Крест как жертва
Новый Завет, основываясь на ветхозаветных образах и ожиданиях, представляет смерть Христа на кресте как жертву. Этот взгляд, тесно связанный с Посланием к Евреям, представляет подвиг Христа как эффективную и совершенную жертву, которая смогла достичь того, на что жертвоприношения Ветхого Завета могли лишь намекать, а не достигать. В частности, использование Павлом греческого термина "hilasterion" (Рим.3:25) указывает на истолкование смерти Христа как жертвы.
Эта идея получила в христианстве дальнейшее развитие. Например, Августин Гиппонийский, разделяя ее, указывает, что Христос "на кресте страстей своих предложил Себя в жертву всесожжения за грех". Для того, чтобы человечество было восстановлено в Боге, посредник должен принести Себя в жертву; без такой жертвы это восстановление невозможно. В своем VII Праздничном послании Афанасий Великий рассматривает идею о жертве Христа в свете пасхальной жертвы агнца: "Ради нас Он воплотился, чтобы принести Себя Отцу вместо нас и через это жертвоприношение нас искупить… Это Его прообразом в прежние времена служило жертвоприношение агнца. Позднее Он Сам был принесен в жертву. Так как во Христе достигается пасха наша".
Благодаря своему блестящему и глубокому определению жертвоприношения в работе "Град Божий", Августин придал рассуждениям новую ясность: "Истинной жертвой является всякое действие, направленное на соединение нас с Богом в святом общении". Основываясь на этом определении Августин свободно говорит о смерти Христа как жертве: "Своей смертью, которая воистину была самой чистой жертвой, принесенной за нас, Он очистил, отменил и отплатил всякую вину, по которой начальства и силы законно требовали от нас уплаты". В Своем жертвоприношении Христос был одновременно и жертвой и священником; Он предлагал в жертву Самого Себя: "Он предложил жертву за наши грехи. И где же Он нашел эту жертву, чистую жертву, которую он должен был принести? Он предложил Себя, поскольку другой жертвы найти не смог".
Жертвоприношение Христа на кресте приобрело особую связь с одним аспектом "троякого служения Христа" (munus triplex Christi). Согласно этой схеме, уходящей корнями к середине шестнадцатого века, труды Христа можно свести к трем "служениям": пророческому (по которому Христос объявляет о воле Божьей); священническому (по которому Он приносит жертву за грехи); и царскому (по которому Он правит Своим народом). Общее признание этой классификации в протестантизме в конце шестнадцатого и семнадцатом веках привело к тому, что понимание смерти Христа как жертвы приобрело центральное значение в сотериологических взглядах протестантов. Так, в своей работе "Изложение символа веры" Джон Пирсон настаивает на необходимости жертвы Христа во искупление и связывает ее в первую очередь со священническим служением Христа: "Искупление или спасение, которое должен был принести Мессия, состоит в освобождении грешника из состояния греха и вечной смерти и приведение его в состояние праведности и вечной жизни. Свободы от греха нельзя было достичь без искупительной жертвы, что вызывало необходимость священника".
Однако, начиная со времен эпохи Просвещения, началось незаметное изменение значения этого термина. Метафорическому значению стали отдавать предпочтение перед первоначальным значением. В то время как первоначально термин обозначал характерно религиозный акт ритуального приношения убиваемого животного, он все больше стал обозначать героическое или благородное действие со стороны отдельного человека, особенно связанное с отдачей жизни, без каких‑либо оттенков трансцендентности или особых ожиданий.
Это можно проследить в работе Джона Локка "Разумность христианства" (1695). Локк утверждает, что единственным догматом веры, требуемым от христиан, является вера в мессианство Христа; идея о жертве за грех настойчиво отодвигается в сторону. "Требуется верить в то, что Иисус был Мессией, помазанником, обещанным Богом миру… Я не помню, чтобы Христос где‑либо принимал на Себя титул священника или упоминал о чем‑нибудь, связанном со Своим священством".
Деистический автор Томас Чабб (1679–1747) далее разработал эти доводы, в частности в своей работе "Оправдание истинного евангелия Иисуса Христа". Заявляя, что истинная религия разума — это религия соответствия вечному закону права, Чабб утверждает, что идея о смерти Христа как жертвоприношении вытекает из апологетических устремлений ранних христианских авторов, которые заставили их гармонизировать эту религию разума с культом евреев: "Так как евреи имели свой храм, свой жертвенник, своего первосвященника, свои жертвы и тому подобное, то и Апостолы, чтобы придать христианству сходство с иудаизмом, выискивали в нем те или иные вещи, которые они, используя речевые фигуры, обозначали этими названиями". Чабб, как и зарождающееся Просвещение, отвергал такую практику как ложную. "Божественное предрасположение проявить милость… полностью вытекает из присущей Ему благости или милости, а не из чего‑либо внешнего по отношению к Нему, будь то страдания или смерть Иисуса Христа или что‑либо иное".
Из‑за сильного рационалистического духа того времени, даже знаменитый критик деизма Джозеф Батлер, стремясь утвердить в своей работе "Аналогия религии" (1736) понятие о жертве, столкнулся с серьезными трудностями. Поддерживая понимание смерти Христа как жертвы, он вынужден был пойти на значительно большие уступки, чем он того хотел: "Никогда не было недостатка в людях, пытающихся объяснить, как и каким конкретно путем [смерть Христа] достигнут подобный эффект; но, я не нахожу, чтобы это объяснялось в самом Священном Писании. Мы, видимо, многого не знаем о том, как древние понимали искупление, то есть прощение, достигаемое жертвоприношением".
Работа Горация Бушнела "Замещающая жертва" (1866) иллюстрирует эту же тенденцию в англо — американском богословии того периода, но в более конструктивной манере. Своими страданиями Христос пробуждает в нас чувство вины. Его замещающая жертва свидетельствует о том, что Бог страдает из‑за зла. Может показаться, что, говоря о "нежном призыве жертвы", Бушнел четко встает на сторону экземпляристского понимания смерти Христа; но Бушнел непреклонен в том, что у искупления есть объективные элементы. Смерть Христа затрагивает Бога и выражает Бога. Идеи Бушнела предвосхищают позднейшие богословские системы страдающего Бога: "Что бы мы ни говорили или думали о замещающей жертве Христа, это же следует отнести и к Богу. В ней присутствует все Божество, присутствует от вечности. В Боге существовал крест еще до того, как на холме было воздвигнуто деревянное орудие смерти. Как будто во тьме веков невидимый крест уже стоял на скрытом холме".
После 1945 г. использование образов жертвы стало встречаться значительно реже, особенно у немецких богословов. Представляется вполне вероятным, что это напрямую связано с риторическим обесцениванием этого термина из‑за его частого употребления в светской литературе, особенно при описании национальных бедствий. Широко считается, что мирское использование образа жертвы, которое часто вырождалось в немногим более чем словоблудие, запятнало и скомпрометировало как слово, так и идею. В Великобритании в период первой мировой войны очень часто использовали фразу, как "он пожертвовал жизнью за короля и страну". Адольф Гитлер также часто прибегал к образу жертвы для оправдания экономических трудностей и потери гражданских свобод как цены за национальное немецкое возрождение в конце 1930–х гг. Из‑за этих негативных ассоциаций этот термин стал практически неприемлем в христианском образовании и проповеди. Тем не менее, эта идея по — прежнему играет важную роль в римско — католическом богословии таинств, которое продолжает считать евхаристию жертвой и находит в этом понятии богатый источник богословских образов.
