К воротам городка подкатила легковая машина, перед нею подняли шлагбаум. Тотчас в городке завыла сирена, на позиции взревели моторы. Мимо окна, у которого стоял Юрка, пробегали офицеры, на ходу застёгивая ремни и плащ-накидки. Юрка догадался: приехал Батя (интересно, кто он такой?), объявил тревогу и сейчас будет за что-то мылить папе шею.

До чего же скучен этот домашний арест... Юрка зевнул, прилёг на диван. Подошла озабоченная мама, подложила ему под голову подушку и поплыла куда-то, скрылась за сосной. На сосне — белочка, то прыгает с сучка на сучок, то, усевшись поудобнее, чешет передними лапками мордочку, будто хвастается: глядите, какая я проворная и смелая!..

Кеша и Славик фотографируют ее поочередно, потом, когда белочка наконец исчезает, Кеша вдруг говорит:

— А Шах уедет с нами. Насовсем.

— Неправда,— не верит Юрка,— там у вас нету блокпостов, а тут — блокпосты.

— И собак заберёт. И Рекса, и Венеру.

— Неправда!— возмущённо кричит Юрка, срываясь с места: надо немедленно найти Шахназарова, узнать у него — так ли это...

Сперва он бежит по тропке, потом — напрямик, продираясь сквозь густой кустарник. Бежит долго-долго, падает, поднимается и снова бежит. Вот и вольеры. Рекс и Венера носятся по ним, как угорелые, лают, но почему-то — беззвучной И Шахназаров там. Нагибается, перебрасывает через сетки котлету за котлетой, а их становится всё больше, ими усыпана вся земля в вольерах, и Юрка, ухватившись за решётку, кричит: «Шах, это не я набросал, это не мои котлеты...» — но почему-то и голоса своего не слышит, как и лая собак, и от этого становится ему страшно-престрашно.

А Шахназаров, разогнувшись, смеётся вдруг громко и басовито, и от этого его смеха Юрка просыпается. И радостно становится ему оттого, что это был только сон, и оттого, что смеётся вовсе не Шахназаров, а какой-то высокий толстый дяденька. Он только что вытер руки и, отдавая маме полотенце, спросил у папы:

— Яскевич, где ты такую русалку выловил?

— Снял с камня на Оби, товарищ полковник.

И опять смеются и полковник, и папа, а мама улыбается и почему-то краснеет:

— Прошу, Пётр Михайлович, к столу.

— Вот это — дело! Посмотрим, как сибирячки умеют мужей кормить.— Проходя в столовую, Пётр Михайлович замечает его, Юрку, притворяющегося спящим, спрашивает у папы: — Сыну-то сколько? Школьник?

— В третий класс идёт.

— А до школы... пять с гаком?

— Четыре, товарищ полковник.

— Н-да,— хмурится Пётр Михайлович,— не на много ошибся. Настрочи, командир, рапорт на моё имя, горючего добавим. Придётся возить парня, ничего не попишешь.

Юрка чуть не подпрыгнул от радости: вот здорово! Ведь это его в школу и из школы будут возить. На машине! Наверное, на папиной, на легковой...

Взрослые в гостиной оживлённо усаживаются за стол. Оля в прихожей, сидя на полу и посапывая, пытается зашнуровать ботинки.

На вешалке у двери видит Юрка плотно набитую полевую сумку из жёлтой кожи. У папы такой нет — красивая! И компас на ней, и карта выглядывает, и целых шесть цветных карандашей торчат из гнёздышек!

Юрка решает попросить папу, чтобы к школе ему купили не портфель, а вот такую сумку, непременно — с компасом. Подъедет он на машине к самой школе — вжик!— выпрыгнет из кабины, и все ахнут, глядя на его сумку.

Оля перестала сопеть, и это насторожило Юрку. Спрыгнул с дивана и обомлел: сестрёнка уже успела выложить из чужой сумки на табуретку полотенце, тюбик с пастой, зубную щётку и, высунув кончик языка, силилась раскрыть мыльницу.

— Олька, что ты делаешь? Положи обратно! Сейчас же!..

Не тут-то было! Как подстёгнутая, Оля побежала в гостиную — Юрка не успел перехватить её — и, ткнувшись в колени гостя, спросила, заинтересованно и бесстрашно глядя на него снизу вверх:

— Дядя, вы этим мылом папе шею мылили?

Мама испуганно ахнула и всплеснула руками. Папа заметно покраснел. У полковника глаза стали такие же круглые, как у Оли. С минуту за столом царила глухая тишина, потом полковник резко откинулся на спинку стула грузным телом и затрясся, давясь от хохота. Смеялись мама с папой, смеялся и Юрка. Оля глядела на всех поочередно, не понимая, отчего всем вдруг стало так весело.

