Вы ясно слышите во всемъ этомъ мотивы Ивана Карамазова: нуменальнаго смысла человѣческой жизни мы не хотимъ, ибо никакая вселенская гармонія не оправдаетъ одну слезинку ребенка, одно проявленіе безсмысленнаго мірового зла; мы ищемъ этого смысла здѣсь, въ нашей земной жизни, и разъ Богъ не хочетъ намъ его открыть, то мы не хотимъ Бога, какъ не хочетъ и какъ отвергаетъ его Василій Ѳивейскій:

- Такъ зачѣмъ же я вѣрилъ?

— Такъ зачѣмъ же ты далъ мнѣ любовь къ людямъ и жалость? чтобы посмѣяться надо мною?

— Такъ зачѣмъ же всю жизнь мою Ты держалъ меня въ плѣну, въ рабствѣ, въ оковахъ? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха! Все однимъ Тобою, все для Тебя! Одинъ Ты! Ну, явись же? я жду…

Но почему-то Богъ давно уже пересталъ появляться: не хочетъ жизни Богъ и жизнь не хочетъ Бога.

Несмотря на это, конечно, всегда останутся вѣрующіе въ объективный смыслъ жизни и міровую гармонію, признающіе, что по частнымъ случаямъ нельзя судить Промыслъ, царящій надъ міромъ; мы вѣдь знаемъ, что признаніе объективной цѣлесообразности человѣческой жизни? дѣло вѣры, а вѣра во что бы то ни было всегда непобѣдима: она покоится не на логикѣ, а на психологіи человѣка. Но зато вѣра эта и необязательна: вы вѣруете въ царящую надъ міромъ гармонію, а я? нѣтъ; вы вѣрите, что всѣ земныя слезы получатъ себѣ объясненіе по ту сторону бытія, а я ищу смысла жизни въ нашемъ мірѣ трехъ измѣреній? и убѣдить другъ друга логическими доводами мы, конечно, не можемъ: на моей сторонѣ? эмпирическая очевидность, на вашей? религіозная увѣренность, а это двѣ величины несоизмѣримыя.

Зло? ирраціонально, и не должно быть оправдываемо идеей «Бога»? вотъ основной смыслъ «Жизни Василія Ѳивейскаго»; предоставляя вѣрующимъ вѣрить, мы должны искать рѣшенія проблемы о смыслѣ жизни въ границахъ нашего человѣческаго познаванія, не переходя въ область трансцендентнаго. Для многихъ это трудно, это тяжело; и даже отказавшись отъ вѣры въ Бога, многіе торопятся вставить новую вѣру въ старую рамку? вѣру въ человѣчество, въ общество, въ государство. Жизнь въ ея цѣломъ безсмысленна, а слѣдовательно ея смысла надо искать внѣ ея: вотъ обычное умозаключеніе, хромающее на обѣ ноги. Отчего «слѣдовательно»? Откуда такая презумпція, что въ человѣческой жизни во что бы то ни стало долженъ быть объективный смыслъ?? Эти вопросы обыкновенно трусливо обходятся сторонкой или затушевываются догматическимъ утвержденіемъ, что вѣра въ объективный смыслъ жизни неотъемлемо присуща каждому человѣку. Дѣйствительно, человѣку трудно отказаться отъ такой иллюзіи; но съ какихъ же это поръ трудность преодолѣнія иллюзіи является аргументомъ въ пользу ея истинности? Въ такомъ случаѣ ужъ не вертится ли солнце вокругъ неподвижной земли,? ибо эта иллюзія наиболѣе непреодолимая изъ всѣхъ? И за иллюзію объективнаго смысла жизни человѣкъ склоненъ цѣпко держаться; онъ не хочетъ выпустить ее изъ рукъ, чтобы не остаться одинокимъ и случайнымъ звеномъ въ міровой цѣпи событій; разорвавъ съ Богомъ, человѣкъ нервно ищетъ за предѣлами своей жизни нѣчто такое, что осмыслило бы навсегда его существованіе. Подобно андреевскому Сашкѣ (изъ разсказа «Ангелочекъ»), человѣкъ жаждетъ «увидѣть то, чего не хватаетъ въ картинѣ его жизни и безъ чего кругомъ такъ пусто, точно окружающіе люди не живые»… Сашка увидѣлъ это нѣчто въ восковомъ ангелочкѣ, потому что ангелочекъ этотъ «былъ безконечно далекъ и непохожъ на все, что его здѣсь окружало» (I, 28? 29). Въ этомъ все дѣло: безсмысленную жизнь должно осмыслить нѣчто лежащее за ея предѣлами? таковы всегда поиски за объективнымъ смысломъ жизни [7]. Таковы поиски и Павла (изъ разсказа «Весной»), у котораго «крылатая душа трепетала и билась, какъ въ клѣткѣ, и непонятна и враждебна была вся эта красота міра, которая зоветъ куда-то, но не говоритъ куда. Потерявшійся, онъ шелъ къ людямъ съ безмолвнымъ вопросомъ? и всѣ людскія лица казались ему плоскими и тупыми, какъ у звѣрей, а рѣчи ихъ ненужными, вздорными и лишенными смысла»… Этого же смысла искала и попадья, жена Василія Ѳивейскаго: подавленная безсмысленностью жизни, она искала смысла впереди? когда она уѣдетъ съ мужемъ далеко, неизвѣстно куда, «за предѣлы знакомаго ей и попрежнему страшнаго міра»… «Тамъ будетъ другое,? думала она, озаренная свѣтомъ неопредѣленной и прекрасной мечты»… (II, 151). И мечта ея? это все тотъ же самый сашкинъ восковой ангелочекъ, безконечно непохожій на окружающую дѣйствительность, а потому якобы осмысливающій жизнь. А въ разсказѣ «Иностранецъ» трогательная вѣра студента Чистякова въ «за-границу», гдѣ жизнь такъ свѣтла, гдѣ все дешево и только одни люди дороги, гдѣ радостно и умереть? развѣ эта вѣра не тотъ же восковой ангелочекъ Сашки? И развѣ не тотъ же самый восковой ангелочекъ то «инспекторское мѣсто» Передонова, о которомъ у насъ уже была рѣчь? И не тотъ ли же самый восковой ангелочекъ земля Ойле Ѳ. Сологуба, или религія человѣчества, или марксистскій Zukunftstaat? Все это? попытки найти смыслъ жизни настоящаго въ чемъ-либо отдаленномъ отъ насъ или въ пространствѣ, или во времени, и всѣ эти попытки обречены на такую же гибель, какъ и сашкинъ восковой ангелочекъ. Это таяніе воскового ангелочка имѣетъ поэтому для насъ, вполнѣ независимо отъ намѣреній Л. Андреева, ясное символистическое значеніе. «Ангелочекъ, повѣшенный у горячей печки, началъ таять… (онъ) какъ будто шевелился. По розовымъ ножкамъ его скатывались густыя капли и падали на лежанку… Вотъ ангелочекъ встрепенулся, словно для полета, и упалъ съ мягкимъ стукомъ на горячія плиты. Любопытный прусакъ пробѣжалъ, обжигаясь, вокругъ безформеннаго слитка, взобрался на стрекозиное крылышко и, дернувъ усиками, побѣжалъ дальше. Въ завѣшенное окно пробивался синеватый свѣтъ начинающагося дня»… Такъ погибли иллюзіи, такъ погибли мечты… Ангелочекъ растаялъ? и эту общую съ нимъ участь рано или поздно раздѣлятъ всѣ тѣ иллюзіи, на которыхъ люди до сихъ поръ строятъ доктрину объективнаго смысла жизни.

Какъ и когда растаяла эта иллюзія у Л. Андреева? это выяснитъ его будущій критикъ и біографъ; мы же будемъ смотрѣть на этотъ фактъ, какъ на un fait accompli. Иллюзія растаяла и человѣкъ почувствовалъ себя одинокимъ, созналъ себя случайнымъ звеномъ міровой цѣпи событій. Какимъ образомъ сознаніе безсмысленности жизни приводитъ людей къ страху передъ жизнью, а страхъ этотъ? къ одиночеству, мы достаточно выяснили на примѣрѣ Ѳ. Сологуба; въ произведеніяхъ Л. Андреева легко разглядѣть этотъ же процессъ въ нѣсколько иной модификаціи. Л. Андреевъ любитъ рисовать людей боящихся жизни или утомленныхъ жизнью; а что же значитъ быть утомленнымъ жизнью, какъ не то, что сумятица, нелѣпость, безсмысленность жизни измучили человѣка? Въ великолѣпномъ разсказѣ Л. Андреева «Жили-были» купецъ Кошевѣровъ радуется при видѣ небольшого отведеннаго ему угла больничной палаты: «это было очень маленькое мѣсто, только уголъ палаты, но именно поэтому оно понравилось измученному жизнью человѣку»… Хижняковъ (изъ разсказа «Въ подвалѣ») спасается отъ жизни въ углу какого-то подвала и хочетъ только, чтобы его оставили одного. Но положимъ, что это слишкомъ рѣзкіе примѣры: и Хижняковъ и Кошевѣровъ? оба они умираютъ, а умирать надо одиноко, это инстинктъ и человѣка и животнаго. Умирать? пусть такъ; но жить?.. Человѣкъ, потерявшій вѣру въ смыслъ жизни, на первыхъ порахъ не видитъ ни въ чемъ спасенья и хочетъ жить такъ же одиноко, какъ одиноко онъ и умретъ. И не только какой-нибудь жалкій Андрей Николаевичъ (изъ разсказа «У окна») «испытываетъ тотъ страхъ, который идетъ вмѣстѣ съ жизнью», и создаетъ себѣ изъ своей комнаты «крѣпость, гдѣ онъ отсиживается отъ жизни»; не только символическіе Пьяницы (изъ «Жизни Человѣка») спасаются отъ жизни въ грязномъ кабакѣ:

— «Мы всѣ пьяницы. Позовемъ всѣхъ сверху сюда. Наверху такъ мерзко…

— Мы всѣ пришли сюда. Мы пьемъ спиртъ, и онъ даетъ намъ веселье.

— Онъ даетъ ужасъ. Я весь день трясусь отъ ужаса.

— Лучше ужасъ, чѣмъ жизнь. Кто хочетъ вернуться туда?