Вот почему я знал, что передо мной стоит действительно сложная задача: объяснить ученикам, которые знают еще меньше, чем я тогда, сложные вещи простым, понятным им языком. Труд немалый, что бы ни говорила Сонечка. Но, повторюсь, полученным результатом я был вполне доволен. Посмотрим, как сложится на практике, не исключено, что посетившее меня удовлетворение — весьма себе временное.

С «квартирным вопросом» дела обстояли сложнее, но тоже не безнадежно: вскрылись кое-какие обстоятельства, позволяющие надеяться на лучшее. Правда, судья, как я успел выяснить, была не на нашей стороне… Что поделать, маленький город, у всех есть знакомые и связи. Но у меня в голове уже созрел один хитрый план, а позвонивший вчера Паша еще больше укрепил мою уверенность в завтрашнем дне, заявив, что командировочные мне все равно выплатят, а гонорар в случае хоть какого-нибудь успеха будет увеличен. С надбавкой за сложность.

Стоило постараться, а потому половину среды и весь четверг я почти безвылазно просидел в комнате, вникая в судебную практику и отыскивая аргументы в пользу своих подопечных.

Кстати, комнату мою таки привели в божеский вид. Я не верил, что это в принципе возможно, но комендантша сдержала слово. Невесть где найденные рабочие налепили новые обои, замалевали ржавые пятна на потолке, принесли мебель: кровать, стол, стулья, тумбочку. Я тонко намекнул насчет холодильника, но меня вежливо попросили не борзеть. Да и дверцу к шкафу приделывать не стали: так и висела моя одежда у всех на виду. Ну, как, «у всех»… Ко мне никто не заходил, да и сам я носу наружу не высовывал, разве что дойти до кухни (когда чувствовал, что начинаю дуреть от запаха свежей краски), душевой или по нужде. В период зимней практики население общежития едва ли составляло человек десять вместе с персоналом, так что здесь было очень тихо и безлюдно.

В школу я заглядывал ежедневно, но каждый раз ненадолго. Приучал потихоньку народ к себе. Пока что не очень успешно: без обещанной «поляны» все как были буками, так и остались. Кроме Сонечки и Евгения. С первой пришлось разбираться на месте: когда она снова предложила провести вечер вместе, я сказал ей, что женат. На несколько секунд лицо ее застыло, словно где-то в голове перекрыло нервный канал. Я даже испугался, не последует вслед за затишьем бури.

Однако ступор длился недолго.

— И что? — наконец улыбнулась она. — Я ведь по-дружески предлагаю. У меня тоже парень есть.

— Если по-дружески, то без проблем, — согласился я, мысленно проклиная себя за бесхребетность.

Что же до Сизова, то после встречи в школьном туалете, он старательно меня избегал. Вежливо здоровался, улыбался — и отходил. Как от прокаженного, которому запретили сообщать, что он прокаженный. Не скажу, что я сильно огорчался по этому поводу. Уж лучше холодноватая отстраненность, чем чрезмерное радушие, какое я наблюдал во время нашей первой встречи. К тому же, уже на второй день этот парень приперся на работу в черных брюках, лаковых туфлях и белоснежном пиджаке. Где он такой вообще раздобыл? Ограбил негра-пианиста? Выглядело просто дико. Ученики смеялись и тыкали пальцами вслед.

Спрашивал у Лены про попавшихся на краже учеников: вопрос с ними, вроде бы, удалось разрешить благополучно. Ну и слава богу, еще не хватало влезать в уголовный процесс, в котором я не в зуб ногой. Что же до провокаторов, про которых говорила моя нанимательница, то из Сонечки путем долгих уговоров мне удалось вытянуть только короткую ремарку, что они де как-то связаны с пресловутым Елизаровым-Геликом, тем самым, который не боялся открыто прогуливать уроки. Больше она просила этот вопрос не поднимать. Ибо тема больная и неприятная.

Вечером в четверг я подошел к окну и был немало удивлен, увидев на улице Евгения Валерьевича. Школьный учитель, облаченный в огромную синюю куртку, прогуливался возле общежития с таким видом, словно оказался здесь совершенно случайно. Тем не менее, время от времен он бросал осторожные взгляды в сторону окон не то второго, не то третьего этажа. Очевидно, высматривал кого-то.

