Стогову показалось тогда, будто начальник штаба отгораживался от чего-то или намекал, что кто-то пытался перевалить на пограничный полк ответственность чуть ли не за всю оборону города. Это Стогова неприятно кольнуло. Ему хорошо было известно, что десятая дивизия войск Наркомата внутренних дел, в которой немало воевало и пограничников, на первом этапе защиты города упорно оборонялась. Подвиги ее бойцов и командиров были примером для защитников Сталинграда.

Начальник штаба вроде не осуждал, но в то же время и не высказывал слов одобрения пограничникам, когда рассказывал, как вышибали вклинившегося в нашу оборону противника. В этом бою была спасена застава Ильина, которая самостоятельно пыталась пробиться через немцев. Стогов воспринял этот эпизод, вернее, напоминание о нем, как деликатное предостережение для себя, чтобы не наломал дров, поскольку еще не знаком с обстановкой, со спецификой действий.

Надо сказать, начальник штаба службу организовал четко, не придерешься. Ильин пошел дальше предшественника. Оживил оперативную работу в селах и по хуторам. Это сразу же сказалось. Кто бы мог подумать, что под личиной счетовода в одном из прифронтовых колхозов засел шпион. Пришел из госпиталя, по тяжелому ранению подчистую отпущенный сержант. Справки его действовали как отмычки. Парня приняли по-хорошему, от чистого сердца, дали посильную работу. Он собирал сведения о проходящих через село воинских частях и передавал в Саратов своему напарнику.

На запрещение использовать пограничные войска «не по прямому назначению» Ильин смотрит своеобразно. Когда немец дуром прет, разве может быть «не по прямому назначению»? И кидается в бой без оглядки. Он, командир полка, в этом на стороне начальника штаба. Поддержал, когда тот взгрел комбата Сапронова за промедление во время прорыва немцев к реке. Пока соображал, снимать ли заставы с переправы, чтобы бросить навстречу немцам, те сбили последние армейские подразделения и заняли берег. Вряд ли внесли бы перелом одна-две заставы, но важна была моральная поддержка истекающим кровью малочисленным ротам.

— Я снял бы заставы, а немец захватил бы в это время переправу? — уныло отнекивался Сапронов, формально цеплялся за то же известное положение. — Никто не может меня упрекнуть, что я струсил.

— Кабы струсил, разговор был бы иной, — требовательно говорил Ильин. — Упущенное придется наверстывать.

«Наверстывать…» — вот это внушалось не ради формы. Слово с делом у него не расходилось: задумал — сделал. Пошел к Сапронову, обмозговали замысел вместе с армейцами и ударили двумя батальонами навстречу друг другу. Неожиданно ударили, когда немцы этого не ждали. Очистили от них узкую полоску вдоль берега, метров сто — сто двадцать. Зарылись в землю и не отдают.

— Мы теперь там вроде ржавого гвоздя в сырой доске. Пусть попробует вырвать, — докладывал Ильин командиру полка.

Немец то ли выдохся, то ли еще по какой причине, но не делал новых попыток в том месте пробиться к реке. По прибрежной полоске можно было только проползти, ибо противник сидел выше, сыпал по ней из пулеметов. И все же теперь эта узенькая полоска была не у него, а у нас, и во многом меняла ситуацию, по-иному сказывалась на настроении бойцов.

— Самому не обязательно было вести цепь атакующих, — добродушно подметил Стогов.

— Мне надо было поглядеть, каков Сапронов в бою. Комбат тоже на нового начальника штаба глянул, — обосновывал свои действия Ильин.

— Каким находите его?

— Думаю, неплохой комбат. Впереди еще много боев. Каждый из нас должен быть уверен друг в друге.

Что возразишь? Не поспоришь ни против таких мыслей, ни против действий. Как командир-организатор и как боец Ильин для него ясен. Одного не успел — не удосужился поговорить с ним по душам. Сам Ильин не делал попыток завести такой разговор. Может, из обыкновенной скромности, а то и такт соблюдает. Устав-то он все-таки знает, там это право оставлено за командиром.

