Наряду с другими первоклассными механизированными соединениями Советской Армии, 1-я гвардейская танковая армия действовала отлично, но, по понятным соображениям военной тайны, газеты до поры до времени не сообщали о том, где она и что делает. Разрешалось публиковать лишь сообщения о боевых подвигах тех или иных танкистов или в лучшем случае отдельных подразделений армии. С этим ограничением приходилось мириться.
Тем не менее мы были в курсе боевых дел своих друзей-танкистов: время от времени фельдъегери, развозившие по соответствующим учреждениям фронтовую почту, доставляли нам письма, которые надлежало вскрывать в отсутствии посторонних лиц, а содержавшиеся в них записки полагалось уложить в самый дальний угол редакционного сейфа. Записки эти, ориентировавшие нас в боевых делах в пределах того, что уже переставало быть секретным, очень помогали разобраться в потоке безьшянных. официальных сообщений о каком-нибудь бое за населенный пункт П. или Я. или о форсировании реки С. или В.
Я сохранил некоторые из этих записок, написанных ближайшими сотрудниками командарма и им самим; прочтите их, — они прекрасно передают стиль той эпохи и настроение, владевшее людьми.
* * *
«Жизнь в нашем хозяйстве хороша, да день мал. Работу начали 13.7 частью сил, а полностью с 16 числа. Работать стало тяжельше, чем раньше, немцы крупные силы бросают на нас, имеем потери и от атак с воздуха, а потом учтите, что на нашем пути, как вам известно, три реки. Помните, в Сады Бельке мы глядели карту брусиловского похода? Ну так вот, она пригодилась.
Я все время в разъездах с М. Е. (Катуковым. — Ю. Ж.), в день ездим по 200 километров. Очень устали, но настроение боевое. Сейчас опять вышли на немецкие тылы, и дальше дело пойдет веселее.
Посылаю вам последние номера армейской газеты, может быть, выберете для печати некоторые эпизоды про отдельных наших героев, это разрешается. Людей вы всех знаете, с ними встречались и сумеете добавить их личное описание от себя.
На этом я кончаю. Плохо вам пишу потому, что очень тороплюсь, — сейчас опять едем на передовую.
А. Кондратенко. 1. VIII. 44 г.»
* * *
«Получили ваше письмо, привезенное Малининым. Бочковскому ваш привет завтра передаст Кондратенко.
Мы начали воевать 13 июля — силами Горелова, — Кондратенко мне сказал, что он уже написал вам об этом. В наступление перешли два общевойсковых «хозяйства», а наш Горелов им помогал. 16–17 июля в прорыв вошли наши основные силы. Курс взяли на Раву-Русскую, а дальше нас повернули на Ярослав и Перемышлъ. Наступали вместе с конниками Баранова.
По пути устроили гитлеровцам «котел» в Бродах — там окружили восемь немецких дивизий. Затем наши войска опять вместе с конниками Баранова переправились через Сан и заняли плацдарм на западном берегу — в районе Ярослава. В тот же день наши передовые части вместе с другими войсками вышли к Висле и стали с ходу ее форсировать. Переправившись у Баранува, сразу же начали расширять плацдарм.
В сводках Информбюро, по понятным вам причинам, о нас долго не писали, вместо фамилии М. Е. указывались «войска Новикова».
Но теперь дело в основном сделано, и совершенные нами операции уже не имеют такой секретности, как в период наступления.
В общем, мы форсировали три реки — Западный Буг, Сан и Вислу. Операция была трудная, но очень интересная. Сейчас еще идет бой.
Дрались все отлично. Пехота от нас не отставала. А вот сейчас, когда перебрасывались в Баранув, был такой момент, что прошли за сутки 150 километров, из них 50 — с боем.
Люди прямо-таки делали чудеса. Особенно хорошо дрались части Темника, Горелова, Бабаджаняна! Теперь, когда нас рассекретили, вы много узнаете из сообщений корреспондентов.
Противник на нашем участке сосредоточил большие силы, но их все же наши танкисты сломили.
