…иди далеко,
Или создай пустынный край,
И тамъ безмолвно и одиноко
Живи, мечтай и умирай,?
слышимъ мы отъ поэта въ одномъ изъ позднѣйшихъ его стихотвореній (кн. «Пламенный Кругъ»).
«Боюсь ли я одиночества?? спрашиваетъ самъ себя Ѳ. Сологубъ въ одномъ изъ послѣднихъ произведеній („Томленіе къ инымъ бытіямъ“, мистерія) и отвѣчаетъ: если бы вампиры и кошмары оставили меня, я не былъ бы одинокъ. Изъ тьмы небытія извелъ бы я къ свѣту истиннаго инобытія иные сны, иныхъ вампировъ извелъ бы я отъ небытія. Источающихъ мою кровь и пожирающихъ плоть мою. Ибо я не люблю жизни, бабищи румяной и дебелой»… Другими словами, одинъ «законъ своей игры» Ѳ. Сологубъ замѣнилъ бы другимъ «закономъ своей игры» и утѣшался бы мыслью, что окруженный разными кошмарами своей фантазіи, разными «тихими мальчиками» и «навьими чарами»? онъ не одинокъ. Онъ можетъ этимъ утѣшаться, но намъ это ни-сколько не мѣшаетъ считать такое сожительство съ «вампирами» своей фантазіи? самымъ гнетущимъ одиночествомъ. Одиночество? къ этому сознательно шелъ и пришелъ Ѳ. Сологубъ, подобно тому какъ за полъ-вѣка до него въ такомъ же одиночествѣ искалъ рѣшенія проклятыхъ вопросовъ Лермонтовъ, духовную зависимость отъ котораго Ѳ. Сологуба мы уже подчеркивали. Одиночество? это полный разрывъ съ мѣщанствомъ, это категорическій отказъ «принять» окружающій міръ, это начало всякой трагедіи; одиночество? это попытка рѣшенія карамазовскихъ вопросовъ «для одного себя»: отметаю весь безсмысленный міръ, отвергаю жизнь человѣчества, какъ діаволовъ водевиль? и остаюсь «наединѣ съ своей душой»… И загнанный страхомъ жизни и мѣщанствомъ въ одиночество, человѣкъ сперва вздыхаетъ полной грудью: на вершинахъ одиночества легко дышится послѣ затхлой атмосферы передоновщины; страхъ одиночества пока еще не даетъ себя чувствовать. «Быть съ людьми? какое бремя!»? восклицаетъ поэтъ; «свобода? только въ одиночествѣ», «я хочу… быть одинъ, всегда одинъ»… И Ѳ. Сологубъ подбадриваетъ себя мыслью о «гордомъ одиночествѣ», не только не страшномъ, но даже желанномъ.
Я одинъ въ странѣ пустынной,
? слышимъ мы въ это время отъ Ѳ. Сологуба,?
Но услады есть въ пути:
Улыбаюсь, забавляюсь,
Самъ собою вдохновляюсь,
И не скучно мнѣ итти…
Но это только до поры до времени. Скоро даетъ себя знать ужасъ одиночества, ужасъ, бывшій удѣломъ Лермонтова и такъ геніально воплощенный имъ въ Демонѣ, который на вершинахъ одиночества томится необходимостью «жить для себя, скучать собой» и всю жизнь «безъ раздѣленья и наслаждаться и страдать»… Тутъ уже и мысль о «гордомъ» одиночествѣ не спасаетъ человѣка. «Гордое одиночество!? восклицаетъ по этому поводу Л. Шестовъ, которому въ этомъ вопросѣ и книги въ руки, какъ мы еще увидимъ:? гордое одиночество! Да развѣ современный человѣкъ можетъ быть гордымъ наединѣ съ собою? Предъ людьми, въ рѣчахъ, въ книгахъ? дѣло иное. Но когда никто его не видитъ и не слышитъ…. когда его покидаютъ люди, когда онъ остается наединѣ съ собой, онъ поневолѣ начинаетъ говорить себѣ правду, и, Боже мой, какая это ужасная правда!» Эта правда? ужасъ одиночества, эта правда? смутное признаніе того, что я такой же, какъ и всѣ, что никакого новаго міра я не воздвигну и что творимая мною легенда только дѣтская сказка, которой я хочу обмануть свое одиночество; эту правду сознаетъ и самъ Ѳ. Сологубъ: «Я живу въ темной пещерѣ»,? говоритъ онъ: вотъ во что превращается «міръ» Ѳ. Сологуба! И далѣе (это стихотвореніе читатель найдетъ въ книгѣ «Пламенный Кругъ»):
Въ моей пещерѣ тѣсно и сыро,
И нечѣмъ ее согрѣть.
