Уже через десять минут он смотрел на отражающегося в зеркале офицера и находил, что форма на нем сидит плотно по фигуре. Правда, воротничок облегал шею на удивление свободно… Ну да ничего! Затянуть галстучек потуже — и в дорогу!

“Будить никого не буду… — подумал Василий, задержавшись с дорожной сумкой у двери. — Не буду…” И вышел.

Через полчаса он был на вокзале. Выйдя на перрон, Василий увидел в отдалении силуэт офицера. Тот стоял с чемоданом в руках и казался только что прибывшим.

“А я еду из дома…” — вздохнул Василий.

В вагоне пассажиров было мало. По одному, по двое они молча сидели напротив окон. Некоторое оживление вносила женщина с маленьким сыном на коленях. Ребенок жадно пил молочную смесь, вцепившись в бутылочку крепкими толстенькими пальчиками. Женщина то и дело наклонялась к сыну и без недовольства или нетерпения утирала платочком его подбородок.

— Товарищ капитан… Извините… Товарищ капитан! — обратилась женщина к Василию, занявшему боковое место. — Вы не могли бы нам помочь… — И ее взгляд скользнул к верхним полкам, где были свернуты матрасы. — Нужно Санечку укладывать…

— Конечно! — встрепенулся Василий, не сразу сообразив, что обращаются к нему. — Конечно!

— Ой! — спохватилась женщина, когда Василий подошел ближе. — Вы же… старший лейтенант! А я… Ну, будете капитаном! Будете!

Василий замер.

— Буду! — сказал он и, преодолевая волнение, повторил: — Буду!! Полгода, год… Никаких вопросов!!

ВИКТОРИЯ

Было ясное летнее субботнее утро. Эдуард Троепольский, предприниматель средней руки, ожидал со спокойным сердцем в коридоре фирмы “Русские газоны” назначенного часа. Он заметил, что потолок и стены окрашены в спокойный бежевый тон, и согласился с мыслью о замечательном утре, несмотря на странную спешку представителя фирмы — фирмы состоятельной, судя по диковинному трехцветному фасаду здания и дорогим автомобилям неизвестных марок на черной полосе стоянки.

Никогда прежде Троепольскому не приходилось обращаться в подобные организации и уж тем более писать заявку на скашивание травы каким-то “совершенным методом газонокошения”. Однако он понимал, что выращивание газона есть дело кропотливое и хлопотное, поэтому разумней будет начать с осмысленной, выверенной тактики профессионалов, нежели браться самому, полагаясь на почву, погоду и выгодный случай. Но как сберечь тишину и покой, нелишние теперь и в его семье? К счастью, обожаемая жена Троепольского находилась в положении, утаивая по доброй воле именной месяц наследника.

Так или иначе, но предприниматель был обрадован и от чистого сердца желал своему первенцу земного благополучия. Он потянулся в кресле и скрестил на затылке пальцы, радуясь на вздохе размеренному течению дней. Именно в семье, считал Троепольский, будущее человека, в одиночестве способного лишь на слабую имитацию с обязательными прегрешениями и уловками.

Эдуард взглянул на часы, но не успел разглядеть и минутной стрелки, как из двери, казавшейся до сих пор гладкой бежевой стеной, вышел застенчиво улыбающийся человек в скромном черном костюмчике.

Незагоревшее и тонкое лицо его, еле заметно подкрашенное кровью под кожей, было белее снега. Возможно, допустил предприниматель, пожимая протянутую некрепкую кисть, они как-то наслышаны обо мне, о моих достижениях и перспективах и теперь вот хотят навести мосты, изобразив все в лучшем виде. Как будто в груди каждого из них бьется сердце доброе, бескорыстное.

— Прошу вас, — проговорил представитель, склонив голову чуть набок, и широким жестом руки предложил обозреть кабинет.

Насыщаясь ароматом уютного и простого убранства, Троепольский присел в мягкое кресло, с благодарностью принимая сигару. Все формальности были улажены задолго до его прихода. Минут десять-пятнадцать потребуется для визита. Попутно приятно будет в новом человеке обрести друга, которому не чужда семейственность, ценность продления рода, способность выделить самого себя из толпы уже после смерти на долгие годы.

