Возьмемъ другой примѣръ: вотъ передъ нами «жизнь Человѣка». Въ ней Л. Андреевъ не видитъ внутренняго смысла; Л. Шестовъ, наоборотъ, учитъ насъ видѣть вполнѣ ясный субъективный смыслъ въ жизненной трагедіи Человѣка. Человѣкъ съумѣлъ вынести и голодную бѣдность, и пресыщенное богатство, и снова бѣдность и одинокую старость? и встрѣтилъ побѣдителемъ смерть; гнетущее горе, смерть сына, смерть жены не сломили Человека, онъ выстрадалъ свое человѣческое достоинство и жизнь его есть осмысленная трагедія. Но вотъ опять: смерть сына. Опять передъ нами безсмысленная драма. Пошелъ гулять сынъ Человѣка? молодой, красивый, начинающей жить? и кто-то бросилъ въ него камнемъ и разбилъ ему голову. Онъ умеръ. Смерть сына является для Человѣка только однимъ изъ элементовъ его осмысленной трагедіи; ну, а для самого этого убитаго камнемъ сына? Не повторяется ли здѣсь то самое, о чемъ у насъ уже была рѣчь при разборѣ творчества Ѳ. Сологуба: одного распинаютъ, а другой въ это время ѣстъ ананасный компотъ? (см. выше, стр. 26). Только тамъ у насъ шла рѣчь объ эстетическихъ, а здѣсь объ этическихъ переживаніяхъ. Одно дѣло? повторимъ мы еще разъ? ѣсть ананасный компотъ, глядя на крестныя муки, а другое дѣло? быть распятымъ самому; оправдывать и объяснять безсмысленныя страданія, безсмысленную драму одного человѣка осмысленной трагедіей другого только потому, что онѣ одновременны? все равно, что строить знакомое уже намъ умозаключеніе: stat baculus in angulo, ergo pluit. А если такъ, то чѣмъ оправдаемъ мы гибель сына Человѣка? Случайно камень попадаетъ ему въ голову? и «молодое, полное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо? слышали мы отъ Л. Шестова? вдругъ обращается въ не-годнаго калѣку»; болѣе того? умираетъ. И пусть его смерть является элементомъ личной осмысленной трагедіи его отца; но для него самого, еще не знавшаго никакой трагедіи, еще только вступавшаго въ жизнь? этотъ ударъ камня явился элементомъ безсмысленной драмы.

Что отвѣчаетъ на все это Л. Шестовъ? Мы знаемъ его отвѣтъ: онъ взываетъ къ вѣрѣ въ осмысленность человѣческой жизни; вѣрить въ эту осмысленность? «великое дѣло!» (I, 87; см. выше, стр. 86). Плохо дѣло, разъ приходится прибѣгать къ такимъ аргументамъ! Другой аргументъ? заключеніе отъ частнаго къ общему; пріемъ, какъ извѣстно, не особенно рекомендуемый въ логикѣ… «Случая нѣтъ,? слышали мы,? если трагедія Лира не оказалась случаемъ». Пусть такъ; пусть въ трагедіи отнынѣ нѣтъ мѣста случаю; но въ драмѣ?!.. Трагедія есть субъективный процессъ, развитіе явленій нравственнаго міра; драма же есть?????? она характеризуется отсутствіемъ этого субъективнаго процесса и чисто внѣшнимъ пересѣченіемъ двухъ причинныхъ рядовъ: шелъ человѣкъ, на голову свалился камень. Л. Шестовъ намъ не доказалъ, что драмы нѣтъ, а есть только трагедія; онъ доказалъ лишь, что многія драмы можно объяснить, какъ трагедіи. Вотъ, напримѣръ, участь Корделіи: для насъ это только драма, только нелѣпое и случайное стеченіе обстоятельствъ; въ центрѣ нашего вниманія стоитъ трагедія Лира. Но если бы великій поэтъ, хотя бы тотъ же Шекспиръ, написалъ не трагедію «Король Лиръ», а трагедію «Корделія», т.-е. перенесъ фокусъ своего вниманія на душевную жизнь Корделіи, то вся ея судьба стала бы для насъ осмысленной, а трагедіи Лира, наоборотъ, мы не смогли бы понять, отнесли бы ее къ области «нелѣпаго трагизма», сочли бы ее «драмой». Допускаемъ и это; допускаемъ сложный процессъ развитія нравственнаго міра Корделіи; допускаемъ, что многія драмы можно объяснить, какъ трагедіи. А если такъ,? продолжаетъ Л. Шестовъ,? то драмы вообще нѣтъ, а?????? есть лишь необъясненный случай (см. выше, стр. I, 88)… Вотъ обобщающее умозаключеніе отъ частнаго къ общему; въ немъ коренится вся ошибка Л. Шестова, заключающаго отъ «многiя» ко «всѣ». Камень убиваетъ человѣка? гдѣ здѣсь «трагедія» для убитаго? На это не отвѣтитъ никакой Шекспиръ.

Эмпирическая очевидность говорить намъ, что существуютъ не только трагедіи, но и драмы; противъ этой очевидности выставляюсь требованіе вѣры: это? покушеніе съ негодными средствами. И самъ Л. Шестовъ не могъ не почувствовать, что «неладно что-то въ датскомъ королевствѣ», что въ изложенномъ имъ міровоззрѣніи есть какой-то locus minoris resistentiae, гдѣ снова Случай одерживаетъ побѣду надъ Целесообразностью. Эта ошибка Л. Шестова намъ теперь ясна; мы видимъ, что въ борьбѣ съ фантомомъ Случая побѣдителемъ оказался не Л. Шестовъ. И вопреки его доказательствамъ мы можемъ теперь сказать: да, случай есть и всегда будетъ существовать для человѣка; случай дѣлаетъ, между прочимъ, невозможной объективную осмысленность жизни человѣка. Но мы не будемъ стоять въ ужасѣ передъ этимъ фантомомъ, потому что мы уже признали отсутствіе объективнаго смысла жизни; а наличность случая нисколько не мѣшаетъ ея субъектиной осмысленности. Мы не будемъ, подобно Л. Шестову, «благословлять цѣлесообразность господствующаго надъ нимъ закона», но и не будемъ, подобно ему, трепетать передъ мыслью о случайности человѣческой жизни? къ этому приводить насъ анализъ трагедіи и драмы, и въ этомъ состоитъ міровоззрѣніе имманентнаго субъективизма.

Ну, а куда же мы дѣнемъ трупикъ утонувшаго шестилѣтняго ребенка, черненькаго и тихонькаго мальчика Василія? Какъ оправдаемъ мы нелѣпую смерть человѣка, которому камень случайно раздробилъ голову? Л. Шестовъ самъ увидѣлъ, что на это еще нужно отвѣтить? и далъ отвѣтъ въ послѣдующихъ своихъ книгахъ, отказавшись отъ своей первоначальной точки зрѣнія.

Книга «Шекспиръ и его критикъ Брандесъ» характеризуетъ собою своего рода эпоху «разумной дѣйствительности» для Л. Шестова. Нѣтъ драмы, есть только трагедія; нѣтъ случая, есть лишь цѣлесообразность; нѣтъ нелѣпаго трагизма, есть одна разумная необходимость. Такъ въ свое время Бѣлинскій тоже былъ непоколебимо убѣжденъ въ разумности всего существующаго… И недаромъ Л. Шестовъ, потерявъ вѣру въ разумную дѣйствительность, начинаетъ свою вторую книгу обширной цитатой изъ знаменитаго письма Бѣлинскаго, разрывающаго съ философіей «Егора Ѳедорыча Гегелева». Вѣдь Бѣлинскій тоже пытался теоретически осмыслить все безсмысленное и тоже былъ вскорѣ вынужденъ отказаться отъ такой апологіи безсмысленнаго и признать, что причинная законосообразность еще не доказываетъ нравст-венной закономѣрности явленій.

