Как-то, расстелив старое байковое одеяло под яблоней, они спасались от жары в ее тени. Машенька играла с куклой. Димка ползал. Река ослепительно сверкала под солнцем, от нее наносило запахом ила, тины. Под береговой кручей гортанно кричали чайки, садились на воду белыми поплавками.

Заглядевшись на реку, Надя не заметила, как Димка добрался до завалинки перед окнами хаты, уцепившись за доску, встал.

— Димка, ау, Димка, иди ко мне, — позвала Машенька, поманила руками.

Мальчик отцепился от завалинки, раскинул ручонки в стороны, ступил навстречу сестре раз-другой и быстро-быстро засеменил, качаясь из стороны в сторону, словно под порывами ветра. Он вертел головой, глазенки его испуганно-радостно глядели на мать. В этот момент в прищуре глаз, в повороте головы, в движениях мальчика Надя снова отчетливо заметила его удивительную схожесть с Андреем.

— Наш Димка пошел, — всплеснула она руками, подхватила сына, прижала, почуяла, как часто билось его сердечко.

В эти дни, оторвавшись от родного дома, ощущая себя песчинкой, которую подхватил и нес куда-то злой, безжалостный вихрь, она с новой, изнуряющей силой затосковала по Андрею. Вечерами, уложив детей, подолгу сидела и вспоминала их жизнь на пограничной заставе в Закавказье, мысленно переносилась на западную границу, где становилось все беспокойнее, поэтому Андрея видела урывками, он постоянно пропадал на заставах. Но тем радостнее, желаннее были встречи.

Иной раз не смыкая глаз, всю ночь проводила в думах и воспоминаниях и только под утро забывалась в коротком, тревожном сне. Ее угнетала эта тоска, ей казалось, надо же что-то делать, иначе с ума можно сойти. Ее настроение передалось дочке. Малышка что-то чувствовала и часто вспоминала отца.

Однажды Надя пришла с детишками на берег Волги. В маленьком заливчике вода прогрелась, просвечивал желтый песок, Машенька, булькаясь в теплой воде, неожиданно спросила:

— Мама, помнишь, мы с папой в нашем пруду купались?

Как забыть? Все помнила Надя.

На следующий день рано утром хозяйка торопливо вошла в горницу.

— Вставай, Надя, просыпайся, милая, — шуршала она босыми подошвами по глиняному полу.

— Что случилось?

— Не хотела отпускать тебя, а утаить не могу, обидишься, — старушка говорила шепотом, прерываясь, ожидая, не скажет ли Надя, что передумала и никуда не поедет, но та молчала. — Автомашины мимо едут, с фронта пораненных солдатиков везут. Бают, прямо к переправе. Я попытала, дескать, не возьмете ли командирскую жену с детками. Мол, пусть собирается, могут и подвезти.

— Я мигом, — вскочила Надя. — Ребяток соберу.

Увидев, что Надя не рассталась с мыслью уехать, старушка сникла, пригорюнилась, продолжала медленно, вроде нехотя:

— У их в дороге двое померли, так хоронить понесли. Бабы наши помогают.

Надя увязала пожитки, разбудила дочку, завернула Димку, мальчик даже не проснулся.

— Молочка на дорожку попейте, — суетилась хозяйка. — Не хочется? Боже ж мой, не проснулись толком. Я в бутылку налью, ватрушек положу. Потом поедите.

Выйдя на улицу, Надя увидела три грузовика, крытые брезентом, и подходящих к ним военных и хуторских женщин с лопатами. Один из военных, со «шпалой» на петлицах, по-видимому, старший, представился:

— Военврач Зарецкий. Это вам надо на переправу? Вы на той стороне живете?

Он близоруко щурился, разглядывая ее сквозь толстые стекла очков. Зарецкий был уже немолодой, военная форма на нем сидела мешковато. Лицо посерело от усталости, веки припухли и покраснели. Наде показалось, он невероятным усилием удерживал себя, чтобы не заснуть тут же, стоя перед ней.

Она кивнула, да, это ей надо на ту сторону реки.

— Я из Воронежской области. Фельдшером в селе работала. Больничку разбомбило, и немцы…

— Документик у вас какой-нибудь имеется?

Передав Димку хозяйке, она сунулась в узел, нашла сумочку, подала военврачу паспорт и справку, выданную ей еще в погранотряде в прошлом году, в которой говорилось, что жена капитана Ильина следует к месту жительства ее родителей.

