Почти в течение двух месяцев пути мы были на таком водяном пайке.

После раздачи воды эшелон тронулся. Какие станции проезжали, не помню, но часов в 8–9 утра проезжали по маленькому вновь исправленному мосту через реку Донец. Большой полукруглый мост был взорван в нескольких местах. Маленький мост охранялся женским караулом.

Донские казаки бросились к окнам вагона, с тоской смотрели на реку и громко говорили: «Донец! Донец, а дальше и Дон!»

Как только остановка, так и начинается излюбленное советское занятие — обыск. Загонят людей в одну половину вагона без вещей и начинают НКВД трусить, в моем присутствии у трех-четырех человек что-то нащупали, зверски избили и отобрали все, до нитки. После таких обысков я всегда возмущался, как начальство допускает до такого грабежа, а мне, смеясь, отвечал красный партизан-кубанец:

— Ха! Допускают? Да они сами воры, они и заставляют грабить, а после будут делить. Когда прибудешь к месту назначения и останешься в одной рубашке, то и это хорошо…

Через несколько дней пришел старшина и, увидев, что я совершенно обессилил, приказал оставить кого-нибудь за себя и идти в изолятор. Я действительно чувствовал себя очень плохо от недостатка воды и воздуха. В ушах у меня шумело: «Старший, воды!» Мне необходимо было отдохнуть и успокоит нервы.

Я взял шинель и с трудом слез с вагона, не было сил. Ноги подкашивались от полусидячего положения в течение почти месяца. Я уже отвык ходить. Поддерживаемый старшиной, я поплелся к заднему вагону, называемому изолятором. Старшина отпер замок, окликнул фельдшера и сказал:

— Примите старшего вагона.

С помощью фельдшера и старшины я влез в вагон, и старшина запер его. Я представлял себе изолятор в виде санитарного вагона, но увы! — по обе стороны голые нары. Такое же отверстие в стене с жестью, служившее парашей; бак с крышкой на полтора-два ведра воды, окна, затянутые колючей проволокой и фельдшер, не имеющий никаких медицинских средств. Удобство в том, что немного людей, что мне показалось странным, и больше воздуха.

В изоляторе фельдшер был из казачьего корпуса. Больных человек семь-восемь.

— Нет ли у Вас брому? — спросил я фельдшера. Он улыбнулся и ответил:

— Меня посадили сюда как фельдшера, не дав никаких медицинских пособий и средств. Я помогаю больным лишь тем, что у меня сохранилось из казачьего корпуса и что было получено от немцев, а больных поступает очень много. Многие умирают. Приходит начальник охраны и составляет акт — умер в изоляторе, оказана медицинская помощь, но не помогла, и заставляют меня подписать.

Дал мне кружку воды: «Запейте!»

Я с жадностью выпил воду. Осушив еще одну кружку, я лег на спину и закрыл глаза. Свежий воздух меня опьянил. Мне захотелось спать.

Когда наш поезд тронулся, я испытал все удобства «изолятора». Вагон бросало во все стороны. Я боялся, что он соскочит с рельс. Трясло так ужасно, что, пробыв в этом изоляторе на отдыхе десять дней, здоровый человек мог бы сойти с ума или умереть.

На другой день на первой остановке я сказал старшине эшелона:

— Я возвращаюсь в свой вагон. Сутки свежего воздуха меня подкрепили.

Наш поезд стал останавливаться чаще на станциях в ожидании встречного поезда. Нас везли под фирмою: «власовцы», «изменники родины» и «враги народа». Советы боялись при этом упоминать, что казаки, весь Северный Кавказ и весь русский народ — враги, но враги не родины, а коммунизма.

В Союзе оповестили, что только А. А. Власов с незначительной группой людей (три миллиона) оказались «изменниками» и не упоминали о других.

После многих остановок и незначительных приключений, прибыли мы в город Куйбышев на Волге. Наш эшелон остановился за железнодорожной станцией, недалеко от города. В Куйбышеве простояли целый день. Воду получили по десять ведер на вагон, но уже не было той жажды, что прежде, потому что здесь было прохладно, а ночью даже холодно, так что все одели брюки и мундиры.

Питание не улучшалось. Все были полуголодные и желали скорее прибыть на место назначения, ожидая там лучшего.

Итак, утром 10 августа 1945 года мы прибыли на место нашего назначения — город Осинники Кемеровской области (Кузбасс, трест «Молотов уголь»). Этот город основан в кошмарный период советского достижения — раскулачивания. Несчастные русские семьи, попавшие под знаменатель «кулак», были зимой вывезены сюда в осиновый лес. За неимением жилищ и инструментов на постройку таковых, недостатка питания и одежды, большая половина умерла до наступления сибирской весны, оставшиеся в живых воспользовались имуществом умерших и потому уцелели и весной приступили к сооружению для себя жилищ, вырубая для этого лес, а Советский Союз таким путем создал новый город и трубил о своих достижениях.

Н. Безкаравайный, Багдад

(замок Фельдбах)

Выдаваемые по окончании Второй мировой войны западными союзниками большевикам военнопленные и захваченные ими на территории Германии и Австрии «осты», как и другие наши соотечественники, вывезенные немцами и бежавшие из занятых немцами краев СССР на Запад, направлялись советским командованием через Грац и Венгрию в Румынию, оттуда в Сибирь.

Из Граца большинство захваченных большевиками людей отправлялись дальше на восток поездами, некоторые перевозились до Румынии на грузовиках, а некоторые совершали часть этого крестного пути пешком.

Возвратившиеся после отбытия срока каторги из СССР на Запад люди в своих воспоминаниях иногда упоминали замок Фельдбах.

В нем в первое время выдач задерживали на разные сроки большинство эшелонов, прибывавших через Юденбург в Грац. Об этом Фельдбахе мы имели лишь отрывочные сведения, а теперь имеем подробное описание как самого Фельдбаха, так и жизни заключенных в нем.

Воспоминания Н. Козореза, выданного в Лиенце и отбывшего 10-летний срок в сибирских лагерях, пополняют данные о крестном пути казачества от Лиенца до сибирских концлагерей.

<…> Чисел и дней я не помню, но ехали мы не особенно долго, кажется одну или две ночи, и утром куда-то приехали. Открылась дверь вагона и та же команда:

— Вылетай пулей!

Наш состав на насыпи, и из вагона, действительно, вылетаем прямо под откос. Хорошо еще, что хоть насыпь не особенно высокая. Все эти команды оснащались руганью и понуканием палки. Вылезли или, вернее, вылетели из вагона и очутились в неглубокой канаве. Не успели осмотреться, новая команда:

— Садись!

Сели. Сидим в канаве, а наверху стоит ВОХР. Посидели немного, не больше полчаса, за это время подошли конвоиры с собакой, и последовала команда:

— Встать! Разберись по пять.

Вылезли из канавы, разобрались по пяти, окружили нас автоматчики, вохряк с собакой стал сзади строя. Старший конвоя прочел «молитву»:

— Внимание! Шаг вправо, шаг влево считается побегом! Конвой применяет оружие без предупреждения! Направляющий, шагом марш!

Пошли. Очень испорченная шоссейная дорога привела нас в небольшой городишко. Проходим через город. Всюду мусор, грязь, все покрыто слоем пыли и ни одного жителя, кроме военных. Масса машин ЗИС, обшарпанных и тоже грязных. Почти на всех машинах на крыше кабинки прибит портрет с «милой» и «дорогой» русскому сердцу усатой мордой. Портрет украшен венком из цветов, красными лентами и все это покрыто слоем пыли и грязи.

Гражданское население, как сквозь землю провалилось, но зато масса солдат и солдаток, не знаю, как их иначе назвать, в гимнастерках и в защитных юбках. Гимнастерки б/у (бывшие в употреблении), вылинявшие и довольно грязные. На стенах домов всюду надписи мелом: «Разминировано, лейтенант Петров», «Хозяйство Иванова» и так далее.

Прошли через город и вышли на шоссейную дорогу, обсаженную большими, вековыми деревьями. По обеим сторонам дороги натянута на невысоких колышках колючая проволока и прибиты дошечки с надписью чернильным карандашом: «Внимание! Минное поле».

У меня и у многих соседей появилась мысль, что, очевидно, это поле нашей будущей работы, а может просто прогонят строем по этому полю и дело с концом.