И еще несколько слов к этому «сюжету» с церковью и чаркой. Хитрово и здесь не забывает своих заслуг, как будто бы без него не было бы и церкви, но ведь совершенно не случайно на одном с ним транспорте, на «Японце», добрался до Владивостока иеромонах Филарет, назначенный сюда священником. Хитрово написал в рапорте, что ему удалось «уговорить и убедить» солдат выстроить деревянную церковь во имя Успения Святой Богородицы. Ну, мы уже знаем, каким образом удалось, и не потому, что солдаты разленились: ведь они изнурены работами с рассвета до глубокой ночи. Об этом пишет и современный краевед, сравнивая их труд с трудом каторжных: «Жизнь самих линейных мало отличалась от каторжной — изнурительные работы по 12–14 часов в день, зачастую без выходных и праздников, скудная, однообразная еда»[194]. Кто же тут изленился? Правда, Бурачёк сравнивает работу не с каторжными, а с героем, оказавшимся на необитаемом острове: «Да разве похождения Робинзона Крузо могут дать понятие о жизни тружеников-солдат?» Так что можно согласиться, что труд был почти каторжный. Но вот у нашего исследователя прорывается и нечто радужное: «Что удивительно, — замечает он, — это никак не сказывалось на здоровье солдат». За три года строительный батальон потерял из 300 человек лишь троих: «одного по болезни и двоих от пьянства». Но, помилуйте, дорогой автор. А Бурачёк даже в тех фрагментах, которые вы приводите в другом этюде, пишет, что такие условия не могли не сказываться на здоровье: болезни, лихорадка, «изнурение от работы». Даже сам Бурачёк заболел «горячкою». Да и госпиталь никогда не пустовал. А ведь Комарову было не легче: он начинал первым, и даже лейтенантских эполет у него не было. К чести Комарова, он сохранил своих солдат. Заметил ли это Хитрово, когда писал свои рапорты?
Бурачёк писал и о том, что рота капитана Черкавского, одна часть которой строила Владивосток под началом Комарова, даже весь линейный батальон численностью в 300 человек имеет свои заслуги в прошлом: «Кажется, что все почти построено по Амуру солдатами этой роты». «Едва обстроятся, обзаведутся на одном месте, их переведут на другое, для новых построек; оттого такие команды очень бедны. Следующие зарабочие[195] деньги инженерное ведомство высылает через несколько лет, в самом ограниченном количестве…» Подал ли сигнал и об этом бедственном состоянии майор Хитрово? Ведь с этой проблемой встретился и Бурачёк: деньги-то вовремя не выплачиваются!
Заметим, что историк-краевед мог быть точнее и в деталях. Вот, скажем, на странице 29 дан перечень свезенного на берег с корабля имущества: «Ящик с амуницией — 1, бочек с мясом — 4, веревок — 50 метров (?), листового железа — 5 пудов 20 фунтов»[196]. Стоп! Всего 50 метров веревки? Как же при этом вести заготовку леса и т. д.? И кто же листовое железо измеряет в пудах? И об этом майор Хитрово писал? Но, впрочем, майора можно оставить в покое. На самом деле, как сообщает А.И. Алексеев в книге «Как начинался Владивосток», веревок было взято 5 пудов 20 фунтов, а железа 50 листов[197]. Одна ошибка в фальшь не ставится, но плохо, когда их многовато.
И еще один штрих к портрету Комарова. В книге Н.П. Матвеева «Краткий исторический очерк г. Владивостока» приведен любопытный документ — «жалоба китайцев», точнее, просьба китайских крестьян от провинции Шань-дунь. Они с благодарностью вспоминают Комарова, при котором «свободно производили на деньги и меновую», а теперь, «с удалением Комарова торговли совсем нет». Китайские крестьяне просят наладить торговые отношения. Следует шестнадцать подписей[198]. Вот вам и «некий» прапорщик Комаров! Значит, умел он обходиться с соседями. И строить. И оберегать команду от цинги. Ну и, очевидно, выпить чарку. Нет, мы не оправдываем его за это пристрастие, ни в коем случае. Кстати, и не стремимся принизить Бурачка: при нем дела пошли, естественно, живее — он продолжил уже начатое дело.