Времени у обоих в обрез. Видятся не каждый день. Батальоны разбросаны, оторваны один от другого. Командир полка и начальник штаба мотаются по подразделениям. Едва успел оглядеться Стогов в полку, немцы в середине сентября начали штурм города. Хитрить перед собой не собирается, признает, не побывал бы в свое время под басмаческими шашками и пулями, не пообтерся бы в горячей боевой обстановке, не уверен, что сдюжил бы. Немцы давили так, что порой жутко становилось. Казалось, еще час, от силы день, и все кончится. Враг уже на Мамаевом кургане утвердился, городской вокзал захватил, вышел к Волге, отсек одну нашу армию от другой.

На охраняемой полком переправе творилась кутерьма. Днем ее бомбила авиация, ночью обстреливала артиллерия. Подбирались к ней и многочисленные диверсионные группы. Каким-то чудом пограничники берегли ее. Не одни, конечно, вместе с нашей авиацией, бригадой бронекатеров и другими подразделениями. Переправа работала без перебоев, как бы туго ей ни приходилось.

В разгар штурма города с той стороны Волги подошла и переправилась гвардейская дивизия генерала Родимцева. Она сразу развернулась в боевые порядки, с ходу атаковала немцев. Стогов бросил вместе с гвардейцами один из своих батальонов и так же, как недавно Ильин, пошел в его цепи. Видел своими глазами, как бежали немцы. Центр города оставили, вокзал отдали. «Вот тебе и мелкие отряды и группы противника», — мысленно возразил он своему бывшему начальнику штаба.

Вспомнилось, генерал Родимцев подозвал его к себе. Откинул с потного лба фуражку, улыбнулся, по задымленным щекам разбегались морщинки.

— Благодарю, товарищ полковник, подмогнули, — сказал он, крепко пожимая руку. По-дружески, на «ты», добавил: — Забирай своих пограничников, отводи. На твоих плечах задача не шуточная — переправа. Прорвет ее немец, главную жилу нам перережет. Тебе с твоими молодцами еще надо до границы дойти. Мечтаешь об этом?

— Верно, товарищ генерал, есть такая мечта. Но до осуществления ее так далеко, что подумать страшно.

Успехи и неудачи, как наши, так и немцев, чередовались, раскачиваясь словно маятник. Через месяц, в середине октября, немцы опять усилили натиск. Они заняли тракторный завод и вышли к реке. Но об этих событиях Стогов теперь узнавал из сводок. Пограничный полк неожиданно отвели из города за северные окраины. Переправа оставалась на попечении других частей, а батальоны погранполка, разбросанные по широкому степному участку, полностью взяли под охрану тылы армии.

Не раз спрашивал себя Стогов, легче ли здесь? Бомбежек было меньше, здешние бои отличались от боев в городе. Попробуй-ка прикрыть огромные пространства своими малочисленными нарядами и заслонами. Вредный червячок все же точил сознание: почему отвели полк из самого горячего места в такое трудное время? Спросил как-то у начальника войск по охране тыла фронта.

— Направление, где ваш полк несет службу, приобретает наиважнейшее значение, — ответил генерал. — Подойдет срок, сами в этом убедитесь.

Скоро немцы выбросили десант, ликвидируя который, полк решал задачи со многими неизвестными. После той операции он и взял Ильина начальником штаба. И не жалеет. Надо поближе с ним сойтись, подружиться. Жизнь сурова, переменчива, не щадит ни рядовых, ни полковников. В полку-то Стогов всего два месяца, а командир его и начальник штаба уже новые.

— Вася, ни пуха тебе ни пера…

— К черту-дьяволу, как говорится, — младший лейтенант повернул голову, шутливо ухмыльнулся, трижды сплюнул через плечо.

Сумрак плотно залил окоп, сыпал снег. Ильин глядел на обтянутую маскировочным халатом сильную плечистую фигуру разведчика, словно отдаленную от него темнотой и летящим снегом, и противоречивые чувства одолевали его. То, что Горошкин возглавлял разведпоиск в тыл к немцам, у Ильина не вызывало сомнений, да и вряд ли кто другой лучше мог справиться с этим. Младший лейтенант шел с большой охотой, горел нетерпением, при подготовке был до невозможности придирчив к себе и разведчикам. Ильин со Стоговым обсудили с ним каждую мелочь, маршрут, по которому предстояло идти.