— А ну, станцуем «барыню»! Где гармонь? А барабан? Да что же это за солдатские танцы без барабана? Говорите, нету? А сколько вы баранов съели, неужто не могли кожу на лукошко натянуть?

Звучит лихая музыка. В круг выходят сразу человек десять. Веселье! Собирается большая толпа. Бочковский глядит на танцоров. Видать, хотелось бы и ему в круг, да с укороченной после ранения ногой не очень-то попляшешь. И вдруг Катуков, вснользовавшись паузой, заводит уже серьезный разговор:

— А вы читали предоктябрьскую статью нашего всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина? Там ведь и о вашей бригаде написано!

— Читали!

— Вот были мы у него с Николаем Кирилловичем Попелем, членом Военного совета нашей армии, так он сорок минут про вас расспрашивал… «Я старик, говорит, — а за ними слежу. Слежу!» Он еще в подмосковных боях бригаду приметил, с тех пор постоянно интересуется ею. Так что смотрите, не подведите свою бригаду перед Михаилом Ивановичем! Не то конфуз выйдет. Встретимся мы с ним опять, а он и спросит: «Какая бригада в 1-й гвардейской танковой армии теперь лучшая?» И вдруг нам придется ответить: «Шестьдесят четвертая». — «А куда же Первая гвардейская подевалась?» — Неудобно получится…

И сразу со всех сторон хором:

— Не подведем! Были первыми и будем первыми! Первыми до Берлина дойдем!

После обеда возвращаемся на командный пункт: сейчас должен начаться торжественный вечер офицеров 1-й гвардейской танковой армии, посвященный годовщине Октябрьской революции. В густом багряно-золотом лесу торжестжелтых листьев, прогуливаются празднично одетые танкисты, и закатные солнечные лучи играют на их орденах. Среди них я узнаю генерала Гетмана, добродушного курносого великана, знаменитого на всю армию своим олимпийским спокойствием и невозмутимостью. Когда мы познакомились с ним на Курской дуге, он командовал 6-м танковым корпусом, который под его руководством стал потом 11-м гвардейским, а теперь только что стал заместителем командарма. На посту командира корпуса его сменил молодой талантливый танкист А. X. Бабаджанян, отлично командовавший до этого бригадой.

На груди у Гетмана незнакомый мне орденский знак — звезда из драгоценных камней. Что это такое? Генерал сконфуженно машет рукой:

— Да, понимаете, какая история вышла — наградил меня британский король рыцарским орденом. Говорят, по их правилам это большая честь, а у нас такой орден — совсем необычайное дело. Полагается на шею надевать крест, а на грудь вот эту штуку, — Гетман указал на свою звезду, сверкавшую камнями. Ну, я потихоньку правило нарушаю, крест не ношу, а звезду по парадным случаям надевать приходится. Меня уж и так задразнили: «Ты, — говорят, землевладелец»… Толкуют, будто в Англии кавалерам рыцарского ордена причитается по пятьдесят гектаров земли…

Все дружно смеются, слушая, надо полагать, не впервой эту историю генерала, удрученного такой неожиданной наградой. А я думаю о том, как широко разнеслась и всемирно утвердилась слава советского оружия, ежели даже его величество король Великобритании отдает ему дань, награждая советских полководцев самыми высокими своими наградами, предназначенными для знати…

Уже четыре тысячи километров отмерили танкисты 1-й гвардейской гусеницами своих машин, колеся по фронтам, в четвертый раз встречают праздник на войне, на этот раз далеко от родных краев, близ берегов широкой Вислы. Здесь все не так, как на родине, — и дома стоят по-иному, и люди говорят иначе, и даже вот этот лес, не сбрасывающий листвы до ноября, не похож на наши подмосковные рощи. Офицеры много говорят о Москве, о том, как люди там, наверное, спешат сейчас на праздничные вечера и встречи. Связисты хлопочут около своих приемников, ловя далекие волны столицы…

Потом началось собрание. Докладчик стал говорить о пройденном пути и о том пути, какой остается пройти до Берлина, и вдруг я вспомнил, как ровно три года назад в небольшом подмосковном селе в тесной избе с бумажными розами и любительскими фотографиями на стене полковник Катуков, командовавший 4-й танковой бригадой, в тот самый вечер проводил накоротке праздничную встречу со своими офицерами.

