Большинство же белых эмигрантов ничего не имели. Привезенные вещи были быстро прожиты, острая нужда брала за горло, и каждый искал какого-либо выхода. Многие уезжали на Балканы.
В среде белой эмиграции ходили разные слухи, часто неправдоподобные, неизвестно откуда исходившие, но им верили, на них строили надежды. Так появился слух, что испанское правительство нанимает иностранных летчиков в свою военную авиацию. Оба капитана второго ранга — Михаил Крыгин и Николай Рагозин — решили испытать счастье, предложив Испании свои услуги.
Испанская армия переживала в то время критический период своей и без того бесславной истории. В июне 1921 года марокканские племена рифов и кабилов под водительством вождя национально-освободительного движения Абд-эль-Керима нанесли испанским войскам в Северной Африке, под Аннуалем, сокрушительный удар, окружив и уничтожив 14 тысяч солдат и офицеров. В руки Абд-эль-Керима попало огромное количество испанского оружия, в том числе артиллерии, много патронов и снарядов, что дало ему возможность хорошо вооружить свои повстанческие войска. Это поражение показало всю несостоятельность организации испанских вооруженных сил, их несоответствие характеру и масштабам затеянной войны.
Несовершенство летательных аппаратов того времени и отсутствие опыта боевого использования авиации до первой мировой войны не дало возможности испанскому командованию предугадать истинную роль авиации как эффективного рода оружия, хотя впервые испанцы использовали самолеты в целях разведки в 1913 году в Северной Африке. Впрочем, в 1914—1918 годах испанская авиация не раз сильно бомбила повстанцев. Но даже поражение под Аннуалем ничему не научило косное испанское командование.
Для организации в кратчайший срок достаточно многочисленных авиационных частей у Испании не было ни опыта, ни кадров, зато имелась богатая практика создания частей иностранного легиона из числа всевозможных наемников. Этим и следует объяснить набор в испанскую авиацию иностранных летчиков, начатый со второй половины 1921 года. Однако вербовка летчиков оказалась делом значительно более трудным, чем вербовка солдат иностранного легиона: летчиков было немного.
В то время в Турции не было испанского посольства. Поэтому Крыгину и Рагозину нужно было обратиться через какую-то другую страну. Ближайшая — Египет. И Крыгин с Рагозиным поехали туда, надеясь в ожидании ответа испанского правительства найти там какую-либо работу.
Перед отъездом в Египет Крыгин решил продать на стамбульском базаре свой короткоствольный морской наган. Теперь он уж был ему ни к чему. Оставались у Михаила еще массивные золотые часы с цепью, полученные в награду от царя. Их он отложил до Египта. Был у него еще золотой нагрудный значок, полученный за отличную учебу в морском корпусе. С ним он ни за что не расстанется и сохранит как память о счастливых днях ранней юности...
Копали чарши — крытый стамбульский базар-толкучка. Лабиринт узких проходов, освещенных призрачным светом витрин магазинов, магазинчиков, лавок. Толпы людей, шум, гомон и крики зазывал, расхваливающих свой товар. И среди этой разноплеменной толпы — унылые фигуры белоэмигрантов, пришедших продать последнее. За бесценок они отдавали обручальные кольца, часы, какую-нибудь брошку, столовое серебро и даже личное оружие.
Крыгин зашел в один из многочисленных магазинов рынка, где продавали и покупали самые различные вещи. Скрывая свою заинтересованность, владелец магазина небрежно вертел в руках наган, шаря глазами по фигуре эмигранта. Помахивая револьвером, который держал за ствол, он спросил, нет ли чего-либо более стоящего для продажи. Крыгин подал свои золотые часы с цепью, желая прицениться, сколько за них можно получить. Торговец назвал смехотворно низкую цену. Возмущенный Крыгин вырвал у него из рук свои вещи и, не говоря ни слова, вышел из магазина, сильно хлопнув дверью.
Гася в себе гнев и возмущение, он быстро шел, бессознательно сворачивая из одного полутемного прохода в другой. Так, плутая, он выбрался на освещенную солнцем площадку — базарную обжорку. Железные жаровни с горящим в них древесным углем стояли в ряд, сиреневый угарный дымок туманов висел над ними. Остро пахло жарившейся и варившейся дешевой едой, сильно сдобренной луком, чесноком и перцем.
