Дорогая милая моя мамочка!

Ты, наверное, удивлялась: отчего ни одного письма не получила от меня. Когда я приехала в Мариенгоф, я заболела серьезно. Позвали доктора. Он сказал, что у меня тяжелая ангина и корь. У меня была высокая температура, больше 40. Доктор удивлялся, что такая молодая барышня (тетя Оля) взяла на себя детей, и сказал, что нужно кого-нибудь постарше. Тогда тетя Оля дала телеграмму бабушке, и бабушка на другой день приехала. Бабушка за мной очень хорошо ухаживала. Доктор сначала приходил два раза в день, потом один раз в день, и фельдшерица приходила один раз в день смазывать горло. Сегодня первый день я хорошо себя чуствую. А бабушка еще остается, потому что мне нужно часто есть, много сразу доктор не позволил, потому что у меня слабое сердце и теперь после болезни нужно хорошее питание. Благодаря бабушкиным заботам, я хорошо ем. Чарик слушается меня. Он все время у тети Эльзы. Мне тетя Оля подарила мячики, обруч и ведерко. Я только один раз купалась, а Чарик два раза. Он рад, что бабушка приехала…

Всю ночь я мучилась с зубом и сегодня полдня, пока тетя Оля не принесла капли. Кончаю вчерашнее письмо.

Целую. Рита.

Особенно чувствовала я себя одинокой сразу по приезде в Мариенгоф. Это было воскресенье 3 июля (по новому стилю) 1910 года, в день моего рождения. Мне исполнилось 10 лет, а тетя Оля, занятая кавалерами, забыла меня поздравить и только на другой день, увидев мои слезы, вспомнила о дне моего рождения. Купила игрушки, серсо, пирожные. Но горечь осталась у меня на всю жизнь. На родителей тоже осталась обида — письма и подарки я получила позже.

В ноябре 1910 года умер Лев Толстой. Прекрасно помню этот ноябрьский день, вернее, утро, когда кто-то принес траурную телеграмму. Мама плакала, а я стояла у ее колен на скамейке и не понимала, почему надо плакать по поводу смерти чужого человека.

В июне 1911 года, с заездом к бабушке в Гродно, мама поехала в Марбургский университет на летние курсы и взяла меня с собой. На этот раз мама не училась на курсах, а преподавала, тем самым заработав деньги на отдых в Германии. В августе в Марбург из Парижа приехала Екатерина Яковлевна с Лёлей. И мы все четверо уехали отдыхать на немецкий курорт Шварцвальд.

Мама была строга со мной, может быть даже слишком строга, и я ее очень боялась. С детства она приучала меня к труду: в 5 лет я накрывала стол, вытирала пыль в доме, исполняла ее поручения. Она учила меня музыке, с ней я начала заниматься иностранными языками. Но, как это ни странно, я не любила учиться у нее. Вероятно, ко мне она была чересчур требовательна. Когда я училась у нее в гимназии (первых четыре класса), она никогда не выделяла меня среди других учениц, а, наоборот, была более строга и взыскательна. Хорошо помню, как она меня вызывала к доске, зная, что я накануне не подготовила урока, и ставила двойку. Особенно беспощадно она ставила мне двойки, когда я забывала тетрадь дома. При любом нарушении или непослушании мама смотрела на меня таким мрачным взглядом, что я готова была провалиться сквозь землю. Помню, как однажды она увидела меня на переменке в гимназии с плюшкой во рту (нам запрещали покупать что-либо в буфете гимназии, а давали в корзиночке завтрак и какао) и так посмотрела на меня, что я боялась идти домой. Этот страх остался на всю жизнь.

Только уже будучи взрослой, я поняла, какую большую роль мама сыграла в моем развитии и какую огромную заботу она проявляла обо мне. Она научила меня понимать прекрасное в живописи, музыке, обращать внимание на главное и проходить мимо второстепенного. Она заставила меня пристально смотреть на мир, постепенно расширяя мой кругозор и развивая во мне интерес ко всему новому. А это время и было временем "нового".

Из рассказов маминых друзей знаю, что она была сильно привязана ко мне, но не расточала нежностей, следуя системе детского воспитания, в то время господствовавшей на Западе. Мама поощряла мое детское увлечение игрой в шахматы. Она следила за моим чтением, стараясь приобщить меня к серьезной литературе. Но я, к сожалению, отлынивала и увлекалась повестями Чарской, поглощая это модное чтиво потихоньку от мамы. Сейчас я вижу, как много я потеряла, не следуя ее советам и указаниям.