Тогда из бригады можно было за полтора часа доехать до Красной площади. Но близость эта не радовала, а тревожила людей. Лихой разведчик Коровянский, только что сходивший на своем танке в расположение противника по тайным лесным тропам, донес, что в лагере немцев снова начинается движение: немцы готовили мощный удар по Волоколамскому шоссе, и его должны были принять на себя первыми они, танкисты, ставшие щитом у ворот Москвы.

И полковник Катуков, человек спокойный, выдержанный, умеющий держать свои нервы в кулаке и шутить даже тогда, когда положение становится критическим, снова и снова поглядывал на карту и в сотый раз проверял себя, — удалось ли ему расставить свои немногочисленные танки так, чтобы ка-ждый из них в бою сработал за целый батальон…

А докладчик говорил и говорил, рассказывая о том, какие огромные задачи встанут перед армией в эту зиму, которой, судя по всему, суждено было стать последней военной зимой. И конечно же, танкистам суждено снова быть впереди всех, прокладывая путь пехоте.

— Мы их доколотим, товарищи, — сказал, наконец, улыбаясь, докладчик, и тут я увидел, как сидевший в переднем ряду Владимир Бочковский вскочил, сорвавшись с места, и, бурно захлопав в ладоши, закричал: «Доколотим! Обязательно доколотим!» И другие вскочили вслед за ним, и забушевала вдруг такая овация, что чудилось, будто это по густому лесу идет сильный-сильный ветер, и трещат вековые дубы. А Катуков, аплодировавший вместе со всеми, улыбаясь, глядел на своих питомцев, и, наверное, думал все о том же: как же здорово выросли за эти годы его орлята, теперь им можно было поручить любую задачу, пусть даже самую трудную…

8 ноября. Уже рабочий день: ученья. С утра вдруг — снег. Мокро. Надев плащ-палатки, едем к городку Яворув — там в условиях, приближенных к боевой обстановке, проводится учебная переправа через водную преграду.

Высокий сосновый бор. Рядом озерко, покрытое грязно-зеленой ряской. Саперы сладили под водой штурмовой мостик — бежать по нему надо по колено в воде. Вроде бы неудобно, но зато мостик не виден противнику, его трудно обнаружить и разбить.

Часть солдат переправляется на подручных плотах, сделанных из досок и соломы. Тут же — надувные резиновые лодки. Некоторые бойцы в специальных костюмах: вокруг талии у них нечто вроде большого спасательного круга, так легче переплывать реку.

Ученьями командует полковник Бабаджанян, энергичный, опытный офицер. Горло у Бабаджаняна туго забинтовано, и он говорит шепотом: еще не оправился от опасного ранения в шею, полученного в дни летнего наступления. Каждая деталь операции отрабатывается тщательно, с многократными повторениями. Ракета… Солдаты, вырываясь из соснового бора, мчатся к воде. Переправа осуществляется в максимальном темпе: сэкономишь минуту быть может, спасешь этим сотни жизней. Лодки, плоты снуют от берега к берегу. С грохотом рвутся взрывные пакеты, имитирующие снаряды, мины, бомбы. Вспыхивают дымовые шашки — маскировка переправы. Это зрелище запоминается надолго: темно-свинцовое, с прозеленью озеро, белые поля, желтый дым, черные фонтаны взрывов…

Катуков внимательно наблюдает за ходом переправы, следя за минутной стрелкой своих часов. Здесь же офицеры ряда частей. Люди вымокли, устали, но никто не ропщет: уже давно поняли глубокий смысл суворовской фразы: «Тяжело в ученье — легко в бою».

На обратном пути останавливаемся у околицы деревни: тут стоит, подняв могучий ствол к небу, мощная советская 203-миллиметровая пушка без замка, оставшаяся на огневой позиции в дни отступления в 1941 году. В стволе ее до сих пор снаряд. Немцы только вынули гильзу с порохом. Крестьяне рассказывают: здесь в первый день войны стояла наша батарея. Остальные пушки успели увезти, а эта осталась. Сейчас возле пушки хлопочут ремонтники, хотят ее утащить и сдать в капитальный ремонт, может быть, еще удастся вернуть в строй.