P. S. Имя крушеннаго корабля открыто; онъ назывался Аякухо. Жертвы кораблекрушенія перувіанцы, они говорятъ дурнымъ испанскимъ языкомъ; вотъ все что до сихъ поръ извѣстно.
XIII
Докторъ Эразмъ женѣ,
18 апрѣля 185…
Я былъ счастливъ получивъ рисунокъ Эмиля. Благодаря ключу которыя ты была такъ добра приложить къ тексту, я могъ разобрать смыслъ гіероглифовъ. Это большое пятно тѣни изображаетъ вѣроятно бурю, взволнованное море — небо затемненное тучами. Хоть законы перспективы не совсѣмъ вѣрно соблюдены, но я бьюсь объ закладъ что это разбитый корабль, а эта плавающая фигура должна быть спасительная лодка.
А вотъ эта замазанная чернилами фигура, безъ всякаго сомнѣнія Купидонъ. Въ этомъ ребенкѣ, лежащемъ на землѣ, я съ небольшимъ усиліемъ воображенія узнаю спасенную дѣвочку, безъ чувствъ. Ты видишь что я совершенно понялъ смыслъ. Этотъ рисунокъ да портретъ моего сына вотъ все, что я имѣю отъ него. Они оба прибиты на стѣнѣ въ моей тюрьмѣ.
Искуство дѣтей всегда напоминаетъ дѣтство искуства. Воспроизводить нѣкоторыя черты внѣшняго міра прирожденная способность нашей расы, и можетъ быть она-то и есть черта отдѣляющая насъ отъ другихъ животныхъ. Человѣкъ живущій въ берлогахъ, дикарь, языкъ и исторія котораго неизвѣстны, въ эпоху, отдаленность которой невозможно опредѣлить, забавлялся вырѣзываніемъ на камнѣ или на рогѣ сѣвернаго оленя грубыя изображенія. Остріемъ кремня, служившаго ему для выдѣлки оружія, онъ начертилъ мамонта и нѣкоторыхъ изъ странныхъ дикихъ звѣрей, у которыхъ онъ оспаривалъ владычество надъ лѣсами.
Первыя общества, занимались искуствомъ подражанія, прежде нежели установили твердые законы и обезпечили себѣ первыя необходимости жизни; я заключаю изъ этого, что преподаваніе должно бы начинаться съ рисованія. При томъ же это и есть то средство, которое ты ищешь, чтобы привести ребенка отъ изображенія къ письму.
Такъ какъ ты совершенно вѣрно замѣтила, наши печатныя буквы изображаютъ знаки, весь смыслъ которыхъ въ условномъ значеніи. Дитя никогда не видало въ природѣ ни А ни Б. Изобрѣтеніе буквъ было безъ сомнѣнія однимъ изъ величайшихъ усилій въ исторіи человѣческаго ума и достопамятнѣйшихъ пріобрѣтеній его. Не должно терять изъ вида что народи древности были издавна подготовлены къ изобрѣтенію письма упражненіемъ въ рисованіи. Финикійцы взяли свои буквы изъ гіероглифическаго письма древнихъ египтянъ. У насъ же для ребенка, который учится читать и писать потеряна эта связь. Его вдругъ переносятъ безъ малѣйшаго приготовленія въ міръ отвлеченностей, гдѣ у него нѣтъ никакой руководящей нити. И послѣ того удивляются что его отталкиваютъ трудностями ученія. Не онъ, а сама логика протестуетъ противъ безтолковой системы.
Все заводитъ на мысль, что первыя буквы были изображеніемъ извѣстныхъ предметовъ и что письмо возникло посредствомъ измѣненій первобытнаго способа изображенія предметовъ, Эти гіероглифическіе слѣды изчезли ли совершенно изъ азбуки новѣйшихъ языковъ? На это нельзя отвѣчать положительно. Одинъ мой знакомый, очень умный человѣкъ, сравнивалъ наши буквы съ нѣкоторыми предметами въ природѣ. Я долженъ признаться что его сближенія были иногда нѣсколько натянуты, но я охотно прибѣгнулъ бы къ его методѣ чтобы примирить въ умѣ Эмиля два разряда знаковъ, которые для него при первомъ взглядѣ должны быть раздѣлены пропастью.
Еслибы онъ, напримѣръ, нарисовалъ кругъ съ намѣреніемъ изобразить солнце, я написалъ бы подъ его изображеніемъ имя свѣтила, стараясь особенно дѣлать удареніе на букву О. Если бы дѣло шло о домѣ, о змѣѣ, объ извилистой дорогѣ, о глазѣ я указалъ бы ему какъ умѣлъ черту сходства могущую существовать между начальными буквами этихъ словъ и предметами, которые они изображаютъ. Такимъ образомъ, Эмиль понялъ бы что письмо есть только другая форма, посредствомъ которой можно сказать лучше и скорѣе то, что онъ хочетъ сказать посредствомъ рисунка.
Всего болѣе ребенка сбиваетъ съ толку, когда вмѣсто того чтобы вести его по ровнымъ ступенямъ отъ извѣстнаго къ неизвѣстному, мы хотимъ ежеминутно навязать ему наши взгляды на вещи. Онъ не пріобрѣлъ еще способности распознавать черты видимыхъ предметовъ, какъ мы уже стараемся втолковать ему знаки идей. Благодаря большей или меньшей степени нашего нравственнаго авторитета, мы принуждаемъ его учиться; но, къ сожалѣнію, мы тѣмъ самымъ оставляемъ въ умѣ его пробѣлы. Желая научить читать его во что бы то ни стало, мы отнимаемъ у него большею частью способность къ наблюденію и охоту учиться собственнымъ опытомъ. Произволъ столько-же вредитъ человѣчеству въ семьѣ, какъ и въ государствѣ.
Моя мысль та, что рисованіе, письмо и чтеніе — три упражненія до того тѣсно связанные между собою, что ихъ не должно ни какимъ образомъ. раздѣлять въ первоначальномъ обученіи. Нужно начинать съ рисованія, это представляетъ много выгодъ. Во первыхъ ученикъ избавился бы отъ первоначальной скучной стороны ученья. Большая часть дѣтей не терпятъ книгъ; но ни одинъ изъ нихъ не бываетъ равнодушенъ къ картинкамъ. Это вполнѣ естественная склонность побуждаетъ ихъ часто воспроизводить самимъ то, что они видѣли. Рисованіе для нихъ забава, особенно когда они занимаются ямъ инстинктивно, стараясь изобразить сами тѣ предметы которые ихъ наиболѣе интересуютъ. Эта способность къ воспроизведенію видѣннаго не одинаково развита у всѣхъ, но почти всегда достаточно примѣра для возбужденія ея.
Родится ли человѣкъ художникомъ? Не знаю; исторія удостовѣряетъ насъ по крайней мѣрѣ въ томъ, что искуство рисованія предшествовало развитію словесности и наукъ у всѣхъ народовъ. A исторія развитія человѣчества каждый день повторяется на глазахъ нашихъ въ лицѣ ребенка. Упражненіе это, сверхъ того способствовало бы развитію въ немъ соображенію. Открытъ ребенку природу прежде нежели книгу, значитъ вести его прямо къ источнику познаній. А подражаніе предмету или живому существу, какъ бы несовершенно оно ни было, всегда привлекаетъ вниманіе къ главнымъ чертамъ образца. Рисовать значитъ изобразить посредствомъ линій форму и абрисъ вещей; для этого нужно разсмотрѣть ихъ, и составить себѣ какое-нибудь понятіе объ ихъ главнѣйшихъ отличительныхъ чертахъ. Наши писанныя слова не вызываютъ нисколько наблюдательность ребенка и умѣй онъ только назвать и складывать свои буквы, онъ можетъ называть безчисленное множество предметовъ одушевленныхъ и неодушевленныхъ, о которыхъ онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія. Обманчивая способность, которая закрѣпленная привычкой, лишаетъ умъ основательности. Вотъ отчего у васъ такъ много поверхностныхъ умовъ. Глубина ума выказывается въ способности дѣлать сравненія, и дитя, не привыкшее давать себѣ отчетъ въ томъ что видѣло, будетъ очень мало или вовсе не будетъ стараться понимать что читаетъ.
Наконецъ, какъ бы ни былъ несовершененъ дѣтскій рисунокъ онъ прекрасная подготовка къ письму. Эмиль набрасывая худо ли хорошо ли фигуры предметовъ, привлекшихъ его вниманіе подготовляетъ свои пальцы и пріобрѣтаетъ извѣстную ловкость, необходимую для начертанія линій — вотъ начало письма. Но дѣло не въ механизмѣ письма, а въ томъ чтобы приготовить умъ его къ переходу отъ его гіероглифическаго способа письма рисунками къ каллиграфическому письму — знаковъ идей. Я думаю, что намъ удастся перекинуть мостъ черезъ эту пропасть если мы успѣемъ связать въ умѣ Эмила изображеніе посредствомъ линій видимыхъ предметовъ съ отвлеченными знаками замѣняющими ихъ. Эту задачу легко выполнитъ. Всякій разъ какъ ребенокъ изображаетъ на бумагѣ фигуры дерева, плода, животнаго, я сказалъ бы ему, что онъ, самъ того не зная, написалъ буквы; но что есть другія буквы которыя труднѣе написать и прочитать, буквы образованныхъ людей. Задѣвъ такимъ образомъ за живое его самолюбіе и любопытство, я написалъ бы ему слово соотвѣтствующее нарисованному предмету и подстрекнулъ бы Эмиля срисовать его. Все это шутя.
Все равно, удастся ли ему хорошо или худо списать буквы; пусть только попробуетъ, а ужъ онъ непремѣнно попробуетъ если ловко взяться за дѣло. Безъ сомнѣнія, покуда онъ не пріобрѣтетъ нѣкоторую опытность, придется нѣсколько разъ повторять опытъ; но главное дѣло въ томъ, что принципъ письма будетъ имъ усвоенъ вполнѣ. Эмиль будетъ съ этихъ поръ знать, для чего пишутъ, и какимъ образомъ рисунки предметовъ замѣняютъ условными знаками, которые выражаютъ тоже самое, занимаютъ меньше мѣста на бумагѣ и чертятся гораздо скорѣе. Вотъ единственныя выгоды письма, которыя я объяснилъ бы ему, потому что единственно онѣ доступны его пониманію.