— Ох, ох,— стонал Пётр Михайлович.— Уморила! Подкузьмила родного батьку!.. Это тебе, товарищ подполковник, на будущее наука: не веди дома разговоров о служебных делах.

Мама поспешно вывела Олю в прихожую, поманила Юрку: «Сынок, поиграйте во дворе». Играть с этой Юлей-капризулей Юрке не хотелось, но и ослушаться мамы не мог. К счастью, у соседнего домика уже играли Танечка и «товарищ Петров». Оля с радостью побежала к ним, а Юрка, прихватив Дункана, незаметно, так, чтобы подумали, что он просто гуляет, стал приближаться к проходной, потому что увидел у караульного помещения Шахназарова и «дядю Стёпу». И они его, конечно, увидели. Втайне он надеялся — позовут. Не позвали... Из ворот городка вырулила машина Бати. Вскоре он уехал. Папа, простившись с ним, сразу заспешил на огневую.

— Ты бы потеплее оделся, сын, а то и в самом деле простудишься,— посоветовал, проходя мимо Юрки.

— А-а, лучше я домой пойду...

А что дома делать? Хоть опять ложись спать.

Попытался разобрать старый будильник — вылетела откуда-то пружина, так больно стеганула по руке, что слёзы на глаза навернулись.

Швырнул будильник в мусорное ведро.

— Мама, когда мне в школу?

— Через неделю, сынок.

— А у меня... звёздочки нету. Октябрятской. Когда уезжали, я Славику подарил, а теперь — нету.

— Может, в школе продают. Купишь.

— Ага, «купишь»... Не пойду я в школу без звёздочки.

— Но ведь целая неделя впереди, придумаем что-нибудь.

— Ага, «придумаем»... Ничего не придумаем. Все придут со звёздочками, а я один, как дура-а-ак...

— Опять нюни распустил... Ох, горе моё... Да ты, наверное, в самом деле болен?— Мама приложила ладонь к Юркиному лбу, и в это время снаружи донеслось: «Фью-фью, фюрр», немного погодя снова: «Фью-фью, фью-фью, фюрр».

Юрка схватил Дункана, рванулся к двери.

Шахназаров, как и тогда, утром, стоял под ёлкой, как и тогда улыбался добродушно и широко — рот до ушей.

— Ну, здравствуй,— сказал, протягивая руку.— Скучал?

— Ага.

— Я, брат, тоже скучал. Пойдём. Дядя Стёпа такую форму для тебя соорудил — закачаешься! Постой... Опять глаза какие-то... Ревел? Кто же тебя обидел?

— Скоро в школу,— зашмыгал Юрка носом,— а у меня октябрятской звёздочки нету...

— И ты лучшего выхода не нашел, как пореветь.— сказал удивлённо Шахназаров.— Кто ты такой?

— Юрка.

— Не о том я. Ты — будущий мужчина. А какой же из тебя выйдет мужчина, если постоянно ревёшь? Мужчина — это...— Шахназаров сжал руку в кулак и потряс им, сделав суровое лицо,— это кремень! Трудно, больно ему, а он зубы сожмёт и только ещё крепче становится. Понял? И переборет любую беду,— он человек сильный, мужественный. Потому и зовётся мужчиной. Вот представь, Юрка, случилось, допустим, как в сказке: по каждому пустяку все мужчины начали вдруг плакать. Палец порезал — ревёт, зуб заболел — прямо воет. Вот была бы потеха!..

Юрка закрыл глаза, представляя:

Шахназаров — шёл, споткнулся и упал, поднялся — плачет.

Старшина дивизиона — суровый усатый дяденька — зацепился за что-то, выходя из машины, порвал рукав мундира — плачет.

У папы заболел зуб, бегает папа по комнате — плачет.

Пётр Михайлович, полковник, застёгивает рубашку. Оторвалась пуговица — плачет.

И таким смешным показалось всё это Юрке, что не сдержался он, захохотал.

— Потешно, правда?— спросил, ухмыляясь, Шахназаров.

— Ага, и как-то... тьфу!

— Видишь, даже противно. А ты ведь тоже уже не маленький, К тому же с завтрашнего дня будешь вроде как солдат.

Шли они почему-то вдоль глухого высокого забора в самый отдалённый угол огневой, а там зачем-то оказался еще один забор, по краям которого стояли две собачьи конуры. Между заборами пролегла длинная узкая площадка.