— Мне сообщили, семеро агентов? — обернулся он к Стогову. — Налицо шестеро.

— Разрешите, товарищ командующий? — шагнул вперед Ильин. — Я еще не успел доложить командиру полка. При посадке в самолет у одного абверовца нервы не выдержали. Кинулся на конвойного, сбил с ног, побежал…

— Понятно. В разведотдел их. Узнать, что успели сообщить своим. Это очень важно.

— Полагаете, немецкое командование что-то подозревает? — спросил начальник войск по охране тыла.

— Как всякий крупный военачальник, Паулюс обязан предвидеть ход событий, — заметил командующий. — Естественно, он пытается выяснить, не подходят ли к нам резервы. Мы же обязаны действовать так, чтобы исключить всякую возможность для немцев раскрыть наши планы, — заметил, как Ильин, склонившись к Стогову, что-то говорил полковнику, спросил: — У вас есть что-то еще?

— В начале операции, товарищ командующий, нам удалось лишить шпионов связи, — под взглядом генерала Ильин вновь смущенно тронул заросший подбородок, — Когда задержали, я сразу их допросил. Они успели передать командиру десанта, что на станцию прибыл пехотный полк, по их мнению, поступивший на пополнение войск в Сталинграде. Когда пришел эшелон с танками, их рация уже не работала.

— Дай-то Бог, — озабоченно сказал генерал. — Повторяю, одна из наиглавнейших задач — не допустить, чтобы немцы пронюхали о подходящем к нам резерве, не разгадали наших замыслов. То, что сделал пограничный полк, особенно ваш капитан со своими людьми, очень важно для армии, для фронта в целом.

В полк выехали затемно. Ильин мучительно боролся со сном. После двух боев с диверсантами, недели беспрерывного бдения на станции он расслабился и, если бы не сидящий рядом полковник, заснул бы мертвым сном. Стогов, занятый своими мыслями, спросил:

— Я заметил, Горошкиным вы довольны?

Ильин ждал такого вопроса. Он едва уговорил командира полка пустить разведчика с ним за реку. Стогов сначала и слушать не хотел. «Выкинет новое коленце, подведет, сорвет операцию», — сердито выговаривал Ильину.

— Не подведет, отвечаю за него. Набедокурит — весь спрос с меня.

— Поздно будет спрашивать.

С большой неохотой согласился. Жестко предупредил: за нарушение во вред операции обоим не сносить головы.

— Думаю, голову с меня, как обещали, снимать не станете, — как о простом деле, которое и должно было закончиться хорошо, сказал Ильин. — Но обещание ваше было полезным. Добавило злости и осмотрительности. По сути, Горошкин и Янцен определили развитие и судьбу операции, — продолжил уже с нажимом: — Прошу вас, не надо отправлять младшего лейтенанта в штрафную роту. Он наш человек, до последней кровинки.

— В штрафных ротах тоже люди не со стороны, а наши. Туда попадают те, кто совершил воинское преступление.

— Ничего подобного за Горошкиным не водится.

— Он грубо нарушил дисциплину. За то, как он поступил с пленными на допросе, надо отвечать.

— Разве немцы с нами цацкаются? — с Ильина мгновенно слетел сон. — Я нагляделся, товарищ полковник. До смертного часа не забуду.

— Кто они, кто мы, надеюсь, этого разъяснять не надо?

Ильин не думал уступать. На каждое замечание Стогова имел свое возражение.

— По уставу командир решает, отдать ли виновного под суд или наказать своими правами за нарушение дисциплины. Сами сказали, Горошкин нарушил дисциплину.

«Воюет за своего парня, — подумал Стогов. — Это делает ему честь».

— Вы еще не забыли устав? — спросил полковник, и в вопросе его Ильин уловил подвох.

— Может, кое-что подзабыл, не отрицаю. Но многое восстановил, пока лежал в госпитале. Вы пообещали меня послать на фронт, я проштудировал боевой устав. Что касается Горошкина, верните его обратно ко мне в батальон. Через месяц он у меня будет заставой командовать. В штрафную никак его нельзя. Поди-ка матери написал про свои кубари, перед сестренками похвалился. Без отца живут, в деревушке под Ивделем. Есть такой городок на севере Урала.

— Разжалобить хотите? — спросил Стогов.

