Во всяком случае, чему я мало верю, если Петр Николаевич и писал свои воспоминания, то это могло быть лишь после моего ухода 25 декабря 1946 года и до его казни во второй половине января 1947 года.

Проводил время Петр Николаевич в тюрьме на Лубянке, где мы вместе с ним сидели, так:

В семь с половиною — восемь часов утра он просыпался, так как приносили в камеру хлеб. Потом, около восьми с половиною часов, мы шли в уборную, причем я нес парашу, чтобы ее мыть в уборной, а Петр Николаевич шел туда, опираясь на палку и неся в одной руке стеклянную «утку», так как из-за несгибаемости ноги, он не мог пользоваться парашей. «Утку» он сам мыл в уборной, а в неделю раз, для основательного мытья, ее брала медицинская сестра.

Когда Краснов шел в уборную и обратно, его сбоку всегда поддерживал дежурный офицер, так как раз случилось, что в самом начале, после его прихода из больницы в тюрьму, он споткнулся и упал, разбив себе нос.

В уборной нас с ним по поручению врача не торопили, хотя для всех был срок в уборной всего двенадцать минут, мы же часто оставались там 20–25 минут.

В девять с половиною утра приносили завтрак: ячменный кофе и сахар. После завтрака — в 10 часов Петр Николаевич обычно ложился спать и спал до 11.30, когда его одного опять пускали в уборную. В 12–13 часов был обед. В 13 с половиною—14 часов его обыкновенно вызывали на допрос. В 17 с половиною—18 часов он возвращался и приносили ужин, после чего он немного читал, и мы много разговаривали. Книги для чтения он получал из тюремной библиотеки, которая на Лубянке была довольно обширна. Кроме русских книг, были и иностранные.

Вечером еще раз выводили в уборную, а в 22 часа отбой и мы ложились спать.

Петр Николаевич получал особое, так называемое «генеральское», питание, которое ему приносилось отдельно из офицерской кантоны.

Он получал: 1 килограмм 200 граммов белого хлеба (я получал 700 граммов черного или 500 граммов черного и 200 граммов белого — это так называемое дополнительное питание, а общий рацион был 600 граммов черного хлеба), девять кусков сахару (общий рацион два куска). На завтрак блин или рисовая каша, или яйцо. На обед хороший суп или борщ, кусок жареного мяса с гарниром и 200 граммов сладкой сливяной жидкости — компот (общий рацион был: рыбный суп и какая-либо каша; мяса 50 граммов давали только на дополнительную порцию).

На ужин Петр Николаевич получал какую-либо кашу или пюре картофельное с куском селедки (общий рацион — щи).

Обращались с ним вежливо, следователь называл его по имени и отчеству и говорил ему «Вы». Всех же остальных называл по фамилиям и советским гражданам говорил «ты».

С Петром Николаевичем говорили мы много и каждый день со 2 сентября по 25 декабря 1946 года. Он рассказывал о своей прошлой жизни, о жене, часто просил меня спеть ему любимый романс его жены «Северная звезда» (я когда-то пел на сцене). Рассказывал о своей поездке в качестве начальника конвоя русской миссии в Абиссинии, о своих поездках с женой в Манчжурию, о работе военным корреспондентом в 1900–1905 годах, об офицерской кавалерийской школе, о своей службе в царской армии, о Первой мировой войне, о своей писательской деятельности, рассказывал содержание своих романов, о своем пребывании у Великого Князя Николая Николаевича, о времени гражданской войны, о своем атаманстве, о встречах со Скоропадским, Деникиным и другими, о своем письме императору Вильгельму (что он и признавал причиною его выдачи англичанами советам), о работе казаков во Вторую мировую войну, о самой передаче его англичанами большевикам — как все обманом было сделано. Говорил он обо всем очень подробно, ибо в камерах подслушивающих аппаратов не имелось, да и скрывать Петру Николаевичу было нечего. Вызвали его и других генералов, по его словам, на совещание к английскому генералу. Он и другие его коллеги, генералы, поверили и поехали, а их вместо этого передали большевикам.

За эти четыре месяца, что мы были вместе с Красновым, его вызывали первые два месяца на допрос каждый день, кроме воскресений, а потом раз или два в неделю. Допросы были только днем, так как он сказал следователю, что по ночам плохо видит и ходить не может.

Спрашивали его о его деятельности, как атамана, в 1917–1919 годах, о времени эмиграции, об организации казачества во Вторую мировую войну.

Ставили ему в вину, во-первых, нарушение слова, им данного в 1917 году, при выпуске из тюрьмы в Быхове, что он не будет сражаться против большевиков. Петр Николаевич говорил, что он не считал себя обязанным соблюдать слово, данное большевикам; во-вторых, — в антисоветской борьбе в 1917–1919 годах, в поддержке Братства Русской Правды, в руководстве казачеством во Вторую мировую войну.

Памяти певца двуглавого орла генерала от кавалерии П. Н. Краснова

Не видать нам могилы Краснова,

Не служить панихиды над ней —

В вечность кануло белое слово

Наших буднично-беженских дней.

Не видать казакам атамана,

Сокол сделал последний полет,

Не напишет он больше романа,

Что за сердце и душу берет.

Над его неизвестной могилой

Где-то там, далеко под Москвой

Будет плакать лишь ветер уныло,

Да склонится бурьян головой.

В. А. Петрушевский (Автор стихотворения — уссурийский казак, полковник 5-го гусарского Александрийского полка Российской Императорской армии, в эмиграции жил на о. Ява. — П. С.)

Автор книги «Незабываемое» Николай Николаевич Краснов-младший был сыном начальника Генерального штаба полковника Николая Николаевича, родного брата генерала Семена Николаевича Краснова. Братья эти были дальними родственниками генерала Петра Николаевича Краснова, бывшего Донского атамана, автора большого количества романов, главным образом, из жизни военной, написанных им в эмиграции.

Автор книги «Незабываемое» именовался «младшим», в отличие от своего отца. Он приходился Петру Николаевичу внучатым племянником.

Из этих четырех Красновых, Петр Николаевич и Семен Николаевич были казнены в Москве, Николай Николаевич-старший умер в ссылке, а Николай Николаевич-младший, отбыв десятилетнюю каторгу в Сибири, был отпущен в Европу (см. часть 3-я, раздел «Переписка В. Г. Науменко с Н. Н. Красновым-мл.» — П. С).

В 1957 году его воспоминания были изданы на русском языке в Сан-Франциско издательством газеты «Русская Жизнь». Автор воспоминаний последовательно описывает то, что ему пришлось пережить и видеть за время нахождения в руках большевиков.

Его труд отличается от других тем, что в ряде ранее изданных воспоминаний внимание читателей привлекают, главным образом, описания физических переживаний заключенных, в труде же Н. Н. Краснова оно останавливается на душевных переживаниях автора и на его анализе этих переживаний.

Ниже печатаются несколько страниц этой книги (с. 75–81. — П. С.) о том, как Н. Н. Краснов и его сын Николай были вызваны в кабинет начальника госбезопасности генерала Меркулова в Лубянской тюрьме в Москве.

<…> В самой глубине зала стоял широченный блестящий письменный стол. Направо и налево от него, как бы покоем, — столы, покрытые сукном. На стене огромный портрет «вождя» в форме генералиссимуса во весь рост, метра три высотой. На противоположной стороне — портрет Берии. В простенках между окнами, закрытыми темно-красными бархатными гардинами портреты членов ВКП (б).

Весь пол покрыт дорогими бухарскими коврами. Против письменного стола, метрах в десяти, стоял маленький письменный столик и два стула.

Меня все время поражала полная тишина. Как будто все здание притаилось, замерло, стояло где-то вне времени, вне пространства. Как будто кругом него не бурлила, не шумела, не двигалась Москва.

За письменным столом без движений сидел генерал в форме войск МВД.

— Меркулов! — шепнул за нашей спиной офицер.

Меркулов, начальник госбезопасности (в 1954 году по делу Берии он был осужден вместе с Рюминым, начальником следственного отдела МГБ и другими бывшими «величинами». Сидел тут же, на Лубянке и был повешен!) не поднимая взгляда от бумаг, лежащих на столе.