Л. Шестовъ самъ отмѣчаетъ слѣдующее любопытное обстоятельство изъ исторіи шекспирологіи: «съ тѣхъ поръ,? говорить онъ,? какъ за Шекспиромъ установилась слава величайшаго изъ когда-либо существовавшихъ поэтовъ, у него перестали учиться. Его всегда оставляютъ на самый конецъ. Когда міросозерцаніе у человѣка сложилось? онъ начинаетъ „изучать“ Шекспира, т.-е. отыскивать въ его произведеніяхъ доказательства справедливости того отношенія къ жизни и людямъ, которое подсказали ему его собственное прошлое и личные вкусы. Шекспиръ слишкомъ великъ, чтобъ обойти его»… (I, 41). И прежде всего это примѣнимо къ самому Л. Шестову. Найти въ Шекспирѣ союзника? значитъ найти твердую точку опоры; и Л. Шестовъ хотѣлъ вести свою борьбу съ фантомомъ Случая, опираясь на Шекспира.

Мы не будемъ обращать вниманія на полемику Л. Шестова съ Брандесомъ, Гервинусомъ, Крейссигомъ, Ульрици и другими шекспирологами; вообще оставляемъ въ сторонѣ вопросъ о значеніи этой книги Л. Шестова среди необъятной литературы о Шекспирѣ, какъ ни высоко склонны мы цѣнить это значеніе. Несомнѣнно во всякомъ случаѣ одно: въ этой своей полемикѣ съ шекспирологами, и особенно съ Бранде-сомъ, Л. Шестовъ тщетно пытался занять позицію объективнаго толкователя Шекспира, противопоставляя свою точку зрѣнія субъективнымъ построеніямъ Брандеса; попытка эта была тщетной потому, что взглядъ Л. Шестова на Шекспира былъ въ совершенно равной степени проникнуть? да иначе и быть не можетъ? субъективными предпосылками. Л. Шестову надо было доказать себѣ и другимъ, что случая нѣтъ, что въ мірѣ царитъ разумная необходимость, что на тронъ узурпатора-Случая надо посадить угнетенную Цѣлесообразность. Быть можетъ, такое міросозерцаніе сложилось у Л. Шестова непосредственно при изучены Шекспира, но вѣдь отъ этого оно, міросозерцаніе это, не стало менѣе субъективнымъ? Шекспиръ только путь, только средство; на его произведеніяхъ Л. Шестовъ открываетъ намъ свои взгляды, свое міровоззрѣніе; Шекспиръ дол-женъ отвѣтить ему на тѣ вопросы «зачѣмъ», передъ которыми безсильно останавливается наука и которые вводятъ насъ въ область философы и интуитивнаго творчества.

Въ первыхъ главахъ своей книги Л. Шестовъ обрушивается на ту объективную науку, которая думаетъ упразднить всѣ вопросы «зачѣмъ» своимъ отвѣтомъ на вопросы «почему». Если вопросы «зачѣмъ» незакономѣрны, ошибочны, излишни, то во что же обращается внутренній міръ человѣка?? спрашиваетъ Л. Шестовъ:? въ такомъ случаѣ «не ложь ли и вся жизнь человѣка… и не имѣетъ ли „научное право“ на существованіе только то въ жизни человѣка, что есть въ ней общаго съ существованіемъ внѣшняго міра?» На эти вопросы представители объективной науки (Л. Шестовъ имѣетъ въ виду Тэна) отвѣтили утвердительно: да, все личное, все индивидуальное? ложь; да, все частное, все единичное имѣетъ право на существованіе лишь постольку, поскольку оно можетъ стать общимъ, сверхъ-личнымъ. Мы уже встрѣчались съ этой точкой зрѣнія: ее исповѣдывалъ знакомый намъ Сергѣй Николаевичъ на своей горной астрономической вышкѣ. Вы помните этого великолѣпнаго представителя объективной науки и сверхъ-личной точки зрѣнія: сходить съ ума и становится жалкимъ идіотомъ его сынъ, брошенный въ тюрьму, а онъ недоумѣваетъ: какъ это можно плакать и приходить въ отчаяніе изъ-за гибели одного человѣка?! «Я вижу космосъ, я вижу вездѣ торжествующую безбрежную жизнь? и я не могу плакать объ одномъ… Жизнь, жизнь вездѣ»… Сынъ его погибнетъ, какъ гибли милліоны людей? что за бѣда? «Какъ садовникъ, жизнь срѣзаетъ лучшіе цвѣты, но ихъ благоуханіемъ полна земля… Взгляни туда, въ этотъ безпредѣльный просторъ, въ этотъ неизсякаемый океанъ творческихъ силъ. Взгляни туда!»… Л. Шестовъ приводить почти буквально такія же слова Тэна о «подвижной внѣшности исторіи или жизни и о томъ яркомъ и ароматическомъ цвѣтеніи, которое природа расточаеть на поверхности бытія»… И Тэнъ тоже поетъ хвалу неизсякаемому океану творческихъ силъ, тоже чувствуеть «восторженное удивленіе при видѣ колоссальныхъ силъ, находящихся въ самомъ сердцѣ всего существующаго», тоже сводить человѣка на роль простого винтика въ механизмѣ вселенной: «человѣкъ такой же продукть, какъ и всякая вещь», и плакать о немъ, радоваться, негодовать и проклинать? не дѣло науки. Смерть, горе, несчастія и всѣ черный тѣни земли подчинены строгимъ законамъ необходимости; изучать ихъ? вотъ все, что нужно. А проклинать, негодовать? что за нелѣпость? «Статочное ли дѣло, чтобы кто-нибудь сталъ негодовать противъ геометріи?? А тѣмъ болѣе противъ живой геометріи?»… Иначе говоря, нѣтъ и не должно быть вопросовъ «зачѣмъ»; достаточно съ насъ отвѣтовъ на вопросъ «почему». И Л. Шестовъ ядовито комментируетъ ириведенныя выше слова Тэна. «Все это,? говоритъ онъ,? въ переводѣ на конкретный языкъ значить: недавно былъ уличенъ кладбищенскій сторожъ въ оскверненіи труповъ. Но не ужасайтесь: сумма угловъ въ треугольникѣ равняется двумъ прямымъ. Недавно у такого-то убили на войнѣ единственнаго сына. Не бѣда: ломаная больше прямой. Въ Россіи нѣсколько лѣтъ тому назадъ былъ голодъ. Это совершенно разумно, ибо людямъ нечего было ѣсть, а въ такихъ случаяхъ, по непреложнымъ законамъ природы, они должны обязательно истощаться. Мюссе въ такихъ случаяхъ восклицаеть: „молитва замираеть на устахъ“, Байронъ произносить свое страшное проклятіе: „собаки или люди“, Гейне бросаеть лиру и беретъ въ руки палку, а ученый, глядя на все это, убѣжденъ, что это только „цвѣтеніе на поверхности бытія“? яркое или ароматическое?…» (I, 14).

