Бочковский был ранен тяжело: рана длиной в пятьдесят сантиметров! В нее попала земля. Нужна немедленная операция, да и то вряд ли спасут… А тут обстрел усиливается. Танкисты выскочили из машины, подбежали к командиру, перевязывают его, но он уже теряет сознание. Нужна срочная медицинская помощь.
Как же спасли его? Как он выжил? Генерал Бочковский, охваченный этими драматическими воспоминаниями, тихо говорит:
— Володя Зенкин, тот самый тринадцатилетний хлопчик, о котором я вам говорил, воспитанник нашего батальона… Вот кому я обязан тем, что меня не закопали рядом с Володей Жуковым тогда у рейхстага…
Володя Зенкин буквально боготворил Бочковского, слава которого гремела в армии. Да и Бочковскому очень полюбился этот смелый паренек, и он решил после войны усыновить его, хотя разница в годах у них была не так уж велика.
И вот Володя Зенкин видит, что над его любимым командиром нависла смертельная опасность. «Нет-нет! Комбат не умрет», — отчаянным голосом крикнул он и, вскочив, помчался зигзагами под яростным огнем наперерез нашим танкам, идущим в атаку. До сих пор невозможно понять, какими судьбами Володя уцелел, но это факт: он остановил один наш танк и привел его к размочаленному снарядом дереву, под которым лежал залитый кровью майор. На танке Бочковского доставили на командный пункт 1-й гвардейской танковой бригады, а туда командарм Катуков прислал за ним самолет, и его эвакуировали сразу в тыловой госпиталь.
— Ну, а потом, что ж, — задумчиво говорил генерал, — лечение как обычно. На мое счастье, гангрены не было, и в августе сорок пятого, уже после войны, я вернулся в батальон, который теперь пребывал на мирном положении. Многие уже демобилизовались, но я ведь с самого начала решил, что военная служба будет моей профессией…
Здесь я должен прервать свое повествование, чтобы рассказать еще одну любопытную историю. В тысяча девятьсот шестьдесят пятом году я описал драматическое событие, происшедшее с Бочковским на Зееловских высотах, в журнале «Огонек», и сразу же, как это часто бывает в таких случаях, в редакцию журнала хлынул поток откликов, — Бочковский мне потом рассказывал, что у него накопился целый чемодан писем, полученных от соратников по 1-й гвардейской, которые отыскали его след, прочитав мой рассказ в «Огоньке».
Но вот что особенно интересно: среди откликов оказались письма тех, кто был в тот памятный день рядом с Бочковским и участвовал в его спасении. И я позволю себе привести некоторые из этих откликов, проливающие дополнительный свет на те события, о которых я только что рассказал.
Начнем с письма Герасима Ивановича Троеглазова, который был наводчиком орудия в танке Бочковского в час этого памятного боя… Вот этот интереснейший человеческий документ:
«Я один из танкистов, воевавших против фашистов под командованием Владимира Александровича Бочковского, нашего гвардии майора. Всего я пересказать не могу: тяжелое ранение, давшее себя знать в первые послевоенные годы, давность времени как-то выветрили из памяти имена людей, с которыми прошел нелегкий путь до самого Берлина, и различные военные эпизоды. Но о майоре Бочковском я всегда помню; всегда рассказываю молодому поколению об этом изумительном человеке, человеке неиссякаемой энергии, заразительной веселости, непревзойденной храбрости, сочетающейся с эрудицией и расчетливостью.
В 1944 году, в период нанесения десяти ударов по фашистам, нашу часть передали из 1-го Украинского фронта в 1-й Белорусский. С этого времени я и мои товарищи воевали под командованием гвардии майора Бочковского. Мы очень гордились, что воюем в составе 1-й гвардейской танковой бригады, входившей в состав 8-го корпуса 1-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-полковника Катукова, о котором в минуты наших коротких остановок мы пели песни. Вот одна из них, отражающая гордость солдата, воевавшего под его началом:
Над широким полем, над передним краем
Завывает вьюга, снежная метель.
Низко машет веткой, словно в знак привета,
Над моей машиной молодая ель.
Время золотое чуть еще продлится:
До атаки нашей — целых пять минут.
Загудят моторы, лязгнут гусеницы,
На врага в атаку танки все пойдут.
В эту-то минуту вспомнишь о любимой,
Вспомнишь на мгновенье и свой дом родной.
Хочется припомнить, хочется услышать
Милый и желанный голос дорогой.
Но промчится время, разгромим фашистов,
Родина победно снова расцветет,
Смелого танкиста, парня-катуковца,
Встретит, приласкает та, что где-то ждет.