Кстати, небольшое отступленіе, но любопытный вопросъ: какъ возможна, какъ психологически объяснима такая вѣра въ смыслъ безсмыслицы? Самъ Л. Шестовъ даетъ на это, хотя и по другому поводу, вполнѣ опредѣленный отвѣтъ: съ дѣтства нашъ мыслительный аппаратъ коверкаютъ наши воспитатели, заставляя вѣрить самымъ безсмысленнымъ вещамъ. Когда дѣти слышатъ разсказы о лѣшихъ, о русалкахъ, о вѣдьмахъ, то ихъ предупреждаютъ, что все это «сказки», въ которыхъ «про неправду все написано»; но тутъ же дѣтямъ сообщаютъ безапелляціоннымъ тономъ, что солнце неподвижно, что земля? вращающійся шаръ и т. п. А между тѣмъ «колдунъ, вѣдьма, дьяволъ? это только нѣчто новое, но понятное, не противорѣчащее очевидности. Вертящаяся же земля, неподвижное солнце, фиктивное небо и т. п.? все это вѣдь верхъ безсмыслицы для ребенка. И тѣмъ не менѣе это? истина, онъ знаетъ это навѣрное и съ этой неправдоподобной истиной онъ живетъ цѣлые годы. Развѣ такое насиліе надъ дѣтскимъ умомъ можетъ не изуродовать его познавательныя способности? Развѣ вѣра въ смыслъ безсмыслицы не становится его второй природой?» (III, 201–202). Это остроумное замѣчаніе Л. Шестовъ могъ бы примѣнить и къ себѣ, какъ автору книги о Шекспирѣ, которая вся проникнута этой вѣрой въ смыслъ безсмыслицы… Но скоро Л. Шестовъ увидѣлъ свою ошибку; онъ понялъ, что осмыслить безсмысленное не въ силахъ никакой Шекспиръ. Впослѣдствіи онъ самъ призналъ, что тщетна была попытка спрятаться за спину Шекспира отъ ужасовъ жизни: у Шекспира вовсе нѣтъ того полнаго «оправданія жизни», которое приписалъ ему Л. Шестовъ; въ произведеніяхъ Шекспира? писалъ впослѣдствіи Л. Шестовъ? «такъ много страшныхъ вопросовъ и ни одного удовлетворительнаго отвѣта» (IV, 180). Когда Шекспиръ писалъ своего «Гамлета»,? говорить Л. Шестовъ въ другомъ мѣстѣ? то для него тогда «распалась связь временъ… Это значить? прежняя, безсознательная, дающаяся намъ всѣмъ даромъ вѣра въ цѣлесообразность и осмысленность человѣче-ской жизни рушилась. Нужно сейчасъ же, немедленно, найти новую вѣру, иначе жизнь обращается въ непрерывную, невыносимую пытку. Но какъ это сдѣлать? Гдѣ найти вѣру? И есть ли такая вѣра на землѣ?…Отвѣтъ не только не придетъ сейчасъ, но не придетъ и черезъ многіе годы, а Шекспиръ… будетъ жить съ сознаніемъ, что для него все погибло и что всѣ отвѣты, когда-либо дававшіеся на гамлетовскій вопросъ? были лишь пустыми словами»… (IV, 224–225). Вы понимаете, конечно, что здѣсь, какъ и всюду раньше, Шекспиръ только ширма, за которой скрывается Л. Шестовъ. У Шекспира рушилась вѣра въ осмысленность и цѣле-сообразность человѣческой жизни; Шекспиру нужно немедленно найти новую вѣру; Шекспиръ отнынѣ бу-детъ жить съ сознаніемъ невозможности отвѣта на во-просъ объ объективномъ смыслѣ жизни: здѣсь всюду пишется «Шекспиръ», а произносится «Левъ Шестовъ». Людямъ нашего роста всегда удобно стать подъ защиту такого великана, какъ Шекспиръ… Когда Л. Шестовъ вѣрилъ въ смыслъ жизни, онъ доказывалъ намъ его произведеніями Шекспира; теперь, когда эта его вѣра рушилась, онъ снова тѣми же произведеніями Шекспира подкрѣпляетъ свою новую точку зрѣнія. Шекспиръ слишкомъ великъ, чтобъ обойти его? слышали мы отъ Л. Шестова,? и каждый ищетъ опоры своему міровоззрѣнію въ интуиціяхъ великаго художника. И если бы мы пожелали подойти къ Шекспиру съ предвзятой тенденціей, то мы безъ труда сдѣ-лали бы его выразителемъ того міровоззрѣнія имма-нентнаго субъективизма, которое намѣчается въ настоящей книгѣ…