Во время моего сидения на Лубянке, да и в других злачных местах, которых больше чем хватало у нас на «Родине», я часто вспоминал это поле и жалел, что меня не прогнали по нему. Человек может перенести то, чего не в состояние перенести ни одно, даже самое сильное животное, но и этому, все же, есть граница.
Утро было на редкость солнечное, теплое, хорошее летнее утро. Ночь мы провели в поезде. Здесь, очевидно, небо сжалилось над нами и пощадило нас от всяких непогод, видя наше действительно плачевное состояние.
Так прошли мы по этому шоссе немного, не больше пяти километров; поворот с дороги влево и стоит уцелевшая табличка «Фельдбах».
Свернули на эту дорогу и подошли к решетчатым железным воротам и сторожке, где сидел караул. Ворота открылись, и мы вошли в Фельдбах.
За воротами старинный четырехугольный замок-крепость с высокой колокольней. Вдоль стены широкий ров, через который переброшен мост, ведущий к воротам замка. Нашу колонну провели вдоль всей стены замка и вывели на большой луг. Луг, замок и прилегающие к нему земли были окружены забором из колючей проволоки с вышками, на которых сидели часовые.
Здесь на лугу, по мере подхода, каждая группа усаживалась на землю, и происходил «шмон», хотя шмонать-то уже было нечего. Здесь я расстался со своими сапогами, которые у меня сохранились во время дороги только потому, что не подходили по размеру нашим конвоирам, которые в вагонах меняли свою обувь на наши сапоги. Тут дело было поставлено на более рациональную ногу.
«Шмонающий», увидев мои сапоги, просто сказал:
— Ну, мужик, снимай сапоги!
Когда я их снял, он вынул из своего мешка какие-то совсем старые немецкие военные ботинки и в придачу к ним обмотки ядовито-голубого цвета, которыми и наградил меня, а мои сапоги попали к нему в мешок.
После шмона нас повели в замок. При входе в него, на правой стороне ворот, мраморная доска с арабской надписью, которую уже позже мне перевели горцы, тоже привезенные сюда. На этой доске было написано, что какой-то мавр Омар, или Магомет в н-ском году (год был написан по магометанскому летоисчислению) взял этот замок, женился на его хозяйке, остался здесь, где и умер в таком-то году и здесь же похоронен.
Замок представлял собою правильный четырехугольник. На втором этаже расположены жилые комнаты, а в нижнем находились разные службы. Вдоль всей стены, с внутренней ее стороны, идет крытый балкон, с которого происходила топка печей в комнатах и с которого только и можно было попасть в комнаты. Таким образом, наружная стена комнат является и крепостной стеной.
В центральной части костел с колокольней и рядом, слева, усыпальница мавра и хозяйки. Посредине довольно большого четырехугольного двора бассейн с фонтаном (уже не работающим) и могила красноармейца с красным колом в головах и звездой, вырезанной из консервной банки. К колу прибита фотография в рамке и написаны чернильным карандашом имя, фамилия и день смерти погибшего.
Когда нас привели во внутренний двор, то приказали всем стать около стенки и раздеться догола. Разделись, и целая ватага солдат войск МГБ начала производить самый строгий обыск. Тут отобрали все бумаги, вплоть до самого маленького клочка, и все отобранное сваливали в большой мешок. Кто-то из нас наивно спросил:
— А как же бумаги, документы, которые вы отбираете? Ведь они там в мешке перемешаются и могут совсем пропасть.
— Ничего! Не пропадут, пойдут за вами, — последовал ответ.
Эти отобранные бумаги еще и теперь идут за нами, а к нам так и не попали. После обыска приказали располагаться в нижнем полуподвальном помещении.
В этом этаже, в свое время были артиллерийские капониры, амбразуры и площадки для пушек, а в более позднее время, очевидно, помещался скот.
Когда мы вошли в отведенное для нас помещение, там были остатки соломы, и, судя по следам, здесь до нас обитали военнопленные. Располагаться не долго. Человеку, не имеющему ничего, совершенно безразлично, где расположиться, — места все на полу и все одинаковые.