Далекій отъ земного міра,
Я долженъ здѣсь умереть.
Послѣ такого сознанія уже никакія услады на пути не остановятъ на себѣ взора измученнаго человѣка, тутъ ему уже не до улыбокъ и не до забавъ. Говоря о Л. Андреевѣ и о Л. Шестовѣ, мы еще остановимся на томъ ужасѣ одиночества, который коснулся своимъ крыломъ и Ѳ. Сологуба; послѣднему пришлось спасаться отъ одиночества такъ же, какъ раньше онъ пытался спастись отъ мѣщанства жизни. Но гдѣ найти спасеніе? И Ѳ. Сологубъ поступилъ, какъ тотъ знаменитый жоржъ-зандовскій герой, который, чтобы спастись отъ дождя, бросился въ воду: чтобы спастись отъ ужаса одиночества, Ѳ. Сологубъ съ головою бросился въ солипсизмъ.
VIII
Одиночество не страшно, ибо я во всемъ и все во мнѣ. Внѣ моего «я» нѣтъ воле-выхъ актовъ, нѣтъ ничего; міръ есть только моя воля, только мое представленіе. Къ этому циклу идей Ѳ. Сологубъ съ самаго начала своего творчества подходилъ медленными, но вѣрными шагами. Еще въ первой книгѣ своихъ стиховъ онъ былъ близокъ по настроенію къ солипсизму въ нѣкоторыхъ стихотвореніяхъ неопредѣленно-пантеистическаго характера (см., напр., «Чтo вчера пробѣгало во мнѣ» и «По жестокимъ путямъ бытія»). Въ третьей книгѣ стиховъ онъ уже вполнѣ опредѣленно излагаетъ свой символъ вѣры:
Я любуюсь людской красотою,
Но не знаю, что стало бы съ ней,
Вдохновенной и нѣжной такою,
Безъ дыханія жизни моей.
Обращаю къ природѣ я взоры
И склоняю внимательный слухъ,?
Только мой вопрошающій духъ
Оживляетъ нѣмые просторы.
И, всемірною жизнью дыша,
Я не знаю конца и предѣла:
Для природы моей я? душа,
И она мнѣ? послушное тѣло.
Дальше? больше. Весь отдѣлъ «Единая воля» (одиннадцать стихотвореній въ книгѣ «Пламенный Кругъ») проникнутъ такими настроеніями; не мало ихъ и въ другихъ книгахъ Ѳ. Сологуба. «Это Я своею волей жизнь къ сознанію вознесъ»; «Я? все во всемъ, и нѣтъ Иного»; «весь міръ? одно мое убранство, мои слѣды»; «Я самъ? творецъ, и самъ? свое творенье, безстрастенъ и одинъ»; «Я одинъ въ безбрежномъ мірѣ, Я обманъ личинъ отвергъ»; «и надъ тобою, мать-природа, мои законы Я воздвигъ», и т. д., и т. д. Вы видите разницу: раньше былъ «законъ моей игры», который, разумѣется, не имѣлъ никакого общаго значенія? и тогда одиночество отъ міра оказалось страшнымъ; теперь этотъ дѣтскій «законъ игры» обратился въ міровые законы? и поэту уже не страшно въ «гордомъ одиночествѣ:
Я? Богъ таинственнаго міра,
Весь міръ въ однѣхъ моихъ мечтахъ…
Теперь ничто не страшно? даже міровое зло, даже людскія страданія, даже безсмыслица жизни; а если и страшно, то есть простое средство разъ навсегда покончить со всѣмъ этимъ зломъ: «міръ весь во мнѣ. Но страшно, что онъ таковъ, каковъ онъ есть? и какъ только его поймешь, такъ и увидишь, что онъ не долженъ быть, потому что онъ лежитъ въ порокѣ и во злѣ. Надо обречь его на казнь? и себя вмѣстѣ съ нимъ»… Съ этими словами Елена (изъ знакомаго уже намъ разсказа «Красота») убиваетъ себя, и хотя послѣ этого міровое зло остается какимъ было и раньше, но это не мѣшаетъ Ѳ. Сологубу продолжать свое «самоутвержденіе» и послѣдовательно развивать философію солипсизма. Появляются такія произведенія Ѳ. Сологуба, какъ «Литургія Мнѣ», «Я; книга совершеннаго самоутвержденія», «Человѣкъ человѣку? дьяволъ» и т. п. Солипсизмъ вполнѣ послѣдовательно приводитъ здѣсь поэта къ философіи абсолютнаго эгоизма; знакомые уже намъ мотивы его творчества находятъ здѣсь свое завершеніе. Такъ, напримѣръ, въ «Литургіи Мнѣ» (см. «Вѣсы», 1907 г., № 2) мы слышимъ знакомый мотивъ:
