Папа родился 5 июня 1860 года на хуторе в Ковенской губернии (в 1917 году город Ковно (Ковна) был переименован в город Каунас, который в 1919–1940 годах являлся столицей Литвы). Иван Михайлович был старшим ребенком в семье (еще были сестра Анна и брат Христофор). Окончил сельскую школу. С ранней юности вел самостоятельную жизнь в г. Ковно. Был евангелическо-лютеранского вероисповедания. Знал четыре языка: русский, литовский, польский и немецкий. Получил агрономическое образование и работал уездным агрономом.

Еще в 1901 году, при женитьбе, дедушка Кноте помог папе получить в долг десять тысяч рублей у знакомого банкира, которому дал поручительство. Мама об этом не знала. Неожиданно в 1905 году банкир обанкротился, и встал вопрос о выплате долга полностью. В это время дедушкины дела были плохи

— карточные проигрыши довели до того, что были заложены его охотничий магазин и дом. Вексель был предъявлен родителям, и в доме разразился скандал. Мама хотела тотчас же уехать от папы. Но в конце концов было принято решение самим выплачивать долг. Каждый месяц, когда приносили длинный синий вексель, атмосфера в доме накалялась, и скандалы становились неизбежны. Особенно после того, как мама начала преподавать в гимназии и зарабатывать деньги. В защиту папы скажу, что он любил семью и непременно хотел разбогатеть. Но был неудачником. Я думаю, что долги папы во многом были причиной разлада в семейной жизни родителей. В 1905 году папе удалось найти управленческую работу в Саратове у сахарозаводчика М.Н.Терещенко, будущего министра Временного правительства.

Новая работа папы дала возможность улучшить материальное положение семьи и вовремя выплачивать деньги по векселю.

Летом мы с мамой обычно ездили к морю. Запомнились лето — осень 1905 года, когда мы гостили у моего крестного, генерала А.Буша, на его даче в Сочи (после революции она была национализирована, и в ней помещался кремлевский санаторий им. М.И.Калинина). Время было революционное и тревожное. Помню страх всех. Из окон на чердаке мы смотрели на море, где, возможно, мог находиться броненосец "Потемкин". Генерал боялся ареста. Поздней осенью мы уехали из Сочи пароходом в Севастополь, где нас встречал папа, который лечился на курорте в Саках.

На Рождество в 1907 году к нам в гости приехала младшая сестра мамы тетя Оля. Я помню ее как красивое видение — золотые волосы и постоянно улыбающееся лицо. На ней был меховой жакет с маленькой круглой меховой муфточкой и такой же шапочкой. Я была влюблена в нее. Той же зимой случилось происшествие, едва не стоившее мне жизни. Во дворе в каретнике была заперта бешеная собака, которая все время выла, гуляя одна во дворе, я захотела ей помочь, протянула руку под ворота каретника и стала гладить нос собаки. К счастью, это увидел дворник, схватил меня на руки и отнес к маме. Переполох был большой. Варежку сожгли, мне вымыли руки, прибежал знакомый доктор из соседнего дома. Все окончилось благополучно, но вспоминать и сейчас страшно, ведь тогда вакцины против бешенства еще не было.

В ту же зиму я впервые по-настоящему увлеклась чтением. С огромным удовольствием прочла "Маленького оборвыша" Д.Гринвуда, "Тома Сойера" М.Твена. Увлекалась Чарской.

Возможно, приезд в гости из Парижа в 1908 году сестры мамы Екатерины Яковлевны, их разговоры, может быть, плохие отношения с папой привели к решению мамы стать преподавательницей иностранных языков. Списавшись с бабушкой и получив ее поддержку, мама уехала учиться на курсы для преподавателей иностранных языков Берлинского университета. Меня отправили в Гродно к бабушке. Вещи перенесли на склад этого же дома на хранение, а квартиру сдали. Папа в это время находился в основном в командировках. Мне было жаль оставлять папу одного, но власть мамы была так сильна, что все решения были исполнены и к Рождеству мы с мамой уехали в Гродно к бабушке. Оттуда в конце декабря 1908 года мама уехала учиться в Берлин, а я поступила в подготовительный, а может быть, первый класс начальной школы в Гродно. Читать я уже умела и знала арифметику в достаточной степени, чтобы поступить в школу в середине года. Рождество и новый 1909 год я встретила у бабушки. Под елкой для меня лежало много подарков — бархатное платье электрик, туфли шантэн, полный набор белья и кукла. Ее происхождение занятно: на одном из благотворительных вечеров в купеческом клубе разыгрывалась кукла, имя которой надо было угадать. Дедушка, как всегда, был увлечен картами и даже не пошел в зал с елкой. Когда ему предложили назвать имя куклы, он в азарте карточной игры назвал свое имя — Яков — и выиграл. Был еще один человек, назвавший то же имя, но все знали, что к дедушке приехала старшая внучка, и из уважения вручили куклу ему. Когда утром я увидела куклу со всем ее приданым (от рождения до юноши-казака), радость моя была огромна. Мой Яшка был любимейшим до юношеских лет. Переезжая в 1921 году из Саратова в Москву, я взяла его с собой. Мои дети играли с ним. К сожалению, во время войны куклу разбили.

Дедушка продолжал играть в карты и проигрывать. Чтобы выручить денег, дом бабушки заложили. Весною 1909 года в Германию через Гродно ехала тетя Оля. Она взяла меня с собой, чтобы отвезти к маме, которая училась тогда на курсах усовершенствования преподавания иностранных языков Марбургского университета. У меня был свой паспорт, который сохранился до сих пор.

После окончания курсов в Марбурге мама вместе со мной поехала в Париж к сестре Екатерине Яковлевне. Тогда я вновь встретилась с Лёлей, но внутренней близости у нас было мало. Она почти не говорила по-русски, а я еще не знала хорошо французский язык. Помню только, что она была капризной и мы ссорились уже тогда. Лёля училась в школе и была красиво одета.

Мы с мамой ходили в Люксембургский сад, и я впервые катала высокий обруч. Видела, как парил над Парижем воздушный шар. Запомнился шумный Париж с блестящими витринами, толпами людей и иллюминацией. Денег было мало, но мама купила севрский чайный сервиз, который многие годы напоминал мне мою первую заграничную поездку.

Осенью 1909 года мы вернулись в Саратов. Поселились в новой квартире. Диплом Берлинского университета позволял маме работать самостоятельно. Но, получив место преподавателя немецкого языка в Первой саратовской женской гимназии, она уже не могла, как хотела, уйти от мужа: по закону разведенные женщины не имели права преподавать в казенных учебных заведениях. Атмосфера в доме была тяжелая. Я поступила учиться в ту же Первую женскую гимназию. Мама взяла к нам в дом жить учившуюся в той же гимназии дочку своей тети Амалии Федоровны Надю, с которой в те годы я не дружила и часто ссорилась. Зима 1909–1910 годов прошла спокойно.

В первый для мамы учебный год ей были даны младшие классы. Но, увидев ее одаренность, дирекция гимназий на следующий учебный год передала ей все классы — с 1-го по 7-й. На ее уроки часто приходили гости — преподаватели гимназии и других учебных заведений Саратова. 1909–1910 учебный год в Первой саратовской женской гимназии стал началом маминой преподавательской карьеры. Сама мама, вероятно, почувствовав влечение к научной деятельности, стала выступать с докладами и лекциями для преподавателей.

Папа работал в Крестьянском поземельном банке хорошо оплачиваемым ученым управителем и занимался ликвидацией крупных имений. Мама тоже хорошо зарабатывала. Интересно, что второй домработницей у нас в то время была немка из Поволжья, которая говорила на искаженном немецком языке, поэтому Наде и мне запрещалось с ней говорить по-немецки. Звали ее Анна. Раза два в месяц приезжал ее отец, богатый крестьянин, и привозил нам топленое масло, муку и всякие сладости. Свою дочь он отдал в прислуги не для заработка, а для воспитания в интеллигентной семье.

Лето 1910 года мы провели в Мариенгофе на Рижском взморье с тетей Олей и Чариком. Мама уехала в Германию на курсы преподавателей иностранных языков Берлинского университета, а меня оставили у бабушки. Уже после отъезда мамы тетя Оля взяла меня на Рижское взморье, где я заболела. Из Гродно приехала бабушка ухаживать за мной. С ней мне было хорошо, и на всю жизнь осталось чувство признательности к ней. В августе приезжал папа навестить меня и одновременно на торжества по поводу открытия памятника Петру Первому в Риге, на которых присутствовал Николай II. Тетя Оля с Чариком стояли в первом ряду, а меня не было — болели зубы после кори. Была несчастна — помню ощущение одинокой девочки. Мое письмо с Рижского взморья от 1 июля 1910 года рассказывает о том времени.