Это и дѣлаетъ Л. Шестовъ, ища себѣ союзника въ Шекспирѣ. «Мы станемъ слѣдить за Шекспиромъ съ того момента,? говорить онъ,? когда…вмѣсто прежняго вопроса: почему, передъ нимъ возникъ страшный вопросъ? зачѣмъ»… (I, 44). А это случилось съ Шекспиромъ тогда, когда (въ 1601 году) въ душѣ его произошла какая-то роковая, невѣдомая намъ трагедія. Эта душевная трагедія заставила Шекспира «задать себѣ этотъ великій и страшный вопросъ: зачѣмъ? Кто испыталъ чувства Лира, кто, вмѣстѣ съ Шекспиромъ, умѣлъ войти въ тотъ безпросвѣтный мракъ, куда сразу, послѣ долгихъ лѣтъ безпечныхъ радостей, попалъ несчастный старикъ? для того этотъ великій вопросъ „зачѣмъ“ никогда не перестанетъ существовать. Слабые, маленькіе люди убѣгутъ отъ него, постараются забыть его, закрыться отъ него повседневными заботами и радостями. Большіе люди прямо глядятъ въ лицо возставшему призраку и либо гибнутъ, либо уясняютъ себѣ жизнь»… (I, 38). Такъ погибъ Аврелій, взглянувъ въ глаза возставшему призраку? Елеазару; такъ, взглянувъ въ его глаза, уяснилъ себѣ смыслъ жизни божественный Августъ…

Такъ уясняетъ себѣ жизнь и Л. Шестовъ. Онъ взглянулъ вь глаза возставшаго передъ нимъ призрака? Случая, и спросилъ себя: «зачѣмъ»? Зачѣмь жить, если жизнь есть только случайное сцѣпленіе случайныхъ явленій, если «черныя тѣни земли» необъяснимы, если случайное зло и случайное добро безцѣльны? Зачѣмъ жить, если существуетъ «все то, что греки называли?????? т.-е. все возмущающее душу, все несправедливое и случайное? какъ ненаказанное преступленіе, гибель невиннаго существа и т. д….» (I, 205); зачѣмъ жить, если жизненная трагедія безцѣльна и нелѣпа? Зачѣмъ жить, если жизнь есть только Случай? Такъ спросилъ себя Л. Шестовъ. Отвѣтъ его мы знаемъ: случая нѣтъ. Случай? это только внѣшняя, видимая сторона жизненнаго процесса, только проявленіе той «видимой безсмысленности жизни, которая смущала людей отъ сотворенія міра» (I, 233); вопреки видимости, не Случай, а Целесообразность царитъ въ мірѣ внутренней жизни человѣка: это должно быть установлено, какъ общій принципъ. А съ высоты этого принципа объяснимы? хотя бы теоретически? всѣ частные случаи."?????? есть лишь необъясненный случай" (I, 243). Необъясненный? это еще не значитъ необъяснимый; непознанный? это еще не значитъ непознаваемый: unverstanden, doch nicht unverständlich, какъ сказалъ Гете. Безцѣльной и безсмысленной трагедіи нѣтъ и не можетъ быть; «нелѣпаго трагизма» не существуетъ, можетъ существовать только «разумная необходимость»; а если такъ, то этимъ оправдана вся жизнь, оправданъ міръ, осмыслено существованіе.

Такой отвѣтъ на вопросъ о смыслѣ жизни далъ Л. Шестовъ въ первой своей книгѣ. Намъ надо теперь прослѣдить тотъ путь, которымъ онъ пришелъ къ такому отвѣту. Путь этотъ? анализъ трагедій Шекспира; на трагедіяхъ этихъ Л. Шестовъ хочетъ вскрыть смыслъ трагедіи вообще, хочетъ показать, что тамъ, гдѣ мы видимъ только случайный «нелѣпый трагизмъ», тамъ великій художникъ открываетъ передъ нами осмысленный и необходимый процессъ развитія. Это путь «апологiи трагедии»? такъ можно было бы назвать первую книгу Л. Шестова. И если намъ покажутъ, что безпричинныя муки Лира, звѣрское ослѣпленіе Глостера, нелѣпая гибель невинной Корделіи не случайны, не нелѣпы, а имѣютъ свой глубокій внутренній смыслъ, то не должны ли мы будемъ признать, что дѣйствительно нѣтъ «нелѣпаго трагизма», нѣтъ случая? Не придется ли тогда намъ, вмѣстѣ съ Л. Шестовымъ, «благословить целесообразность господствующаго надъ человѣкомъ закона»? (I, 235). Это мы еще увидимъ.

«Гамлетъ», «Юлій Цезарь», «Коріоланъ», «Король Лиръ» и «Макбетъ»? на этихъ пяти трагедіяхъ останавливается Л. Шестовъ, тщательному разбору и анализу ихъ смысла посвящена вся его книга. Мы не можемъ слѣдовать шагъ за шагомъ за Л. Шестовымъ въ этомъ анализѣ и отсылаемъ читателя къ самой книгѣ? единственной по силѣ чувства и глубинѣ мысли во всей нашей русской литературѣ о Шекспирѣ послѣ статей Бѣлинскаго; мы только намѣтимъ рядомъ цитатъ главныя точки проходимаго Л. Шестовымъ пути и увидимъ, какъ отъ смысла трагедiи Л. Шестовъ переходить къ вопросу о смыслѣ жизни вообще.

Въ чемъ трагедія Гамлета и каковъ ея смыслъ? Гамлетъ? «мыслитель», по характеристикѣ Л. Шестова; его, какъ и многочисленныхъ позднѣйшихъ Гамлетовъ и гамлетиковъ «рефлексія заѣла», говоря словами Тургенева. Гамлеты умѣютъ только «мыслить», т.-е. обращаться къ явленіямъ одной стороной своего существа; это ихъ свойство «принижаетъ въ нихъ всѣ стороны душевной дѣятельности? для одной» (I, 53). Чтобы стать человѣкомъ въ настоящемъ смыслѣ этого слова, «мыслитель» долженъ войти въ міръ дѣйствительности, долженъ не только мыслить, но и чувствовать, долженъ стать достойнымъ имени человѣка? и въ этомъ смыслъ той трагедии, которую переживаетъ Гамлетъ. «Жизнь застыла въ Гамлетѣ и проснуться онъ можетъ только отъ сильнаго потрясенія: трагедія ему необходима… Тогда лишь онъ узнаеть, что такую жизнь нельзя принять, что нужно найти иную, хотя бы пришлось для этого вынести самыя тяжелыя муки» (I, 69). Прежняя жизнь для Гамлета невозможна: распалась связь временъ, говорить онъ; «пока связь временъ не будетъ возстановлена, нельзя, не нужно жить. И онъ знаетъ, что связь порвалась не внѣ его, а въ немь самомъ»… (I, 76). И въ возстановленіи этой распавшейся связи временъ заключается развитіе трагедіи Гамлета; онъ сбрасываетъ съ себя узы своей комнатной философіи, онъ входить въ живую жизнь, въ міръ страданія и сознанія.«…Твои муки? обращается къ Гамлету Л. Шестовъ? не пропадутъ даромъ. Лучше было тебѣ вынести всѣ испытанія, рыдать глядя на тѣнь отца своего, безумствовать наединѣ съ собой и передъ матерью, чувствовать себя ничтожнымъ, раздавлен-нымъ червя-комъ? чѣмъ жить въ Виттенбергѣ въ сознаніи своего великаго душевнаго превосходства. Не слѣпая судьба загнала тебя въ трагедію, а разумная необходимость. Нужно выстрадать свое совершенство, свое развитіе» (I, 82). И прежде всего? нужно вѣрить въ эту разумную необходимость, вѣрить, что, какъ говорить Гамлетъ, и воробей не погибнетъ безъ воли провидѣнія: «вѣритъ въ провидѣніе, т.-е. чувствовать глубокую осмысленность нашей жизни? великое дѣло», заявляетъ Л. Шестовъ (I, 87; курс. вездѣ нашъ). Вскрыть смыслъ трагедіи, разсказать о горѣ, насиліи, убійствѣ, смерти? и притомъ «разсказать не за тѣмъ, чтобы пугать и безъ того напуганное воображеніе картинами ненужныхъ мукъ и безвременныхъ смертей, а за тѣмъ, чтобы объяснить, какой смыслъ все это имѣло? можетъ лишь великій поэтъ»… Такимъ великимъ поэтомъ былъ Шекспиръ.«…Никто? ни до Шекспира, ни послѣ него? не умѣлъ такъ ясно видѣть въ человѣческой душѣ, чтобы всю путаницу сложныхъ явленій нашей психики, представляющуюся не только наблюдателямъ, но и дѣйствующимъ лицамъ, случайнымъ сплетеніемъ послѣдствій случайныхъ событій, понять какъ нѣчто единое, осмысленное, цѣлесообразное. У Шекспира высшая задача, доступная только художнику: объяснить смыслъ жизни во всѣхъ ея проявленіяхъ. Не отбросить жизнь, какъ „цвѣтеніе“, какъ добавленіе къ внѣшнимъ явленіямъ, только ими и опредѣляемое, а поставить жизнь впереди всего, въ ней видѣть начало… Поэтъ примиряетъ насъ съ жизнью, выясняя осмысленность всего того, что намъ кажется случайнымъ, безсмысленнымъ, возмутительнымъ, ненужнымъ. У Шекспира Гамлетъ выносить трагедію не потому, что онъ запутался въ сѣтяхъ слѣпой судьбы…; Гамлету, повторяемъ, его трагедія была необходима. Шекспиръ именно потому и великъ, что умѣлъ видѣть порядокъ и смыслъ тамъ, гдѣ другіе видѣли только хаосъ и нелѣпость»… (I, 88).