— Нет. Вам, да и себе тоже, хочу пояснить, почему он так поступил при допросе немцев, — Ильин помолчал, смотрел, как в ветровое стекло дробно стучали тяжелые дождевые капли, растекались, закрывая видимость. — На хуторе недалеко от пограничной заставы была у Васи Горошкина дивчина. Галею звали. О свадьбе с ее батькой и маткою порешили. Немного оставалось подождать. Вася был на сверхсрочной, к отпуску подгадывал свадьбу. Война все поломала. Вошли на хутор немецкие танки. Над невестой Горошкина надругались солдаты. Она возьми да и всади одному столовую вилку в бок. Дивчину за одну ногу к дубку привязали, а другую к танку. Ржали, глядя на то, что с нею стало. Горошкин в это время на заставе от немцев отбивался. Я еще удивился, что он… холостым выстрелил в командира десанта. Если нужен виноватый, накажите меня. Я стоял рядом с Горошкиным, обязан был удержать его. Но не сделал этого.

— При чем тут вы? За все, что происходит в полку, отвечает его командир. Как же в сущности мы еще плохо знаем своих людей, с которыми служим и воюем. Ладно, о Горошкине довольно, — Стогов задумался. Ильин понял, что запал у командира полка прошел, и Васе, пожалуй, та суровая кара, которую он обещал, не грозит. Машина подминала под себя мокрую разбитую дорогу, слабо освещаемую подфарниками. Нещадно трясло. Полковник повернулся к нему, заговорил невесело: — Горошкина в ваш батальон возвращать не буду. Пожалуй, вас самого из батальона возьму. Убило начальника штаба полка…

— Подполковник погиб?! — воскликнул Ильин.

Сразу вспомнилось, как начальник штаба оставил его заставу в заслоне, как трогательно встречал после прорыва через немцев. Хороший был штабист и командир. Трудно будет заменить его, он умел все нити управления держать в своих руках.

— Рассказывая о поиске за Волгой, вы мимоходом упомянули новую фамилию — Янцен. Это кто? — неожиданно спросил Стогов.

Ильин ответил не сразу, вот и пришла пора объясниться еще по одному человеку. Наверное, будет сложнее, это не Горошкина защищать, с которым, в общем-то, все ясно.

— Товарищ полковник, правда, что республика немцев Поволжья упразднена? — в свою очередь спросил Ильин.

Даже в темноте ощутил напряженный взгляд Стогова.

— Вы разве не слышали?

— Так ведь это случилось в августе прошлого года, как я понял. Вам известно, где я находился тогда.

Полковник молчал, и молчание его выглядело нежеланием говорить о непонятном им обоим факте.

— Не гони шибко, — Стогов тронул водителя за плечо, обернулся к комбату, сказал тихо: — Посчитали, среди немецкого населения Поволжья множество пособников врага, шпионов, диверсантов. Ну, и признано было… необходимым отселить его.

Не уточнил, кто посчитал, кто признал, долго сидел нахохлившись, будто сам сделал что-то нехорошее, признаваться в этом ему неприятно и тяжко. Ильин не подталкивал его ни вопросами, ни собственными рассуждениями, хотя они и просились с языка.

— В Туркмении, на участке пограничного отряда, которым я командовал, — продолжал так же тихо Стогов, очевидно, чтобы шофер не слышал его, — тоже стояло немецкое село. Давно там немцы осели, задолго до революции. Едешь и видишь, в отличие от туркменских мазанок и войлочных кибиток, среди выжженных солнцем холмов, село с отлично отстроенными домами. На каждую семью отдельный, благоустроенный, с дощатым тротуаром на улицах и водопроводом. Я уж не говорю о прекрасно ухоженных виноградниках, бахчах. С горечью узнал… села этого не миновала та же участь, что и республики в Поволжье.

Вспомнил, как в управлении у себя высказался, мол, никогда ничего плохого не видел от этих людей. Среди них было много опытных специалистов — животноводов, огородников, плотников. Они помогли погранотряду наладить подсобное хозяйство. В управлении ему дали понять, особенно в этом проявлял нервозную старательность Рябиков, чтобы он помалкивал о немцах вблизи иранской границы, не совался в вопросы большой государственной политики. И сейчас о ней с Ильиным говорить не стал, переспросил: