В ночь, когда я вернулась в Саратов, у Кедровых был обыск. У меня забрали нитки, которые я привезла для своих саратовских знакомых, а также чистые бланки Саратовских Высших курсов иностранных языков Е.Кестер. Время было тяжелое. К Саратову приближался фронт. ЧК брала в заложники представителей элиты саратовского общества, их свозили на заминированную баржу на Волге. Весной 1921 года арестовали и Бориса Николаевича Кедрова, отца Тани, но вместо него на баржу пошел его сын Игорь. К счастью, фронт отошел от Саратова и, вопреки правилам большевиков, арестованные были возвращены домой. Но испуга было много.

Еще в январе 1921 года, перед возвращением в Саратов, я получила от Наркомпроса приглашение переехать в Москву на работу и приступить к созданию библиотеки для организуемого Неофилологического института. Внутренняя борьба "за" и "против" была большой. Но я понимала, что в Саратове мне делать нечего, даже своей квартиры у меня не было. Поначалу Саратовский губернский отдел народного образования не отпускал меня. Помог мой "подвиг" — доставка из Москвы в Саратов вагона современной литературы. Это произвело на всех большое впечатление. Так "вагон литературы" решил мою судьбу: весною 1921 года мне разрешили переехать в Москву.

В конце июня 1921 года я распрощалась с саратовскими подругами и села в поезд. Было грустно уезжать из города, где прошли детство и юность, много радостных дней, но больше тяжелых. Здесь я осиротела, здесь познала чувство одиночества. Но в Саратове я обрела самостоятельность, которая мне была так нужна.

Приехав в Москву, я, по просьбе Екатерины Яковлевны, сразу же поехала в Киев за продуктами к зиме. Повезла с собой какое-то барахло, чтобы обменять на гречку, сахар, муку. Остановилась у тети Ольги Яковлевны. Она помогала мне с добычей продуктов. Ни Василия Николаевича, ни Марии Николаевны, ни других Москаленко я не видела. Привезла продукты в Москву. Тем самым были сделаны запасы на зиму 1921–1922 годов, что развязало руки Екатерине Яковлевне, собиравшейся в командировку в Германию. Мы с Лёлей были на несколько месяцев обеспечены продуктами.

Вернувшись из Киева, я приступила к организации библиотеки при Неофилологическом институте. Распоряжение Наркомпроса РСФСР о ее организации уже было. В архиве сохранился приказ от 27 июня 1921 года Главпрофобра Наркомпроса о назначении меня заведующей библиотекой Неофилологического института. В приказе говорилось, что мне поручается набрать сотрудников для создаваемой библиотеки и оборудовать ее. Наркомпрос предоставил мне квартиру в мансарде дома в Денежном переулке, где я уже жила. Я тут же начала собирать книги для библиотеки и искать сотрудников. Одновременно помогала в организации Неофилологического института, которая шла полным ходом: новое учреждение находилось на госбюджете Наркомпроса РСФСР, был утвержден устав НФИ, утверждена смета расходов на 1921–1922 учебный год, включавшая и капитальный ремонт помещений в Денежном переулке. Значительная часть набранных сотрудников и преподавателей начала подготовку к занятиям. Главпрофобр Наркомпроса РСФСР, в ведении которого находились все высшие учебные заведения, придавал большое значение Неофилологическому институту как будущему центру обучения иностранным языкам.

О моей жизни в Москве в первое время после переезда я писала Мусе Минкевич и подругам в Саратов.

3 июля, 21 г., 2 ч. дня

Если бы Вы знали, как мне трудно сесть и писать. Ради Бога не думайте, что я не хочу Вам писать. Думаю о Вас ежеминутно, но состояние какое-то странное и так все время. Хочется столько сказать, со всеми поделиться, написать обо всем, обо всем подробно. Сегодня у нас генеральная варка, печение и т. д. Во-первых, воскресенье, во-вторых, сегодня мой день рождения, 21 год (старая дева по-настоящему). Готовлю рис для пирожков, на коленях сидит маленький трехлетний сынишка прислуги и помогает мне писать. Тети дома нет, надо все приготовить. Я опять отклонилась в сторону, хотела рассказать все подробно.