Въ то время какъ Л. Шестовъ писалъ свою первую книгу, у насъ въ Россіи пышно расцвѣталъ ортодоксальный марксизмъ, доводившій эти точку зрѣнія объективизма до абсурда; въ маленькихъ доморощенныхъ Тэнахъ у насъ никогда не было недостатка. Тѣмъ болѣе необходимо подчеркнуть ту позицію, которую занялъ въ этомъ вопросѣ Л. Шестовъ. Наука полновластна въ своей строго опредѣленной области; тамъ она самодержавна, тамъ она царить надъ всѣми «почему», касающимися внѣшняго міра. Но когда она хочеть, въ лицѣ крайнихъ объективистовъ, завладѣть и всѣми внутренними переживаніями человѣка, когда она хочетъ упразднить всѣ вопросы о цѣли и смыслѣ и замѣнить ихъ вопросами причинной послѣдовательности, то туть она уже вторгается въ чужую область, на которую не имѣеть никакихъ правъ. Но тутъ же сразу проявляется и ея безсиліе: не будучи въ состояніи отвѣтить на вопросы «зачѣмъ», а потому и упраздняя эти вопросы, крайніе объективисты въ то же время безсильны отвѣтить въ этой области и на вопросы «почему»; вѣрнѣе сказать, они отвѣчаютъ? но лишь однимъ ничего не отвѣчающимъ словомъ: случай, словомъ, столь ненавистнымъ Л. Шестову. «Случай? говорить Тэнъ? ведетъ человѣка сквозь очень опредѣленныя и самыя сложныя обстоятельства къ горю, преступленію, безумію, смерти»… «Слово случай,? замѣчаеть по этому поводу Л. Шестовъ,? которому такъ строго воспрещено показываться, когда рѣчь идеть объ объективныхъ явленіяхъ (ибо „случай“ говорится тогда, когда ясно, что объясненія не нужно), здѣсь именно на своемъ мѣстѣ»… (I, 22). Ибо что такое для Тэна, для объективнаго соціолога, для великолѣпнаго Сергѣя Николаевича, что такое для всѣхъ нихъ смерть, безуміе, горе, какъ ни случай, не подлежащій научному обобщенію? И такимъ образомъ «чѣмъ болѣе прочно устанавливается законъ причинности для міра внѣшняго, тѣмъ больше отдается во власть случая внутренній міръ человѣка»… (I, 9).

Кирпичъ сорвался съ домоваго карниза и разбилъ голову человѣка. «Почему?»? на это отвѣчаетъ наука; для нея «паденье кирпича лишь доказываеть гармоничность явленій природы, торжествующий во всей вселенной закономѣрный порядокъ»… Пойдемъ однако дальше и опять предоставимъ слово самому Л. Шестову. Камень упалъ по неизмѣннымъ законамъ природы, но… «но при этомъ получается еще нѣчто: человѣкъ изуродованъ. То-есть молодое, полное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо вдругъ обращается навсегда въ негоднаго калѣку… Что все это такое? Почему такъ произошло, такъ случилось? Пока камень падалъ и расшибалъ по пути другіе камни? все было ясно. Пусть себѣ падаетъ! Но сказать такъ: „камень упалъ и при этомъ обстоятельствѣ уничтоженъ человѣкъ“…? значить умышленно закрывать глаза. Вѣдь наоборотъ: погибъ человѣкъ? это сущность, это главное, это требуетъ объясненія, а то, что камень упалъ? есть добавочное обстоятельство. По объясненію же науки, все, что произошло съ человѣкомъ, есть лишь прибавка къ внѣшнему явленію, нѣчто случайное, необъяснимое, не нуждающееся въ объясненіи. Человѣкъ живетъ или не живетъ, радуется или страдаетъ, падаетъ или возвышается? все это лишь поверхность, видимость явленій: сущность же ихъ? паденіе камня. Отсюда общій выводъ: жизнь, внутренняя жизнь человѣка, есть, по существу своему, нѣчто совершенно случайное»… (I, 9). Съ этимъ подчеркнутымъ нами выводомъ и ведетъ не на жизнь, а на смерть борьбу Л. Шестовъ въ своей первой книгѣ. Жизнь, внутренняя жизнь человѣка, есть нѣчто совершенно не случайное? хочетъ доказать онъ намъ; доказать это? значить попытаться отвѣтить на вопросъ «зачѣмъ».