М. Е. просит не обижаться, что не пишет сам. Поручил мне, — юн очень занят. Даже совсем не спит, все время в разъездах. Сейчас только приехал и сразу ушел к Москвину (фронтовой псевдоним начальника штаба 1-й гвардейской танковой армии генерала М. А. Шалина. — Ю. Ж.).
Привет. Е. С.»
* * *
«Юрий Александрович! Письма твои получил. Не писал потому, что после того, как ты уехал, у нас начались бои, рейды, форсирование Буга, Сана и Вислы, а потом бои на плацдарме, что на западном берегу Вислы. Бойко, Боярский и Бочковский живы и здоровы. Подгорбунский погиб смертью героя и похоронен в Дембе.[81] Потери были немалые. Горелов теперь работает заместителем у Дремова (командира механизированного корпуса. — Ю. Ж.). Его заменил А. Темник. Бабаджанян (командир бригады. — Ю. Ж.) ранен в горло и лежит у нас в госпитале. Гусаковский (тоже командир бригады. — Ю. Ж.) представлен к званию Героя Советского Союза, но указа о награждении пока нет.
Все. Жму руку.
М. Е. Катуков».
Я слыхал, что после жестоких сражений на Сандомирском плацдарме 1-я гвардейская танковая армия была выведена из боя на пополнение и для подготовки к новым, еще более значительным и важным операциям. Естественно, что мне не терпелось побыстрее свидеться со старыми друзьями и подробнее расспросить их о пережитом. Но до этого мне предстояло провести еще целый месяц у летчиков Покрышкина и, кроме того, хотелось воспользоваться любезным приглашением Н. И. Труфанова и заглянуть к пехоте, которая бдительно обороняла плацдарм на левом берегу Вислы в ожидании, пока Красная Армия соберется с силами для нового сокрушительного удара…
— Вы не можете себе представить, какой подъем сейчас царит в войсках, — сказал мне Николай Иванович, задумчиво глядевший вместе со мной в иллюминатор на вздыбленные поля недавних боев в Белоруссии. — Люди понимают, чувствуют, что до окончательной победы рукой подать. Еще две, от силы три таких операции, как Белорусская, и мы будем в Берлине. Вы представляете себе, — в Берлине! Мог ли я думать в ту страшную морозную ночь, когда мы переходили в свое первое наступление южнее Сталинграда, что мне посчастливится дожить до Берлина? А теперь похоже на то, что доживу…
Он примолк, в глазах его вспыхнул мрачный огонек, и он добавил:
— Хотя, как знать… На войне продолжают убивать.
— Доживете, Николай Иванович, доживете! Вы везучий человек, — помните, как тогда при артобстреле у Белгорода немецкие снаряды вас обошли? — засмеялся я.
Генерал улыбнулся:
— Ну что ж, пусть будет по-вашему.[82]
Но вот и Польша. Мы сразу узнаем ее по непривычному рисунку пейзажа: частые разровненные хутора, дробные полоски крохотных пашен и огородов, узкие дороги, обсаженные деревьями.
Садимся на аэродроме Дысь у Люблина. Пузатые «дугласы» втиснулись хвостами в молодой лесок у дороги, ища маскировки. Их крылья осыпает золотая листва. Пахнет осенью. Красное солнце медленно уходит в лес. Насколько, все же, здешний октябрь теплее нашего, московского!
В сумерках въезжаем в большой город, непохожий на наши. Старинные особняки, какие-то памятники. Оживленные толпы людей на улицах. Мы тщетно ищем гостиницу «Европа», в которой, как меня уверяли в Москве, живет корреспондент ТАСС Афонин, — я собирался к нему присоединиться. Наконец находим, но увы! В вестибюле вежливый польский офицер долго и обстоятельно объясняет нам, что «Европа» кончилась, — была, но кончилась, и теперь тут ниц нема — ни жильцов, ни администратора, а есть тут уч-реж-де-ние.
Утратив всякую надежду поселиться в гостинице, я решаю воспользоваться гостеприимством генерала Труфанова, и мы ночью на большой скорости мчимся на его военной машине по засыпанным желтым листом дорогам в армию Колпакчи.
