— Всё в порядке, азиаты, уезжаем далеко-о!

— Лёша, а как с вещами?— озабоченно спросила мама.

— Отправлены малой скоростью. А мы отправляемся — большой. Летим, сын! Олька, летим! До самой Москвы, а там — поездом. Ну-ка, дети, быстро в машину! Маша, давай чемоданы, пора!..

У порога уже стоял командирский «газик». Папа поставил в него чемоданы, мама уложила авоськи, в «газик» впихнули сперва Олю, потом Юрку и пошли прощаться с высыпавшими из квартир офицерами, их жёнами и детьми.

К машине подходят Славик и Кеша.

— Уезжаешь?— разочарованно спрашивает Юрку Славик.

— Ага. До Москвы летим самолётом, а потом поездом.

— Я ещё ни разу не летал самолётом,— вздыхая, говорит Славик.

— Подумаешь,— кривится Кеша,— я тысячу раз летал!

Папа и мама садятся наконец в машину. Мама всхлипывает и вытирает платком лицо. «Пишите!» — кричит кому-то. Папа кивает шофёру. «Газик» срывается с места. Вослед ему машут и солдаты от проходной, и все, кто стоит у домиков, даже Славик с Кешей.

Оля ласкается к маме, жалеет её: «Ну не плачь, мамочка, они нам будут письма присылать». Мама целует её, берёт на руки и вдруг встревожено спрашивает:

— А где ботинок?

— Там остался. Упал,— невинно отвечает Оля.

Все сразу замечают, что правая Олина нога только в гольфе.

Папа прикрывает рот ладошкой, смеётся шофёр. Мама всплёскивает руками:

— Ох ты, горе мое... Говорила же — зашнуруй, а ты не послушалась и потеряла.

— Папа потерял, когда кружились.

— Ну конечно же, ты виноватой не бываешь.— Мама начинает рыться в одной из сумок. Она всё ещё продолжает сердиться, но Юрка понимает: это так, для порядка.

А «газик» всё набирает скорость, деревья расступаются перед ним и уплывают назад, впереди стелется асфальтированная дорога. Далеко-далеко, на самом горизонте, белеют дома большого города. Папа показывает на те дома:

— Оттуда, сын, полетим.

Юрка кивает головой, и ему уже ничуть не грустно. Ему хочется, чтобы машина мчалась всё быстрей и быстрей. Скорее бы сесть в самолёт и лететь, лететь, потому что Кеша уже тысячу раз летал, а он ещё ни разу...

Аэропорт был забит людьми. В зале от голосов стоял сплошной гул. Время от времени включалось радио: «Объявляется посадка на самолёт...» Оля вертела головой, потому что ей очень хотелось увидеть тётю, которая говорит таким громким голосом. А Юрка всё дёргал папу за рукав:

— Может, нам на посадку? Ты совсем не слушаешь.

— Нет, сын, потерпи немного.

— А вдруг мы опоздаем или не услышим?

— Это исключено.

Мама обмахивала лицо платочком и вздыхала.

— Вот что, азиаты,— сказал папа, улыбаясь.— Пойдёмте-ка на посадочную площадку, там веселей. Оля, ко мне!

Хорошо придумал папа — выйти на посадочную площадку! Отсюда весь аэродром как на ладони. У Юрки даже дух заняло, когда он увидел самолёты. Их было много. Стояли они и рядом по три-четыре, и по одному. Все такие красивые и большие!

— В каком мы полетим?— спросил Юрка.

— Наверное, вон в том,— указал папа на самый большой, люди под которым казались совсем-совсем маленькими.

— Ой-ё-ёй!— закричал Юрка.— Как много окон! А в них можно глядеть, когда полетим?

— Конечно, если место твоё будет рядом. Окна эти называются иллюминаторами, потому что самолёт тоже ведь корабль, только — воздушный.

— Ага,— согласился Юрка, мечтая с этой минуты лишь о том, чтобы его место оказалось у иллюминатора.

Над аэродромом всё время стоял гул. Одни самолёты взлетали, другие приземлялись. Глядеть на это было так интересно, что Юрка забыл о времени, и удивился, когда папа положил руку ему на плечо:

— Пойдём, сын. Посадка.

Вот уж не повезло так не повезло... Место у иллюминатора успел занять какой-то мужчина со шрамом над левой бровью. Ничем не интересуясь, он сразу уткнулся в газету.

Юрке показалось, что он уже видел этого человека, но где и когда, вспомнить никак не мог. И перестал вспоминать, больно надо.

Пассажиры постепенно заняли свои места, разговаривать стали спокойнее, тише. Папе и маме с Олей достались места в другом ряду, наискосок. Юрка сидел лицом к ним, видел их, и это его немного успокаивало.