Насколько все это убѣдительно или неубѣдительно,? мы еще увидимъ, а пока пойдемъ дальше за Л. Шестовымъ. Онъ переходить къ «Юлію Цезарю» и особенно останавливается на Брутѣ, противопоставляя его Гамлету и считая его величайшимъ представителемъ этическаго индивидуализма. Гамлетъ? представитель рефлектирующей мысли, Брутъ? представитель непосредственнаго чувства, вооруженнаго мыслью. «Гамлетъ со всѣмъ, что внѣ его, связанъ идеею. Онъ не можетъ порвать этой связи, но она мучительно тяготитъ его. Брутъ связанъ съ поселяниномъ, съ Римомъ, съ Люціемъ, съ Порціей? какъ съ самимъ собою» (I, ІІ8). Для Брута? «жить и мыслить… не два раздѣленные, противоположные одинъ другому процесса, а одинъ» (I, 104); люди для него? не ходячія абстракціи, а подобныя ему существа, чувствующія и страдающія: «для Брута нѣтъ добра внѣ человѣка… Цѣлью онъ считаеть не правила, а себя и своихъ ближнихъ» (мысль эта о человѣкѣ-самоцѣли, замѣчаетъ Л. Шестовъ, могла явиться только у Шекспира, такъ глубоко понимавшаго и цѣнившаго человѣка; I, 98 и 113). Свобода для него? высшее благо, рабство? высшее зло; на этой почвѣ и происходить его душевная трагедія. Но, переживая ее, рѣшившись пожертвовать ради свободы своимъ лучшимъ другомъ, Цезаремъ, Брутъ все время остается образцомъ человѣка, «вездѣ и всегда…, словомъ и дѣломъ, учить людей нравственному величію»… Въ этомъ смыслъ его трагедіи. И уже одно то, что на свѣтѣ есть Бруты, должно убѣдить насъ, «что есть „человѣкъ“, есть зачѣмъ жить, есть что дѣлать? и ни зло, ни горе, ни сама смерть не обвинятъ жизни»… (I, 120). Мы скоро увидимъ, какъ нѣсколько лѣтъ спустя Л. Шестовъ отнесся къ «нравственному величію» Брута, къ «велѣніямъ долга», исполнителемъ которыхъ онъ является…