На свободном от бумаг столе представителя стояла в светло-коричневой резной рамочке фотография жены и детей. Настолько качественная, что Эдуард без труда разглядел ресницы малышей.

— Ваша? — с легким кивком поинтересовался Троепольский.

Пройдет некоторое время, и он сам сможет с первым встречным легко заговорить о своей семье и без лишних уговоров и допытываний проговорить до рассвета.

Представитель улыбнулся.

Как понял Эдуард, тому было очень приятно любое упоминание о близких. На вид человеку было около сорока. Ослабленный кабинетной работой, он едва ли когда отважится бороться на руках с грузчиком, плотником или автомехаником. Не говоря уже о каменщике, чей страшный окрик из-под темной арки строящегося дома напугает до смерти.

Сейчас же будет достаточно любезной учтивости интеллигентных людей, чтобы претендовать на доброе слово при случайной встрече.

— Да, — ответил представитель.

Он вдруг оказался у левого плеча Троепольского и с дьявольской медлительностью выщелкнул из зажигалки яркий огонек, затрепетавший под выдохом предпринимателя и через секунду оттаявший в его глазах желтым теплом.

— Вот уже одиннадцать лет, — сказал он, — я люблю и жену, и ребяток, всех без исключения. Правда, с первенцем пришлось повозиться, знаете ли. С его появлением на свет. Я был свидетелем этого долгожданного момента. Так вышло… Не колеблясь я следовал велению сердца, будь то женитьба или переходящая на бег ходьба, — и ни разу, ни разу, повторяю, не пожалел об этом! Ни разу!! Разве что… — он замер, глядя на поблекшую краску в затемненном углу кабинета. — …разве что…

Только боль обожженного пальца позволила представителю очнуться. Он молча тряхнул рукой и поприжал подушечку большого пальца указательным.

Троепольский приказал себе улыбнуться с сожалением и участием, подумав в то же время, что горячая искра могла запросто облизать его щеку, вздумай представитель шутки ради дернуть рукой.

“Но зачем?! — недоуменно подумал предприниматель. — Я же не сделал ему ничего дурного…”

— Теперь уже все в прошлом, — вздохнул представитель. — Иногда, правда, — сказал он, многозначительно моргнув, — я сдаюсь в плен настроению и вспоминаю разное. Внимательно рассматриваю, по-новому, точно это фотографии из покрытого пылью семейного альбома, тереблю пальцами. В своем стремлении отыскать нечто важное вдруг натыкаюсь на совсем уж к теме не относящееся, несущественное, часто доводящее до смеха. К примеру, во что был одет немолодой фотограф или кто в тот день сказался тяжело больным и не встал с постели назло другим, искренне порадовавшимся фотовспышке.

— Как это верно, — согласился Троепольский.

Представитель кивнул и наконец уселся в свое удобное мягкое кресло, с удовольствием, но незаметно почесав правое колено. Поразмыслив, он убрал в стол фотографию. Не потому ли, что всегда казалось непристойным тыкать в глаза каждому своим мирским благополучием.

В руках представителя появилась пепельница, и он постарался установить ее симметрично углам стола.

“Прошло уже пять минут”, — заметил про себя Эдуард, фантазируя, как его жена, простоволосая, стоит у распахнутого окна, всматриваясь в чудесный летний день. Легкий ветерок приятно холодит ее молодое тело, по-отечески обдувая гладкий бугорок живота. Казалось, только вчера они задумали ребенка, легко, непринужденно, играючи, окруженные огнем тысячи свечей и соленым запахом выдуманного моря, а уж радость существования рядом с ней сменилась какой-то уставшей печалью ожидания.

Особенно сильно Троепольский ощущал подобное по дороге в загородный дом во время дождя, когда мокрый асфальт казался глубокой, наспех прорытой траншеей. Кроме того, в своих снах Эдуард видел незнакомых безликих женщин, молча срывающихся в глухой лестничный пролет.