Кобрин рассмеялся:

— Ну, так это война не по правилам. Да и вообще, надо сказать, наш дебют с начала и до конца был этакий, как бы вам лучше сказать, экстравагантный, что ли. Полк попал в чрезвычайную ситуацию и должен был к ней приспосабливаться. Вот и действовали наши тяжеленные ИСУ как броневики, носились с участка на участок на пределе своей скорости. Но все же задачи свои всюду выполнили полностью и за то были отмечены.

А после этих боев настали новые, не менее сложные и трудные. Артиллеристы рассчитывали на отдых, надо было принимать новую технику взамен утраченной. В Гусятине встретили эшелон с новенькими ИСУ. И вдруг депеша от командующего фронтом маршала Жукова:

— Гитлеровцы перешли в контрнаступление у Чорткова. Немедленно совершить двухсотдвадцатикилометровый марш в двое суток — к Катукову на помощь!

Легко сказать — 220 километров за двое суток для тяжелых самоходок, да еще по невероятно вязкой грязище, которая в ту весну заполонила все дороги на Западной Украине! И все же добрались к полю бея в срок, встретили гитлеровцев в районе Обертин — Незвиско. Многие десятки гитлеровских танков сразу кинулись на тот участок, который прикрыл своим броневым щитом 399-й полк, но прорваться им не удалось.[85] Понеся большие потери, фашисты откатились. Пять дней сражались на том участке самоходчики, сами понесли тяжелые потери, погибло двенадцать ИСУ — особенно досаждала бомбардировочная авиация. Но все боевые задания были полностью выполнены.

С той поры полк и воюет вместе с катуковцами, с ними он форсировал Западный Буг, Сан, Вислу, с ними стоял насмерть на Сандомирском плацдарме. Батарея старшего лейтенанта Дудника, поддерживая бригады Бойко и Моргунова, шесть суток не выходила из боя. Опять геройски действовали батареи старшего лейтенанта Назаренко и капитана Икрамова. На людей было страшно взглянуть в чем только душа держалась, а все-таки пересилили фашистов, отстояли рубеж. Село Лопата раз десять переходило из рук в руки, но так и осталось по нашу сторону переднего края. Помогали самоходчики танкистам и замкнуть кольцо вокруг Сандомира…

За эти боевые дела все до одного члены боевых экипажей ИСУ на месте были награждены орденами Красной Звезды. Неутомимый летописец полка писарь Иванов дал мне переписать лаконичную табличку, предельно кратко и выразительно подводящую итог боям. Вот она:

— Вот так и воюем, — заключил нашу долгую беседу подполковник Кобрин. — А сейчас нам пора уже на стрельбы. Мы народ точный, расписание занятий соблюдается до минуты…

Стрельбы, как и следовало ожидать, прошли без сучка, без задоринки. Длинношеие зеленые чудовища — ИСУ-122 — лихо вылетали с ревом и грохотом ла бугор, мгновенно гремели выстрелы, и где-то вдали едва заметные движущиеся мишени разлетались вдребезги с первого же выстрела.

— Теперь пойдем до Берлина, — сказал подполковник Кобрин, пряча довольную улыбку в своих русых усах.

Много лет спустя, в июле 1969 года, я вдруг получил объемистый пакет из Минска с сургучной печатью. В нем лежало обширное послание на шестнадцати страницах, написанное твердым офицерским почерком, а к нему была приложена фотография, с которой глянуло на меня мужественное лицо полковника с ясными глазами и лихо, по-фронтовому, закрученными усами. На кителе полковника сверкали четыре ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны, орден Красной Звезды и многие медали. На обороте фотографии я прочел:

Да, это был он, Дмитрий Борисович Кобрин, боевой командир знаменитого полка «пушек с высшим образованием», как называл тяжелые самоходные артиллерийские установки генерал Катуков. Подумать только, — он прошел со своими пушками весь путь войны до самого Берлина, больше того — до последнего оплота гитлеровцев — рейхстага, по которому его батареи вели огонь прямой наводкой, в упор. Там 399-му гвардейскому Проскуровскому ордена Ленина, ордена Красного Знамени, ордена Кутузова III степени, тяжелому самоходно-артиллерийскому полку было присвоено еще и самое почетное имя Берлинского, а многие его офицеры и солдаты получили новые правительственные награды.

Дмитрий Борисович прислал мне обстоятельное описание целого ряда поистине знаменательных сражений, в которых участвовал этот легендарный полк с тех пор, как мы расстались, и в последующих главах я приведу некоторые выдержки из этого описания. Не скрою, — мне было очень приятно много лет спустя после нашей встречи у государственной границы СССР узнать, как дальше развивались события в жизни полка и как сложились судьбы людей, с которыми мы тогда подружились.

А в июле 1973 года я вдруг получил письмо из Ростова. Обратный адрес, написанный женским почерком, гласил: «Город Ростов-Дон, 4, Рабочая площадь, 19, кв. 48. Яременко М. Т.». Кто бы это мог быть? Вскрыл конверт, достал листок, исписанный с обеих сторон, и прочел: «Мы с мужем (он полковник запаса) прочли ваш очерк, в котором вы рассказываете о встречах с бойцами и офицерами 399-го гвардейского полка тяжелой самоходной артиллерии на фронте в 1944 году. Я служила в этом полку — сначала была зачислена замковым орудия самоходной установки, а потом стала телефонисткой взвода управления в звании гвардии сержанта и хорошо помню, как вы приезжали к нам с Николаем Кирилловичем Попелем.

Вот я и подумала, может быть, вам будет интересно узнать, как сложились дальнейшие судьбы людей, о которых вы писали. Возможно, вы знаете, что командир нашего полка, гвардии полковник Дмитрий Борисович Кобрин жив и живет сейчас в Минске. Живы и другие ветераны. У нас в Ростове, например, находится один из боевых офицеров полка Крюков. Смелый командир батареи Икрамов, о подвигах которого вы рассказали, тоже благополучно завершил войну.

Недавно мы с мужем были на встрече воинов-ветеранов. Это было большое счастье — вновь увидеть тех, с кем рядом мы воевали, кто отдавал все свои силы, здоровье и был готов пожертвовать своей жизнью (а многие и погибали) в борьбе за спасение родины и всего человечества. Жаль только, что с каждым годом ветеранов становится все меньше и меньше — уходят из жизни старые фронтовики. Уходят люди, не успевшие познать счастья молодости — ведь молодость наша прошла в боях и походах, в дыму пожарищ и под грохот разрывов мин и снарядов.

И еще хочется мне напомнить вам о том, что в нашем полку рядом с описанными вами героями сражались и девушки. Им было труднее, чем мужчинам, но они не падали духом. Может быть, при случае вы где-нибудь упомянете и о них?

Вот служила у нас очень хорошая девушка Маруся-шофер — так ее все и звали, а фамилию ее ни, я, ни мои друзья не запомнили. Это была очень смелая девушка: В Карпатах в разгаре боев она мужественно подвозила горючее вплотную к сражавшимся нашим танкам. А те, кто воевал, знают, как это страшно для шофера, да еще для девушки. У меня сохранилась ее фотография, она стоит около своей автомашины.

Вспоминаю я еще одну смелую девушку — санитарку, — была она с виду неприметная, скромная, но как раскрывалась красота ее души в бою, когда она спасала раненых! О себе она никогда не думала. Бывало, бойцы сидят в укрытии, а она все ползает да ползает по полю под пулями и разрывами мин, разыскивая наших раненых.