Перебирая струны печальные,

с бельмами, похожими на слюду,

он жаловался на лихих начальников

и неудавшуюся судьбу:

“Загубили гады, загубили. Отобрали волюшку мою.

Золотые кудри поседели. Знать, у края пропасти стою”...

...Почему я вспомнил спустя много времени

бедолагу Илюшу — с прошлым ли не удается проститься?

Или уходит из-под ног суша,

как в песне слепого артиста?..

Бездомность

У меня вызывает дрожь своей бесприютностью

выметенный под метелку асфальт, особенно если ветер гоняет по нему шумную газету,

мимо урны брошенную. Кажется, это носится твоя последняя надежда на фарт

после проверки таблицы розыгрыша.

Знобит голая панель

и когда холод подкрался тихой сапой.

А ты, как потерянный спаниель,

ноздрями ищешь теплины запах.

Я чураюсь вылизанных, продуваемых тротуаров.

Бегу их с голодной собачьей прытью.

Держусь неухоженных улочек с домами старыми,

где есть подворотни и можно укрыться.

На проселочной дороге

На далеком проселке, укрывшись от нежданного ливня

под козырьком случайной сараюшки, я торчал,

не обремененный ни багажом, ни ответственностью, в ожидании, не занесет ли сюда попутку какая нужда.

Дождь стоял стеной отвесной —

сплошная непроглядная, парующая вода.

Бражно пахло сладковатой прелью,

точно остатками загульного, бесшабашного пьянства.

Я ощущал себя на покинутой параллели,

в неоткликающемся пространстве.

Но меня не смущали ни стылое сиротство,

ни запахи былого пира — я пребывал в каком-то бездумном отрешении.

Ровно преследуемый бедолага, от чуждого, враждебного мира

огражденный линией высокого напряжения.

...Я не обрадовался, когда подле моего укрытия

притормозил отчаянный “жигуленок”, как выбравшийся

из бурливой реки пловец с характером. Шмякнувшись на сиденье по соседству с радушным водителем,

я с грустью посмотрел на оставленную под дождем галактику.

Собачья преданность

Охраняет малину — не подступишься —

крапива — трава кусачая.

Как собаки пастушечьи

вверенный участок.

Выкинула свои рапиры,

жалящие безбожно,

непролазная крапива —

страж надежный.

Чем оплачена — запахом редкостным,

хмелем из чародейской заначки —

эта непонятная преданность,

и в самом деле собачья?..

...Я ухожу от приманчивой ягоды,

посверкивающей в росной обливе, не найдя языка общего с цербером несговорчивым.

Вряд ли малина нужна крапиве,

малине крапива — безоговорочно.

На счастливом берегу

Солнце, речка —

благодать.

Тени рыбешек мечутся,

а самих не видать.

Вон мелькнуло серебро полошливое —

и нет следа.

Словно монета брошенная,

чтобы вернуться сюда.

Вернувшаяся птица

Дорога, по которой я топаю,

круто выходит к реке. Берез сквозная стена.

Словно старатель в лотке,

моет песок волна...

Этот волжский откос,

дом на том берегу

без удушливых слез

я встречать не могу.

Сглотнув радостный ком,

как в конечном труде,

я стремглав босиком

устремляюсь к воде.

...Вернувшаяся птица,

разглядываю в старательском

лотке поблескивающие крупицы

того, что искал вдалеке.

В родной сторонке

Небо после дождя будто вылиняло.

За исхудалыми тучами слабое угадывается солнце.

Потревоженные ветви сыплют остатки

недавнего ливня, знобко взбадривающие спросонок.

Дорога кажется выстекленной

свежим утренником затяжной весны.

Далеким ружейным выстрелом

чудится скрип сосны...

А солнечный свет сеется, словно сквозь ситце.

И вот уже высветлил вымокшие жерди ограды.

Хочется с окружающей тишиной раствориться,

стать частицей чаемой радости.

Ирония судьбы

Из уголовного мира я угодил в общество писателей.