Я был наводчиком или, как нас называли, командиром орудия танка Т-34 в первом взводе первой роты второго батальона. С нами в нашем танке часто ходил в бой наш комбат Бочковский.
То ли потому, что мы служили в первом взводе, то ли по какой другой причине, мне неизвестно, но наш танк во всех рейдах шел головным либо танком-разведчиком. Поэтому первые выстрелы врага всегда принимали мы. После нашего похода по гитлеровским тылам на севере, в районе Гданьска и Гдыни, и завершения окружения группировки противника в этом районе гвардии майор объявил мне благодарность, и мы были представлены к наградам. Вскоре Бочковский взял меня командиром на свой танк.
После вышеуказанного похода мы снова были возвращены на свой участок и возобновили наступление на запад.
16 апреля 1945 года утром мы подошли к Одеру, переправились по мосту, середина которого была повреждена, прогнута к воде и застлана какими-то бревнами и досками, с боем прошли большой населенный пункт и двинулись, ведя с ходу огонь, к Зееловским высотам. Наш танк все время находился в гуще боя. Надо сказать, что враг открыл такой ураганный огонь, что многие наши танки по всему полю горели, снаряды и бомбы рвались так, что все поле заволокло дымом, пылью.
Видя, что в лоб врага взять трудно, гвардии майор повел нас в обход. Тут он приказал водителю отъехать несколько влево и стать у шоссе под деревом. Когда мы остановились, он сказал мне, чтобы я вел огонь, а сам взял карту, спрыгнул с танка и сзади машины развернул на земле карту, лег и стал лихорадочно искать место, где можно было бы провести свои танки глубже во фланг или тыл противника, чтобы деморализовать его и обеспечить продвижение наших частей. Я стрелял при открытом люке.
И вот когда я, стоя в люке, выбирал себе новый сектор обстрела, а майор изучал карту, разорвался немецкий снаряд. Мне один осколок разрезал с левой стороны шею, второй глубоко вошел в плечо. В это время я услышал стон Бочковского, крикнул ребятам и быстро выскочил из машины. Я увидел, что чайор лежал на левом боку, а у паха все разорвано и пропитано кровью. С помощью самого майора я освободил это место от гимнастерки и брюк и наспех перевязал его индивидуальным пакетом. Рана была большая: разорвана часть паха вверх и вниз. Кишки не вышли благодаря уцелевшей пленке брюшины.
Когда Володя Зенкин, как вы пишите, нашел и привел на помощь другой наш танк, мы с экипажем подняли Бочковского на броню. Я сел, положил его голову на колени и сказал водителю, чтобы он быстрее вез нас за село, на перевязочный пункт. Кто еще с нами был, не помню. Когда подъезжали к населенному пункту, встретили командира бригады полковника Темника, который вскочил на танк, со слезами на глазах поцеловал Владимира Александровича и приказал нам быстрее ехать. Майор, плача, сказал Темнику: «Как нехорошо получилось. Думал, первым войду в Берлин… Не хочу в госпиталь…»
На перевязочном пункте майора и меня перевязали. Бочковского вскоре увезли самолетом, потом и меня отправили в армейский госпиталь.
В госпитале я пробыл пять суток. И так как засевший осколок меня не сильно беспокоился добился, чтобы долечивать меня отправили в свою часть. Хотя с боем, но удалось этого добиться. А когда вернулся к своим, то узнал, что наш гвардии майор лежит в Ландсберге в госпитале высшего комсостава и Героев Советского Союза.
Полковник Темник распорядился, чтобы Бочковскому отвезли радиоприемник. Этот приемник поручили отвезти мне и, кажется, какому-то шоферу. Когда мы занесли приемник в палату, то увидели, что майор находится в тяжелом состоянии. Но он, превозмогая недуг, попросил рассказать о делах бригады, родного батальона. Просьба была исполнена. Но врачи запретили нам долго находиться у него. И мы простились.
С тех пор я о нем ничего не слышал.
Я имею ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени, медаль «За отвагу» и медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Кроме того, перед форсированием Одера утром 16 апреля гвардии майор Бочковский прочел нам Указ о награждении трех или четырех танкистов, в том числе и меня, орденом Боевого Красного Знамени. Но я уже в Берлине 29 апреля примерно в шесть часов вечера был тяжело ранен, попал опять в госпиталь, и так тот мой орден где-то затерялся, я его не получил.
Сейчас я работаю директором восьмилетней школы.
Прошу меня извинить за то, что я отрываю у вас время своим длинным письмом.
С приветом
Троеглазов Герасим Иванович.
Мой адрес: Восточно-Казахстанская обл., г. Усть-Каменогорск, 17, ул. Пржевальского, дом 5-а, кв. 14».