Расположившись, то есть посмотрев на наше будущее обиталище, я вышел во двор и пошел бродить по замку. Комнат очень много и почти все в разных стилях. Были комнаты в китайском стиле, мавританском, индийском, японском и так далее. Очевидно и обставлены они были в соответствующем стиле, сейчас же о нем можно судить лишь только по обоям, которые еще каким-то чудом сохранились. Обстановки, понятно, уже не существовало. Остались только старинные портреты в широких золотых рамах, которые валялись по всему балкону около печей, и у дам в старинных туалетах непременно усы, пририсованные чернильным карандашом. Коридор, или балкон, проходивший над воротами, имел окна, видимо, вставленные позже и все стены в этом помещении были увешаны рогами и клыками, очевидно, охотничьими трофеями хозяев и гостей, приезжавших погостить и поохотиться в этих местах.
Последнее время здесь была иезуитская коллегия и, вероятно, была богатейшая библиотека. Теперь все эти книги были почему-то свалены в уборных в кучу. Уборные до потолка были завалены ими. Какие здесь были уникумы! В переплетах из свиной кожи, почти на всех языках. Были даже рукописные, не говоря уже о книгах XVI–XIX веков.
Зашел в костел. Он был уже пуст и осквернен. Ни престола, ни крестов — ничего уже не было. На полу валялись обрывки материи, куски от поломанных крестов и хоругвей.
В левой стороне костела находится дверь, которая ведет в усыпальницу мавра и хозяйки замка. Усыпальница очень высокая, со стрельчатыми окнами. Посредине усыпальницы два саркофага из белого мрамора. Саркофаг мавра весь покрыт арабскими письменами, саркофаг его супруги по внешнему виду — точная копия саркофага мавра, только без всяких надписей.
В головах стоит статуя Богоматери с младенцем на руках. Почему — не знаю, но статуя Богоматери с младенцем была черная, то есть высечена под тип негра, цвет кожи темно-кофейный, с вывернутыми ярко-красными губами. И саркофаг и статуя стояли на небольшом возвышении. Когда к нам прибыли горцы, они мне говорили, что надписи на саркофаге мавра — изречения из корана.
Левее усыпальницы на стене были солнечные часы, очевидно, ровесники замку, по которым мы и ориентировались во времени. Часы позднейшего происхождения, которые были на колокольне, уже не работали. Их почему-то разломали.
Весь замок расположен на ровной, как стол, местности и только вдали имеются горы. Я еще не успел рассмотреть как следует весь замок, как раздалась не команда, а дикий крик:
— Выходи все пулей на работу! Пулей!
Мы были пионерами и, судя по приготовлениям, лагерь готовился на большое число обитателей. Пришло несколько машин с железными бочками из-под масла и керосина. У всех уже было выбито дно, а мы должны были их выжигать и мыть в протекающем здесь ручье. На открытом воздухе из старых кирпичей от разрушенного сарая строили столбики и на них водружали уже обоженные и помытые бочки. Это были самые примитивные очаги. Казалось бы, работа не особенно сложная, но сколько мы времени потеряли зря, пока выровняли все эти бочки строго в одну линию.
Наконец, бочки помыты, установлены на столбики и, самое главное, выровнены в одну линию. Наносили в эти бочки воды из того же ручейка, где их мыли, и была дана команда растопить эти примитивные очаги. Дрова были совершенно сырые и ни за что не хотели гореть. Тогда начальник всей этой кухни, командующая парадом здоровенная бабища в гимнастерке с погонами и двумя лычками на них, дала команду тащить сюда книги для растопки. Принесли книги и разожгли под всеми бочками. В одну заложили продукты и начали готовить обед.
Итак, после долгого и упорного труда, вода в бочках закипела, закипел и наш обед — баланда. Командующая сняла пробу, одобрила и раздалась новая команда:
— Выходи все за обедом!
Вышли, но ни котелков, ни ложек ни у кого не было. Ведь мы же, по клятвенному обещанию майора Дэвиса и других англичан, должны были через два часа вернуться в Лиенц, так что даже шинелей с собой не взяли, не говоря уже о котелках, ложках, мыле и других вещах.