— Нет, — сказал я сам себе, задергивая шторы. — Не сегодня.

Завтра слишком важный день, чтобы отвлекаться на местных малохольных.

Погрузившись в работу, я почти сразу же напрочь забыл о странном прохожем, так что прошел целый час, прежде чем я снова решил размяться. На этот раз мне захотелось пройтись до ближайшего магазина, прикупить кое-какой снеди на завтрак. Накинув пальто, я вышел на крыльцо и обомлел: в двух шагах от меня, разинув от удивления рот, стоял Сизов.

— Филипп Анатольевич? — неестественно высоким голосом без тени былой доброжелательности спросил он. — Что вы здесь делаете?

— Я здесь живу, — ответил я, в свою очередь насторожившись. — Это запрещено?

— Нет, что вы! — молодой человек хлопнул себя по лбу, словно вспомнил что-то важное. — Какой же я дурак! Надо было сразу догадаться, что вас поселят именно в общежитии.

— Бывает, — холодно бросил я. — Позвольте поинтересоваться, с какой целью вы сами здесь оказались?

— Я? Да я просто прогуливался… Размышлял о периоде правления Годуновых… У меня завтра урок по этой теме, понимаете… А тут за углом руины церкви начала XVII века, построенной как раз по распоряжению самого Бориса Федоровича… Располагает к осмыслению…

— Ну-ну, — перебил я. — За то время, что вы здесь ходите, можно было передумать еще с десяток тем. А вы все на одной зависли. Ладно, это не мое дело. Всего доброго.

— Филипп Анатольевич! — окликнул он меня, когда я уже отошел шагов на тридцать. — Вы же не думаете, что я ненормальный?

Я остановился, собрался с мыслями.

— Перефразируя Коко Шанель, отвечу, что я вообще о вас не думал. Но если подумать, то мне кажется, вы не более ненормальный, чем большинство жителей этого города.

— Что вы имеете в виду?

— То, что объективных критериев нормальности не существует, — задул ветер, по земле между нами пробежали снежные завихрения: мне пришлось повысить голос. — Даже в одном обществе они сильно рознятся. Вот вы ходите по ночам возле церковных руин. Нормально? Едва ли. А кто-то другой тайком от жены ходит по борделям. Третий купил себе рогатку и убивает ворон. Четвертый… допустим, четвертый, принципиально не платит присылаемые ему штрафы. Это все ненормально. Но одна-две ненормальных черты — еще не признак ненормальности человека.

— Ах, вот оно что, — протянул он, казалось, не особо удовлетворенный услышанным ответом. — Да, здесь вы правы.

— Очень рад. Теперь простите, я забыл дома перчатки, а без них холодно. Кстати, не подумайте, что второе, третье или четвертое — это про меня.

— Я так и не подумал, — махнул мне рукой учитель.

И чего я вдруг решил перед ним оправдываться?

Когда я вернулся из магазина, Евгения уже не было.

А утром город потрясла сенсация. Да такая, что на время все жители напрочь забыли о своих делах. Даже о самых важных. Даже я забыл. На время.

О сенсации, как ни странно, мне сообщила моя любимая жена Вера. За десять минут до будильника в безмятежный сон вашего покорного слуги ворвался телефонный звонок.

— Алло…

— Спишь, соня?

— Соня? — я мгновенно открыл глаза. — Какая соня?

Последние несколько дней это слово ассоциировалось у меня исключительно с женским именем. А тут с утра пораньше в ухо голос Веры, и сразу же — соня. Кто угодно растеряется.

— Не какая, а какой, — поправили меня на том конце провода. — Соня и есть. Ты в курсе, что у вас монастырь ограбили?

— Монастырь? Успенский, что ли?

— Да, кажется, его. А у вас там много монастырей? Украли коллекцию Юрьевских.

— Чего?! — я аж подскочил на кровати.

— Сейчас в новостях рассказывали. Пропала сабля князя Андрея Младовского и золотое ожерелье тринадцатого века. Два других предмета не тронули. Ты хоть успел на них посмотреть?

— Нет, не успел. Думал на выходных…

— Теперь и не увидишь, — философским тоном подытожила жена.