Толстый приземистый грек в засаленном фартуке ворошил железными щипцами шашлыки, нанизанные на короткие палочки. Принимая медяки, грек заворачивал шашлыки в тонкий лаваш из темной муки и подавал покупателям. Запах съестного щекотал ноздри, и Крыгин почувствовал голод, приглушенный возмущением, с которым только теперь справился. Он купил порцию шашлыка и отошел в сторонку, чтобы тут же ее съесть, но у грязной стены заметил старика полковника, знакомого ему еще по Севастополю. Рядом с ним стояла его совсем еще молодая жена. Ее печальные глаза и скорбно сжатые губы говорили о ее горестном состоянии, о тяжелых переживаниях. Еще встречая эту чету в Севастополе, Крыгин каждый раз удивлялся неравенству брака. Что могло заставить женщину в двадцать пять лет связать свою жизнь со стариком, которому уже перевалило на шестой десяток? Эти мимолетные мысли улетучивались, как только Крыгин расставался с полковником и его женой после коротких встреч на севастопольских улицах. Теперь же горестный вид женщины, красноречиво говоривший о том, что она глубоко несчастная, сильно поразил его.
На дрожащей ладони полковник пересчитывал мелкие монеты, сбиваясь со счета, бросая печальные взгляды на свою молодую подругу. Все было ясно без слов. Полковничья чета находилась в бедственном положении. Поймав голодный взгляд женщины, Крыгин вернулся к греку и, купив у него две порции шашлыка, предложил их молодой женщине и полковнику. Проглотив подступивший к горлу комок, полковник тихо поблагодарил.
С базара они ушли вместе. Крыгин шел рядом с женщиной, а полковник, с трудом передвигая ноги, плелся за ними. Так добрались они до старой окраины Стамбула, до улочки, круто поднимавшейся по склону холма. Ни один экипаж никогда не проезжал по этой улице, на которой не было ни мостовой, ни тротуаров, а только щербатые каменные ступени между домами.
По зыбкой деревянной лестнице с прогнившими ступеньками они поднялись на застекленную веранду второго этажа ветхого дома. Большинство стекол было давно выбито. В двух дверных проемах вместо дверей висели грязные, выцветшие попоны. Одну из комнат без окон занимал полковник с женой, вторую — другая белоэмигрантская чета. Тут же, на веранде, стояла небольшая жаровня с тлеющими углями и помятым чайником на ней.
Крыгин сказал, что сходит в замеченную им на улице лавочку купить чего-нибудь к чаю. Но старик полковник засуетился и заявил, что пойдет сам. Зная, что у него нет денег, Крыгин дал ему несколько монет.
Молодая женщина некоторое время молчала, а затем, едва сдерживая слезы, заговорила. Пока отсутствовал муж, она спешила рассказать Крыгину всю свою жизнь. Теперь полковнику было шестьдесят два года, а ей двадцать пять... Она дочь провинциального чиновника, обремененного многочисленной семьей. В 1912 году умер ее отец, оставив жену с детьми без каких-либо средств. Оборотистая сваха нашла ей, старшей дочери, жениха, пятидесятипятилетнего полковника в отставке, помещика средней руки. Что было делать? Мать со слезами благословила дочь на неравный брак. И вот с 1913 года она замужем... Полковник оказался человеком добрым, относился к ней скорее по-отцовски, не донимал ревностью. Но от этого молодой женщине было ненамного легче. С начала войны 1914 года полковник был призван в армию. Домой, в имение, он вернулся весной 1918 года, когда у помещиков отбирали землю. В надежде на лучшее будущее полковник увез ее на юг, где бывшие царские генералы сколачивали белую армию. В Ростове-на-Дону полковник получил какую-то тыловую должность. Дальше... Что было дальше? Паническое бегство в общем потоке, и вот они очутились в эмиграции без всяких средств. Как жить дальше? Перейдя на шепот, уже давая волю слезам, молодая женщина рассказала о своих соседях по комнате. Это тоже офицерская чета. Муж пьянствует, жена торгует собой, выходя по вечерам на улицу. Когда она приводит «гостя», муж на время уходит из дому. «Это ужасно, когда я думаю, что обстоятельства будут толкать и меня на этот путь. Нет, лучше утоплюсь!»