В отличие от рецидивистов особо опасных,

они знаются с жизнью по касательной.

И однажды найденное, как леденец, обсасывают.

По сравнению с литературной братией

урки — материал первородный: суд у них — свадьба, деньги — пензы.

Хоть снова уходи в подворотню

за продолжением песни.

Крылов Дмитрий Мстиславович родился в 1969 году в Ленинграде. Учился в ЛГУ, в университете Вашингтона получил степень PhD по биологии. С 1991 года живет и работает в США. Публиковался в “Литературной газете”, “Независимой газете”, журнале “Нева” и др. В “Новом мире” печатается впервые.

Мать Софьи, Лидия Ивановна, умерла три года тому. Ей было восемьдесят семь лет, она ушла из жизни от душевного расстройства. Врачи ставили ей, конечно, и другие диагнозы, у нее к старости нашли диабет, и давление было не лучшим, но Софья совершенно уверена, что скончалась она именно от душевного расстройства. От Лидии Ивановны осталась квартира и еще кое-что. Об этом необычном наследстве, полученном Софьей от матери, я и хочу рассказать, но все по порядку. Сперва о том, как жила Лидия Ивановна последние годы и как ее не стало.

Муж Лидии Ивановны умер гораздо раньше, когда их дочке Софье было девятнадцать лет. Тогда же Лидия Ивановна разменяла квартиру, в которой прожила с мужем всю жизнь, и Софья съехала в однокомнатную, в которой живет и сейчас, а Лидия Ивановна вселилась в двухкомнатную на Васильевском. Тогда-то одна из комнат в этой квартире и стала запираться, а дверь в нее была обита кровельным железом, и татарин с узенькой бородкой приходил врезать новый замок с толстым языком, в ладонь толщиной, входившим в дверной косяк на два оборота массивного ключа. Софья долгое время не знала, для чего такие осторожности в квартире, в которой кроме Лидии Ивановны никто не жил и не собирался, но уже тогда, навещая мать, стала замечать, что из-за двери слышна возня и какой-то не то кошачий, не то собачий вой. Лидия Ивановна долго не отвечала на вопросы дочери о закрытой комнате, но однажды та пришла утром и заметила на кухне миску с огромным куском мяса, сочившимся кровью. Зайдя в тот же день еще раз, она мяса не нашла. Не было и никакого блюда, из него приготовленного. Лидия Ивановна долго обходила вопросы дочери об этом куске мяса, но в конце концов разъяснила, что в закрытой комнате она поселила барса.

Ее знакомый, работавший в зоопарке, позвонил ей как-то под вечер и стал плакаться, видимо не без тайной цели, что назавтра крайний срок и если никто не возьмет животных, которых прокорм обходился слишком дорого обедневшему зоопарку, то всех их усыпят. Лидия Ивановна не думая согласилась взять кого-то себе, чего, видимо, хотел и звонивший ей, но вряд ли он, желавший пристроить хоть кого-то, ожидал, что она выберет себе барса. Трудно сказать, что она думала, соглашаясь взять именно барса. Вряд ли она повелась на слова знакомого, расписывавшего барса едва ли не как домашнюю кошечку, которая разве что только не мурлычет по утрам и не ласкается об ноги хозяина, зато уж во всем остальном отличается таким гладким и мирным характером, что не взять никак нельзя. Последнее, между прочим, оказалось, в общем-то, правдой, с той только огромной поправкой, что гладким и мирным этот характер был у барса, а они отличаются кое-чем от домашних кошек. Но тогда Лидия Ивановна бросилась с этим барсом как в прорубь — не думая, а по какому-то женскому инстинкту, видимо еще находясь под влиянием смерти мужа, когда к нему приходилось каждые часа два вызывать “скорую”, чтобы кололи что-то от сердца, и вот входил не слишком приветливый врач, делал укол и на какое-то время вроде бы снимал болезнь ее мужа, но такой же точно врач, сделавший укол, и убил его наконец, как думала с полной уверенностью Лидия Ивановна, спутав лекарство или дозу.