Человек со шрамом взглянул на Юрку и сказал, свёртывая газету и улыбаясь одними глазами:

— Не поменяться ли нам местами, молодой человек? Как вы считаете?

Юрка очень удивился, так было это неожиданно.

— Полагаю, есть смысл,— добавил человек со шрамом.— И пока я не передумал, не смейте, пожалуйста, упираться. Вам ведь очень хочется глядеть в окно?

— Откуда вы знаете?— горячо воскликнул Юрка.

— Я, брат, всё знаю,— подмигнул человек со шрамом папе, и папа тоже улыбнулся.— Будьте добры, уступите мне своё место.

Юрка мгновенно очутился у иллюминатора, сел в кресло и опять попытался вспомнить, где он мог видеть этого весёлого и хорошего человека.

Самолёт вдруг задрожал, справа, потом слева оглушительно загудело. Оля испуганно прижалась к маме, а Юрка, усмехнувшись, подумал: «Вот непонимайка!.. Это же турбины заработали, сейчас будем взлетать!»

Из кабины пилотов вышла красивая тётя с серебряными крылышками на берете. Кеша когда-то говорил, что этих тётей называют по-русски — бортпроводницами, не по-русски — стюардессами. Непонятное слово больше нравилось Юрке, в нём было что-то таинственное, как и в самой стюардессе, чем-то похожей на хозяйку Медной горы из кинофильма «Каменный цветок». Может, она тоже из сказки?

Стюардесса должна была выйти с конфетами — так говорил Кеша. Но на этот раз конфет у неё не было. Она улыбнулась Юрке, попросила всех пристегнуть ремни, потом сказала: самолёт летит до Москвы, ведёт его командир корабля Иван Петрович Зайцев. Юрка тут же подумал, что, когда он вырастет, непременно станет командиром корабля и тоже будет водить вот такие большущие самолёты до самой Москвы, а может, и дальше. Пока он так думал, стюардесса ушла и вернулась с подносом, на котором горкой были насыпаны конфеты. Она медленно шла по салону, наклоняясь к креслам, и пассажиры сами брали конфеты, кто сколько хочет. Юрка думал взять побольше, но человек со шрамом взял только две, и Юрке стало ясно, что брать много, наверное, неудобно, да и незачем, и взял себе тоже только две. Оля пусть берёт сколько хочет, она — сластёна, а он, во-первых,— не сластёна, во-вторых,— конфеты здесь дают на тот случай, если затошнит. Его разве затошнит? Когда он вертелся, играя с Кешей и Славиком, у него даже голова не кружилась.

Всё-таки на всякий случай одну конфетку он положил за щеку. В это время самолёт дёрнулся, мягко заскользил по земле, потом, оглушительно загудев, рванул с места, помчался, помчался... Юрку слегка качнуло. Он схватился за поручни кресла, взглянул в иллюминатор и вскрикнул от восхищения: земля зеленела далеко внизу. Дома на ней были похожи на спичечные коробки, дороги — на серые ленты, по которым едва заметно двигались машины, как чёрные жуки.

Зелёная земля уходила всё ниже и ниже, и теперь дома на ней виделись как рассыпанные кубики. Потом стёкла иллюминаторов застлало плотным туманом.

Человек со шрамом подмигнул Юрке и сказал: «Пробиваем облака». Юрка кивнул ему с таким видом, будто ему и без того всё понятно.

Вдруг стало так ослепительно ярко, что невольно глаза закрылись сами. Когда Юрка решился открыть их, прямо в иллюминатор заглядывало солнце. Внизу расстилалось огромное белое поле, и самолёт скользил по нему, как по снегу. Юрка догадался: это — облака.

Человек со шрамом опять читал газету, да и все, кого видел Юрка, либо читали, либо дремали. Оля капризничала. Побледневшая мама глядела на папу как-то растерянно и виновато, папа погладил её плечо и стал говорить Оле, что она уже большая девочка и капризничать ей, пожалуй, стыдно, а она всё хныкала, и кривилась, и возражала папе: «Я совсем не большая, я совсем маленькая, и мне совсем не стыдно». Папа взял её на руки, стал шептать что-то. Оля успокоилась и незаметно заснула. Мама тоже сидела с закрытыми глазами, откинув голову на подголовник кресла, но Юрка чувствовал, что она не спит, что ей, наверное, плохо. «Ох, уж эти женщины!..» — подумал он теми же словами, какие обычно говорил папа, когда был почему-либо недоволен мамой или Олей, но ему было жаль маму. Хотел пробраться к ней, тоже, как папа, погладить её плечо, но человек со шрамом загородил ногами весь проход, а просить его, чтобы посторонился, не хотелось.