, более характерным для Цвингли, чем для Лютера; тем не менее, он представлял собой существенный элемент лютеровской мысли по этому вопросу.
С точки зрения Цвингли, цель таинств — в первую очередь демонстрация того, что человек принадлежит к сообществу веры. Крещение представляет собой публичное заявление о том, что ребенок принадлежит к дому Божьему. Цвингли указывал, что в Ветхом Завете мальчики подвергались обрезанию через несколько дней после рождения, что являлось знаком их принадлежности народу Израиля. Обрезание было обрядом, зафиксированным в Ветхом Завете для демонстрации того, что ребенок принадлежит к заветному сообществу. Ребенок родился в сообществе, которому он теперь принадлежит, а обрезание служило знаком этой принадлежности сообществу.
