И вот передо мной Царь Олимпа.

Больше всего меня удивляет то, что он точно такой, каким я его себе представлял.

Просто поразительно, насколько это смешно – получить то, к чему меньше всего стремился. Кажется, Оскар Уайльд сказал: «В жизни есть только две настоящие трагедии. Одна – когда не получаешь того, чего хочешь, а вторая – когда получаешь. Страшнее вторая, так как, когда получаешь то, чего хочешь, чаще всего испытываешь разочарование».

Он в упор смотрит на меня.

Десятиметровый великан с белой курчавой бородой, в которую вплетены лилии, сидит на золотом троне. Белоснежные волосы львиной гривой спадают ему на плечи. Высокий, слегка выпуклый лоб охватывает золотая лента с маленькими синими бриллиантами. Под густыми бровями красные, пылающие, как угли, глаза. Его кожа необыкновенно бела. Руки огромны, мускулисты, с выступающими венами.

В правой руке он держит скипетр, из которого время от времени сыплются искры, словно по нему пробегает электрический ток. В левой руке у него шар, на котором сидит орел. Золотая тога сложными складками спадает с его плеч на колени. Голени и щиколотки оплетены золотыми ремнями сандалий, также украшенными синими бриллиантами.

Я едва дохожу ему до голени.

Он продолжает мрачно разглядывать меня, как человек, обнаруживший хомяка, который явился требовать зерен. Он произносит:

– ВОН.

Его голос звучит торжественно. Он внушает мне уважение и страх.

Я не шевелюсь.

– ПРОВАЛИВАЙ!

ОН посмотрел на меня. ОН говорил со мной.

Он делает движение рукой, и ткань его тоги шумит, как ветер.

Я в ступоре не потому, что испуган или восхищен, а потому, что сознаю – передо мной тот, кто стоит на вершине иерархии душ.

И этот абсолютный монарх обращается лично ко мне. Его голос смягчается.

– Ты не понял, малыш? Я велел тебе уходить. Тебе нечего делать здесь. Ступай играть с товарищами.

Я понимаю его слова. И разрываюсь между радостью оттого, что ОН обращается ко мне, и мучительной попыткой понять смысл того, что он говорит.

Я нарушаю его покой. У него, конечно, полно более важных дел. В голове вертится вопрос, который я задаю себе всю жизнь: «Что я, собственно, здесь делаю?» Одновременно в голову лезут фразы, которые я слышал во время моих приключений: «Может быть, ты тот, кого ждут», и еще «Любовь – как шпага, юмор – как щит». Интересно, с Зевсом это сработает?

Не для того я с таким трудом добрался сюда, чтобы все бросить. Я ничто, и мне нечего терять.

Мои ноги подкашиваются, но пятки отказываются поворачивать.

Во взгляде Зевса читается неприкрытое раздражение.

– ВОН! Ты не понял? Я хочу остаться один.

Я не двигаюсь с места. Я так устал, что не смог бы этого сделать, даже если бы захотел.

Афродита сказала, что желает мне разгадать загадку, чтобы я мог увидеть Зевса. Гера, его собственная жена, сказала, что уже давно не получала от него вестей. Судя по всему, он не хочет, чтобы его беспокоили.

Как поступил бы мой учитель Эдмонд Уэллс? Не знаю. Зато я точно знаю, чего бы он делать не стал. Он не стал бы махать рукой на прощание со словами: «Не беспокойтесь, я сам закрою дверь».

Зевс смотрит на меня. Он огромен. Он подавляет все вокруг. Он наклоняется надо мной, как я когда-то наклонялся над муравьем, который собирался залезть на мой палец. Как муравей, я испуган размерами этого пальца, этого бога. Он мог бы раздавить меня одним щелчком. Я пытаюсь заговорить, но не могу.

Он хмурится. Его голос раскатами грохочет над моей головой:

– Я НЕ ХОЧУ НИКОГО ВИДЕТЬ. Слегка смягчившись, он продолжает:

– Пфф… Старшие боги, боги-ученики… Все они так заняты собой. Они ведут себя как смертные хуже – как мальчишки! Как только их начинают называть богами, они становятся невыносимыми. Эго, эго. Эго становится тем больше, чем ближе они ко мне. Проваливай, малыш. Ты хотел меня увидеть, ты меня увидел. Давай двигай отсюда.

Пора что-нибудь ответить или действительно повернуться и уйти.

Зевс смотрит на меня.

– В общем-то, и я в свое время захотел снова увидеть своего отца, Кроноса. Хозяин времени… Когда-то он казался мне великаном. Теперь ты видел его, он всего лишь обычный человек. Просто поразительно, что мы себе выдумываем о других.

Он умолкает, наклоняется ко мне.

– Скажи, тебя прислала Гера, правда? Она постоянно подозревает меня бог знает в чем. А после той истории с Ганимедом она стала совершенно невозможной. Конечно, ее женская гордость страдает. Она не выносит, что я обманываю ее с теми, кто моложе ее. Но когда она увидела меня с юношей, ее женская природа была оскорблена.

Он поглаживает бороду.

– Что она себе думала? Что я ограничусь смертными женщинами? Так вот, я открыто признаю – я царь богов и я «би». Между нами говоря, я, как любой художник, считаю нормальным стремление к новым ощущениям.

Он разражается оглушительным хохотом, довольный собственным остроумием.

– Ну вот, мы и поговорили. Ты беседовал с царем богов. Можешь гордиться этим перед одноклассниками. Ты видел великого Зевса в его дворце. Теперь оставь меня в покое.

Я слишком долго ждал и слишком много вынес, чтобы послушно уйти.

– Ты не хочешь уходить? Тогда я тебя испепелю. Он замахивается молнией и готовится обрушить ее на меня.

Я закрываю глаза и жду. Ничего не происходит.

– Или тебя послала Афродита? Ох уж эта Афродита! С кем только она не спала! Гефест, Гермес, Посейдон, Арес, Дионис… Ах… Пожалуй, ее не поимел… только я. У нее прямо навязчивая идея. Она хочет переспать со мной, со своим приемным отцом. Ну и стерва! Я подозреваю, что она родила Гермафродита от Гефеста только для того, чтобы польстить моей бисексуальности. А теперь она посылает мне учеников. И ведь не каких попало, а маленького хитреца, который сумел разгадать загадку моего Сфинкса.

Он поудобнее устраивается на троне. Я повторяю про себя: «Я ничто, мне нечего терять».

И слышу громовой голос:

– Ты думаешь, что тебе нечего терять, если ты ничто?

Он читает мои мысли!

– Разумеется, «маленькое ничто», я читаю твои мысли. Я Зевс.

Не показывать, что это произвело на меня впечатление.

– Ты считаешь, что я говорю слишком нормально для Великого Бога? Подумай тогда о хомяках. Например, о хомяках твоего Теотима. Что видят эти хомяки? Они считают, что ребенок, который ухаживает за ними, это Верховный Бог. Однако, если бы хомяки могли с ним разговаривать, я не вижу причин, чтобы мальчик отвечал им напыщенными речами. Он будет говорить с ними как ребенок – по-своему, «нормально». Я нормален, а вот ты…

Что я еще сделал?

– Я бы сказал, чего ты не сделал. Хорошо, предположим, ты явился сюда… Но что ты сделал со своими талантами?

Я вспоминаю, что Эдмонд Уэллс повторял мне слова Иисуса: «Когда настанет Страшный Суд, тебя спросят только об одном – что ты сделал со своими талантами?»

Я сглатываю.

– С того, у кого много талантов, много спросится. У тебя много талантов. Знаешь ли ты об этом, Мишель Пэнсон?

Мне кажется, что его взгляд шарит в моем мозгу. Только не думать. Ни о чем не думать.

Как не думать ни о чем? Жить только настоящим моментом. Единственной информацией в моей голове должны быть слова, вылетающие из его огромного рта. Я пустой сосуд, его слова наполняют меня.

– Ты сумел прийти сюда. Хорошо. Ты умеешь находить решения. Но ты использовал только одну десятую своих возможностей.

Я стараюсь дышать спокойно.

– Большой талант накладывает большую ответственность. Если бы у тебя не было таланта, ты бы мог быть как все. И никто бы тебя не упрекнул. Но ты… Ты догадываешься о множестве истин, о которых нигде не написано. Просто у тебя интуиция, понимаешь? Именно благодаря ей ты добрался сюда. Хорошо. Но этого мало.