— Погодите, Константин Сергеевич. Могло ли быть к моменту убийства у Белоцерковца уже столько сочинений? Ему ведь едва минуло двадцать лет. А тут — этюды, сонаты, даже симфония.

— Вполне, — авторитетно заявил следователь. — Моцарт свое первое произведение написал, будучи совсем ребенком. Рахманинов почти пацаном создавал зрелые работы. У него есть, например, «Юношеское трио». Это грандиозное сочинение. Не помню, где я читал, что музыка и шахматы — сродни. Дарование в этой области может проявиться очень рано. Не нужен жизненный опыт, как, предположим, в писательском деле. Если Белоцерковец талант, а почему бы и нет, то ничего удивительного, что он столько насочинял... Жаль, такой талант погиб.

— Все это очень интересно. И про Моцарта, и про Рахманинова, и про музыкальный талант. А вдруг завтра выяснится, что Комаров жив? Или получил срок и потом умер? Еще раз, не забывайте, была война... Если Домовой не Комаров? Может, другой какой знакомый Белоцерковца. Узнал, что Павел погиб. Война, блокада. Вот он, воспользовавшись заварухой, и присвоил себе его произведения, а? Сам-то композитор убит.

Жаров задумался. Потом сказал:

— Помните, я высказал предположение, когда мы спорили, кого любила Митенкова, что она отдавала предпочтение Геннадию. То есть Комарову. Убийство Павла. К кому он приползет прятаться? К любимой девушке. Мне кажется, другого мнения быть не может.

В его словах была логика. Я не стал возражать.

— Хорошо, Константин Сергеевич, давайте подождем, что привезет Юрий Михайлович.

Мне показалось, что Жаров очень уж ухватился за выдвинутую им версию. Не хотелось, чтобы он находился в этом состоянии. Оно сковывало фантазию...

Коршунову удалось разыскать в архиве дело об убийстве Павла Белоцерковца.

Это было неожиданно. Прямо фантастично. С тех пор минули десятилетия. Лосиноглебск почти всю войну находился в руках немцев...

Я перелистывал тоненькую папочку, и передо мною стояли картины последних предвоенных дней, начала войны.

Это была черта, которая разделила жизнь всех наших людей на две половины.

Трудно уйти от этих воспоминаний, очень трудно.

Итак, у меня в руках дело об убийстве студента Ленинградской консерватории Павла Павловича Белоцерковца. Оно было возбуждено в связи с поступлением в милицию заявления от 19 июня 1941 года родителей Белоцерковца о пропаже их сына. Из него вытекало, что Павел Белоцерковец 14 июня, в субботу, выехал из Ленинграда в Лосиноглебск в гости на день рождения к своему другу и однокурснику Геннадию Комарову. Домой Павел не вернулся, хотя Геннадий приехал в Ленинград 15 июня. На вопрос, где их сын, Геннадий Комаров ответил, что не знает.

30 июня, когда уже неделю шла война, Геннадий Александрович Комаров был взят под стражу в качестве подозреваемого в убийстве своего друга. Он был переведен в Лосиноглебскую тюрьму, где содержался в камере предварительного заключения.

Поводом для ареста Комарова служили показания свидетелей, а также косвенные улики.

Свидетель Башкирцев, слесарь ремонтных мастерских Лосиноглебского железнодорожного депо, рассказал следователю:

«По существу дела могу сообщить следующее. В воскресенье, 15 июня с. г., около трех часов дня, мы с женой Галиной пришли отдохнуть на городской пляж у реки. Народу было много, и мы долго искали место, где расположиться. Меньше всего оказалось людей у конца деревянного настила, недалеко от будки проката лодок. Когда мы с женой разложили принесенную с собой подстилку, к нам подошел парень лет двадцати, среднего роста, в купальных трусах и полосатой футболке. Я еще обратил внимание, что на руке у него новенькие часы, «Кировские». Он попросил спички и, прикурив, вернулся к двум девушкам, которые сидели от нас метрах в десяти. Мы с женой переоделись в раздевалке, искупались. Молодой человек снова подошел, извинился и просил прикурить. Я отсыпал ему несколько спичек и оторвал кусок от коробка, чтобы зажигать. Он еще раз поблагодарил и предложил закурить из его пачки «Беломора». Но я отказался, так как курил «Норд». Он опять вернулся к девушкам. Через некоторое время нас с женой привлек громкий разговор. Тот самый парень о чем-то спорил с другим молодым человеком в белых полотняных брюках и парусиновых туфлях. По характеру разговора и отдельным выражениям, которые нам удалось расслышать, между ними происходила ссора. Одна из девушек пыталась встать между ними, но подошедший ее отстранил. Потом первый парень надел брюки, и они, продолжая ругаться, пошли к деревянному настилу. Девушка, которая пыталась их разнять, хотела пойти за ними. Но парень в футболке сказал: «Тая, не волнуйся,нам надо, наконец, объясниться». Оба молодых человека направились к реке. За кустами их не было видно. Девушки оделись, подбежали к нам и попросили вмешаться. Я пошел к ребятам. Они продолжали громко спорить. Тот, что был одет в парусиновые туфли, держал в руках какой-то длинный блестящий металлический предмет. Кажется, велосипедный насос. Я сказал им: «Ребята, не балуйте». Первый, что подходил к нам за спичками, ответил: «Не беспокойтесь, ничего особенного тут не происходит. Это мой друг». Второй ответил ему: «С подлецами и негодяями у меня нет ничего общего». А мне крикнул: «Не лезь не в свое дело!» Тогда я припугнул их милицией. Тот, который грубо попросил меня не вмешиваться, опять зло произнес: «Уматывай отсюда!» Я попытался его урезонить и пристыдить, что со старшими так не разговаривают. Молодой человек в футболке сказал: «Гена, действительно, при чем здесь он? — И обратился ко мне: — Прошу вас, уйдите». Я вернулся к жене, спросил, где девушки. Она сказала, что они побежали искать милиционера. Одна из них плакала. Я рассказал о нашем разговоре с ребятами. Мне показалось, что ссора разгоралась между ними еще сильнее. Послышался крик. Я опять хотел пойти к ним, но жена не пустила, сказав, что сами разберутся. Вскоре мы оделись и ушли с пляжа...»

Свидетель Юшков, почтальон, показал: «В воскресенье, 15 июня, я сидел с удочкой напротив городского пляжа. Напротив будки, где за лодки платят. А будка — как раз где кончается деревянный настил. Там почти никто не купается, не пугает рыбу. Часика в два-три, точно не помню, смотрю: какие-то два парня подошли к реке. У одного в руках что-то сверкнуло. Ругались. Я еще подумал: орут на всю округу, обязательно спугнут окуней. Тут к ним из-за кустов третий подошел. Что-то говорили они, но я не слышал. Потом он ушел. Остались два первых. Вижу, не унимаются, а бранятся еще сильнее. Какая уж тут рыбалка. Смотал я свои удочки. Смотрю, драка. Я завозился со своим барахлом, слышу — крик. Обернулся. Никого нет. Только один из них убегает по берегу. Думаю, струсил, дал деру...»

Показания постового милиционера, младшего сержанта Товбы касались того же случая на городском пляже в Лосиноглебске. Приблизительно около трех часов 15 июня сорок первого года к нему обратились две взволнованные девушки лет восемнадцати с просьбой разнять поссорившихся дружков. Он поспешил к месту, на которое указывали и Юшков с Башкирцевым. Но ничего подозрительного не обнаружил. Ребят не оказалось. Младший сержант Товба прошел с девушками по пляжу и примыкающей к нему территории. Среди отдыхающих, по уверению девушек, их знакомых не было. Потом случилось действительно происшествие: утонул подвыпивший молодой рабочий, что доставило много хлопот постовому, и он потерял девушек из виду. Утонувшего достали из реки, но спасти его не удалось.

В результате обыска, произведенного в доме Комаровых, были изъяты наручные часы «Кировские» и никелированный насос от велосипеда ЗИФ с вмятиной на корпусе, оставшейся, по-видимому, от удара. Мать Геннадия, Зинаида Ивановна Комарова, показала: у ее сына часов не было и что такие часы она видела на руке гостившего у них Павла Белоцерковца. Велосипед ЗИФ и, естественно, насос к нему принадлежали Геннадию.

В деле имелась справка: часы «Кировские» под этим номером были приобретены конкурсной комиссией Ленинградской организации композиторов в качестве приза и вручены лауреату конкурса Белоцерковцу П. П.