В 1912 году к нам приехала жить Надина мама (сестра бабушки — Амалия Федоровна) — "тетя", как мы ее звали. После окончания занятий в июне вся семья, включая тетю и Надю, поехала на лето в имение Каракино Кологривского уезда Саратовской губернии, где папа жил как ликвидатор имения и имел право в летнее время пригласить к себе семью. В большом двухэтажном доме внизу расположились мы с Надей и тетей. Наверху была гостиная, столовая и спальня родителей. Вспоминаю, как приятно было бегать по огромному парку, любоваться клумбами с цветами. С удовольствием купались в пруду. Вокруг были красивые леса с озерами, где водилась рыба и где мы всей компанией ловили раков. Случались и ночные прогулки.

Мама все лето работала над своей книгой "Методика преподавания иностранных языков". Она привезла с собой большую библиотеку по философии и иностранным языкам. В Саратов она отправила готовую рукопись, дополнив ее разделом "Пробные уроки", и издательство И.Д.Сытина в Москве приняло рукопись к печати. Мама была переутомлена ночной работой, была бледна, у нее кружилась голова. И в таком состоянии осенью она вновь пошла на работу в гимназию. Хозяйство в Каракине вела тетя Амалия Федоровна.

Среди служащих Крестьянского поземельного банка, подчиненных папе, шли разговоры о ликвидации банка, что грозило папе потерей работы. К счастью, в 1912 году банк не лопнул, но в 1913-м был закрыт и папа остался без работы. Шли разговоры о том, что у папы есть вторая семья. Я в это поверила и страдала.

Летом 1913 года мы вместе с мамой отдыхали на Рижском взморье. Гостили в Мариенгофе у двоюродной сестры мамы Эльзы Мюндель, муж которой был крупным рижским фабрикантом. У нее гостила и сестра мамы Антонина Яковлевна фон Кретч с сыном Чариком. Мама принимала лечебные серные ванны в Мариенгофе. Мы посетили в Риге и Tanta Flint, сестру моей прабабушки, дочери баронессы фон Бер, жившую в комфортабельной богадельне в Риге. На следующий день после приезда я участвовала в свадебной церемонии другой двоюродной сестры мамы Герты Кноте (младшей сестры Эльзы Мюндель). Она выходила замуж за Н.Н.Луцкого-второго, богатого помещика и промышленника из Ташкента. Под Кокандом у него было большое поместье.

О своих впечатлениях от свадьбы я писала папе 9 июля 1913 года в Симбирск, где он тогда находился.

Дорогой папочка!

В Ригу мы приехали 6-го июля. На вокзале нас ждали тетя Тоня и Чарик. Экипаж тоже был.

Свадьба состоялась 7-го июля. Она была роскошной. Я была шаферицей и держала букет тети Терты в церкви. Обед состоял из 15-ти блюд. Чего только не было!.. Точно в сказке… Я была в белом платье. Зовут его Николай Николаевич Луцкой II. Ему 30 лет. Он высокого роста, глаза и волосы черные и ужасно сильный. Когда они стояли в церкви и их венчали, он все время смеялся. Он русский. Живет в городе Коканд, и они уехали в тот же вечер в 11 часов.

Гостей была масса, в особенности молодежи, и было очень весело. Мы имеем здесь две отдельные комнаты. Тетя Оля тоже две и тетя Тоня — одну, но только очень большую. Здесь много ягод. Мы с тетей Олей все время едим ягоды. Погода здесь ужасная — дождь идет и холодно. Целую тебя крепко.

Твоя Рита.

Осенью 1913 года, за год до войны, мы переехали на новую квартиру — на Приютской. Квартира была приготовлена к свадьбе старшей дочери владельца дома Горина, которая выходила замуж за сына М.С.Кузнецова, владельца фарфоровых предприятий "Т-ва М.С.Кузнецова". Однако хозяин дома разорился, и мама сняла эту барскую семикомнатную квартиру с садом и террасой. С младшей дочерью Горина я поступала вместе в приготовительный класс гимназии и сидела за одной партой до отъезда Гориных в Барнаул, где скрывался от кредиторов Горин. В этой большой квартире у нас с Надей были отдельные комнаты, у тети тоже, у родителей — большая спальня, у мамы — свой кабинет, большая гостиная с розовыми шелковыми обоями. В общем, уютная, комфортабельная, интеллигентная квартира. В 1960-х годах мы с мужем были в Саратове и зашли на Приютскую, 42, где некогда я прожила два года и где умерла мама. Мы нашли почти полностью разрушенный дом и уничтоженный сад. В бывшей нашей квартире: на семи дверях — семь замков. Типичная коммуналка.