И еще раз: давайте судить по сделанному. В этой связи вспоминается капитан Тимохин из «Войны и мира» Л.Н.Толстого. Распек капитана Тимохина командир полка, и, кажется, даже за дело: один солдат из роты Тимохина вырядился в нечто несуразное — в синюю шинель. Это был разжалованный Долохов. А тут смотр, полк обходит сам Кутузов. Остановился он, поравнявшись с третьей ротой капитана Тимохина, узнал старого знакомого. «А, Тимохин! — сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель… Еще измайловский товарищ, — сказал он. — Храбрый офицер! Ты доволен им? — спросил Кутузов у полкового командира». И потом пояснит полковнику: «Мы все не без слабостей, — сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. — У него была приверженность к Бахусу»[199]. После смотра и полковник нашел добрые слова капитану Тимохину, назвав его впервые по имени-отчеству: Прохор Игнатьич. Но ведь не всем довелось встретиться с таким командиром, как Кутузов! И Лев Толстой не перечеркнул капитана Тимохина за его приверженность к Бахусу. Судил, как и его герой, командующий Кутузов… Словом, без идеализации, но и без шельмования.
В одном из своих рассказов коснется этой темы и русский классик морской литературы К.М. Станюкович. «Не будьте слишком строги и торопливы в приговорах о людях», — скажет старый адмирал мичману Леонтьеву в рассказе 1863 года «Беспокойный адмирал». Возможно, эти слова Станюковичу были навеяны историей «строгого и торопливого» приговора Комарову, историей его отстранения чиновником Хитрово, которую, конечно же, ему рассказали в 1861 году, когда он оказался во Владивостоке, в одной комнате с Евгением Бурачком, сменившим Комарова.
Итак, дела у прапорщика Комарова примет лейтенант Бурачёк. Нет, не примет: Хитрово удалил Комарова на пост Новгородский, в распоряжение капитана Черкавского. Только через месяц будет назначен начальником поста Бурачёк. Почти ровно через год после этого на пост прибудет генерал-губернатор М.С. Корсаков. Что он сделает первым делом? Он пригласит к себе Бурачка, попросит его собрать солдат, всю команду и привести к его квартире в шинелях. Лейтенант Бурачёк недоумевал. «Я не знал, для чего. Как только доложили ему, что команда готова, он вышел к ней, поблагодарил за работы, за поведение, за усердную службу и прибавил: „Ребята! Вы не получали до сих пор зарабочих денег…“[200]». Он выдал награду солдатам, подняв и их дух, и командира. А ведь это в основе своей была все та же команда прапорщика Комарова: как же нам не отметить этих психологических деталей.
А теперь вернемся к тому, что еще писали о прапорщике Комарове в последние годы. Много доброго о его делах было сказано в книге доктора исторических наук А.И. Алексеева «Как начинался Владивосток», изданной в нашем городе в 1985 году: эту книгу в предисловии к ней академик А.И. Крушанов по праву назвал «великолепным трудом». «Черкавскому и Комарову довелось оставить первые следы русской жизни на берегах облюбованных Муравьевым и Казакевичем красивых бухт Золотого Рога и Посьета», — писал А.И. Алексеев[201]. Но, к сожалению, историку не удалось найти дополнительные материалы о Комарове. И главу под характерным названием «Главные и первые» ученый заканчивал словами: «Нам осталось с горечью закончить эту главу с признанием, что не удалось буквально ничего найти о первом начальнике поста Владивосток прапорщике Н.В. Комарове. Мы даже не знаем, как расшифровать его инициалы…»[202]. Историк посмотрел сотни личных дел «всяких Комаровых», но нашего Комарова не нашел. Каких-либо упоминаний о нем в делах сибирских батальонов 60-х годов он не обнаружил. И выдвинул предположение, что Комаров, очевидно, «очень мало служил на Дальнем Востоке»[203].