Доехала хорошо; Б.<Миловидов> уступил мне свое место, устроил, так что я великолепно ехала. Приехали в Москву в пятницу днем. Шел сильный дождь. Промокла как курица, но чувствовала себя прекрасно. Лёля чуть не задушила от радости. Тетя пришла только вечером, рада была тоже. Немного пожурила меня, но сейчас все забыто. Живут они хорошо. Но тетя сделалась неузнаваемая. Апатичная, безразличная, менее энергичная, работы научной никакой, чаще плачет и только и думает, как бы скорей уехать в Париж к Г.[7]<…> Все это сейчас вызвано его письмами к ней; переписываются они много. Насчет поездки возможно, что она уедет через месяц в качестве переводчицы Коминтерна, но Лёлю с собой не берет. Хотя боюсь, что в последний момент не разрешат. Вообще, ее командировка еще не наверное, и потому-то она в таком состоянии. Материально — хорошо, все еще получает пайки, да из Украины присылают. На днях должен приехать Юрий Николаевич, и, возможно, я с ним поеду на несколько дней в Киев в командировку.

Здесь я остаюсь безусловно. Когда я подумаю, Саратов или Москва, то хочется рассмеяться. Какие могли быть сомнения. Конечно, мне страшно жалко Вас всех и Курсы, но это дело поправимое, во-первых, в конце августа я приеду, во-вторых, буду наезжать часто и, в-третьих, думаю, и Вы приедете сюда. Здесь я приглашена Главпрофобром организовать опытно-показательную Неофилологическую библиотеку иностранной литературы. Помещение, там где живем мы, внизу. Помнишь, Танюшка, я подробно рассказывала. Это очень удобно. Деньги уже отпущены — 10 млн. на организацию, на днях получаем знаки. Штат имеется, хотелось бы привлечь сюда Лукину и Звереву. Я им писала, но ответа пока нет. Работа очень интересная и при хороших помощниках благодарная. Вроде моей саратовской. Скоро переведу ее на академический устав, тогда будет еще приятнее работать с Отделом научных библиотек, с Ю.М.Соколовым. Ю.М. мне предложил место заведующей библиотекой у себя в Историческом музее и инструктором академических библиотек. Но я пока отказалась, не хочется много набирать, тем более скоро выяснится, буду ли я здесь получать академический паек. Если да, то я обеспечена на всю зиму. Работать начала уже. Еще много дел осталось после Саратова — устав, счета, штаты и т. д.

В общем, время провожу хорошо. В особенности, когда был Багаев. Ходили каждый день на Тверской бульвар в "Аквариум" (сад-кафе), была несколько раз в театре. Видели спектакль "Мистерия-Буфф" Маяковского — напоминает обедню. Постановка новая, очень тщательная, отдельные места ничего себе, но в общем мне не понравилось. Были в Художественном театре на концерте Римского-Корсакова. Участвовали артисты Большого театра, все было новое, их выходы соединялись с мимикой' и игрой, сидели все вместе, а один пел. Очень понравилось. С Саратовом не сравнить. Когда вспомню Самарского, Сухадельского — одно недоразумение. Ездила несколько раз на автомобиле, вспоминала заграницу. Как видите, устроилась хорошо. Бывает моментами очень грустно. Так грустно, что не знаешь, на что пойти. Ужасно, что нет никого близкого здесь. Лёля мне всеми силами старается заменить Вас, и это ей удается. Такое состояние было сегодня, и, когда я с ней переговорила, мне стало лучше. Сейчас уже часов 12 вечера. Письмо у меня выходит вроде дневника. Приготовили много вкусных вещей, тети еще нет, должны были за нами заехать в оперу, но, вероятно, из-за дождя не заехали. Я не очень жалею, потому что великолепно провела время дома. Устроилась в квартире хорошо. Дивный вид с балконов на всю Москву, чисто, светло, уютно…

Крепко всех целую. Рита.

Однако в августе 1921 года с организацией Неофилологического института все рухнуло. Руководители НФИ были переведены на более ответственные должности. Профессор И.И.Гливенко стал начальником Главнауки Наркомпроса РСФСР, где было сосредоточено руководство всеми научными учреждениями России. А Екатерина Яковлевна отправилась в служебную командировку в Германию во главе комиссии по закупке книг для просветительских учреждений РСФСР, оттуда она переехала в Париж во главе такой же закупочной комиссии и на родину уже не вернулась. Преемников в тот момент не оказалось. Институт остался без руководства. Преподаватели тоже поспешно разбежались. Вскоре, уже в сентябре, кончились ассигнования, и Неофилологический институт стал тихо умирать. Я хлопотала об его сохранении, но из этого ничего не вышло. Таким образом, Неофилологический институт просуществовал всего лишь с февраля по август 1921 года. Работая в 1980-х годах в Центральном архиве РСФСР с архивом ВГБИЛ, я наткнулась и на архив НФИ. Там был учебный план института, докладные записки по его организации, бесконечные сметы, мелкая переписка. Но было много и интересных дореволюционных материалов по обучению иностранным языкам. Конечно, жалко, что такое нужное, полезное, интересное начинание советской культуры медленно умерло, чему я оказалась невольной свидетельницей.