— Выходит, мы с вами коллеги, — чуть оживился военврач. Он полистал паспорт, прочитал справку, помрачнел. — От самой границы… на Волге оказались.

Возвратил Наде документы с таким видом, словно оправдывался, что вынужден был спросить их.

— Считайте, мы с фронта на фронт едем, — пояснил он. — Немцы жестоко бомбят город, обстреливают артиллерией. Десанты бросают. Опасно там. Но там и переправа. Самый скорый путь на ту сторону. А ваш муж?.. — военврач опять устремил на Надю измученный взгляд.

— Встретил войну на границе. Думаю о нем, как о живом, а живой ли, не знаю.

Военврач помог Наде сесть в кабину среднего грузовика. Машины тронулись, хозяйка кричала вслед:

— Если что… слышишь, Надя, то вертайся.

Чем ближе подъезжали к городу, тем тревожней, угнетенней становилась атмосфера вокруг. Дымом заволокло небо, где-то в дыму тяжко дышал, по-живому ворочался фронт, о котором говорил военный доктор. Даже шум моторов автомобилей не заглушал грохот и гул, расползавшийся над землей.

У пристани была толчея, народ все подходил, больше старики и женщины с детьми. Они несли корзины, чемоданы, узлы.

Машины с ранеными пропустили близко к сходням. Там распоряжался невысокого роста, крутоплечий, с распаренным красным лицом командир. Он держал в руке большой жестяной рупор. Зарецкий переговорил с ним, раненых сразу начали снимать с грузовиков и переносить на баржу.

Командир подошел ближе, и сердце у Нади екнуло. На нем была зеленая фуражка, сбитая на затылок, выгоревшая, запыленная, с порванным верхом. Чем-то до боли родным повеяло на Надю при виде этой фуражки. Невольно слезы навернулись на глаза. Командир-пограничник стоял уже рядом.

— Доктор сказал, вы с границы?

Голос у него хрипловатый, надорванный в крике.

Надя назвала свой погранотряд и ждала, вот командир скажет, да, он знает этот отряд, встречался с капитаном Ильиным. Но командир отрицательно качнул головой.

— Я войну встретил на румынской границе, — он увидел в глазах этой незнакомой женщины огорчение и, не пытаясь успокоить ее ничего не значащими словами, вроде бы обязательными в таких случаях, сказал просто: — В какой только заварухе не пришлось побывать, а вот жив…

Кивнув Наде, он отошел. Множество дел и людей, скопившихся у пристани, ждало его решений и действий. Снова раздался его хрипловатый голос, усиленный жестяным рупором. Он поддерживал порядок на переправе.

Прибежал боец, поднял узел, повел Надю вдоль причала, говоря:

— Майор приказал отправить вас на барже.

На палубе было тесно, как в бочке сельдей. Повсюду лежали, сидели раненые. Некоторые только что из боя, сквозь свежие повязки проступали кровавые пятна. Кто-то был без ноги, у кого-то наглухо замотана голова с узенькими щелками для глаз и рта. Иные из них беспокойно озирались, мысленно торопили отправку, другие лежали безучастно, уйдя в собственные боли и переживания.

«Сколько горя, — думала Надя, протиснувшись к большому дощатому ящику с песком. — Повсюду боль, муки, страдания».

Машенька сомлела от жары и толкотни. Личико побледнело.

— Потерпи, доченька, теперь — доедем, — Надя достала бутылку с молоком, налила в кружку. — Глотни, полегчает.

Лежавший неподалеку боец скосил взгляд на кружку, провел языком по пересохшим, потрескавшимся губам. По щекам его гуляли красные пятна, как при лихорадке. Надя торопливо наполнила кружку, протянула ему.

— Нет… — замотал он головой. — Не можно отнимать у детишков.

— Пейте, пожалуйста. Детям хватит.

— До госпиталя довезут, там напоят.

— Это еще когда будет.

Боец принял кружку заскорузлыми, вздрагивающими пальцами, приподнял голову и жадными, крупными глотками выпил.

— Спасибочко, — выдохнул облегченно.

Надя быстро разливала молоко, подавала раненым. Литровая бутылка опустела.

— Водички… Попить бы, — неслось отовсюду.

С Димкой на руках она беспомощно озиралась, но не отыскала взглядом ни питьевого бака, ни бочки. Как пробиралась сюда, так же пришлось проталкиваться к борту.