— Скажите пожалуйста! — возмущенно привскочил со стула Кольша. — Мы что сюда, торговаться пришли?! Или вы думаете, что нас можно, как пятилетних, уговорить на что угодно? А здорово вы тут вообще-то сработались… Вы хоть знаете, что нам сначала предлагал ваш Шляпкин?

— Кто?

— Шляпкин… Фу, черт, не Шляпкин, а этот, как его… начальник ЖЭКа… Шляпников!

Глебов вдруг от души, весело рассмеялся:

— А, Шляпников! Фрол Данилыч! Ну и что же, что?

— А то, что когда у Анюты мать умерла, он уже на третий день тут как тут с дурацким своим предписанием — на основании того-то и того-то вы обязаны в двухдневный срок освободить квартиру и занять комнату по улице Розы Люксембург.

— Неужели? — смеялся Глебов.

— А вы будто не знаете? — язвительно усмехнулся Кольша. — Он, видно, совсем из ума выжил, этот ваш Шляпников! Ведь полнейший болван, а вы его держите… почему? Да потому что вам выгодно негодяя под руками держать: чуть что — можно все на него свалить.

— Шляпников, конечно, человек с… замашками недалекого прошлого, но что поделаешь, — перестал смеяться Глебов и даже вздохнул, — если ему нет замены. Никто почему-то не соглашается работать на его месте.

— И значит, ему можно делать все что угодно? Так любую незаконность и подлость можно оправдать его гадким и вздорным характером, его холуйскими склонностями! Я ему показал комнату!.. взял его за шиворот и выбросил из квартиры. И что же? Через два дня притащился с маслеными своими глазами, оказывается, ошибся… не комната нам положена, а однокомнатная квартира. На той же самой улице, Розы Люксембург. Вот подлец!

— Ну, это уж вы слишком… — Глебов смотрел на Кольшу немного странным взглядом: то ли восхищался его безрассудной откровенностью, то ли жалел его за эту в общем-то не всегда безопасную смелость характера.

— А чего слишком-то? — не унимался Кольша. — Вот смотрите, сегодня пришли — а вы уже, оказывается, двухкомнатную предлагаете. Наши акции повысились. Разве не интересно? Это же настоящий торг идет, да торг-то — фальшивый.

— Фальшивый?

— Фальшивый. Потому что, во-первых, нас не двое, а трое. Справочка такая имеется от врача. Видите Анюту? Во-вторых, зачем же нам двухкомнатная, когда нам по закону принадлежит трехкомнатная? И значит, дел-то всего — переписать ордер с матери на дочь. Только и всего. А что там сад, огород или что мы учимся, тут никому никакого дела быть не может. Мы чужого не просим, а вот свое у нас отобрать хотят. Причем незаконно.

— А площадь вам такую, между прочим, иметь не положено, — улыбнулся Глебов. — Даже и на троих. Тридцать четыре почти метра — это уж слишком, вы не находите? Придется подселять жильцов. И где вам будет лучше — в трехкомнатной с жильцом или в двухкомнатной отдельно?

— Нам, Сергей Сергеевич, будет хорошо в своей трехкомнатной, без всяких жильцов притом. Девять на три умножьте — сколько будет? Двадцать семь. Сколько остается? Шесть и семь десятых метра. А закон-то знаете? Если излишки меньше нормы на одного человека — за них просто дополнительно платить полагается, для подселения-то метров недостаточно. Знаете такой закон?

— Вы, я вижу, народ действительно грамотный, — продолжал улыбаться Глебов. — Это приятно. Честное слово, приятно иметь дело с людьми знающими. Но скажите все-таки откровенно — зачем вам, молодым людям, такая огромная квартира? С садом, с огородом, с сараем, с сеновалом? Неужели вы намерены возиться в огороде? Неужели будете пользоваться ну хоть сеновалом? А?

— А это, Сергей Сергеевич, как уж наша жизнь сложится. Все может быть. Вам ведь главное что? Вам не надо грех на душу брать, нужно наложить справедливую резолюцию — «не возражаю».

— Нет, не могу подписать, — с тем же спокойствием, с каким в первый раз сказал об этом, повторил Глебов, простовато и хитро улыбаясь как бы даже и над самим собой.

— Почему? — Кольша смотрел на Глебова уничтожающим взглядом.

— Не имею права.

— Не имеете права справедливо поступать?

— Не имею права нарушать наши порядки.

— Что же это за порядки, если они заранее противоречат закону?

— Закону они не противоречат. Если мы неправильно поступим, закон нас поправит, но обижать заранее рабочих завода — не в наших правилах.

— Ага. Значит, чтобы обеспечить жильем рабочих, вы не жилищное строительство расширяете, а незаконно выживаете из квартир ненужных вам людей, ну хоть нас, «бедных» студентов?

Глебов рассмеялся, как-то радостно, одобрительно покачивая головой:

— Мы и строительство расширяем, и изыскиваем все другие возможные пути. Вас же не на улицу выгоняют, вам предлагают отличный вариант. Вариант, кстати, который должен вас устраивать по всем статьям.

— Ни по одной статье он нас не устраивает, — жестко ответил Кольша.

— Ну, что же… — Глебов спокойно протянул руку к заявлению, смял колпачок с авторучки. — Вот здесь я вам пишу свою резолюцию: «По существу заявления отказать. Взамен трехкомнатного особняка обеспечить немедленно двухкомнатной квартирой со всеми удобствами. Зам. директора Глебов». Пожалуйста, — и протянул Ане заявление.

На лице у Ани проступили блекло-желтые пятна.

— Теперь вы отправитесь в суд? — Глебов смотрел на них с легким подтруниванием.

— Конечно! — выпалил Кольша.

— Желаю успеха, — улыбнулся Глебов, и бесконечная его улыбчивость и доброта ровного, спокойного тона действовали сейчас раздражающе.

— Знаете что… — вдруг сказал Глебов задумчиво, когда они уже встали и хотели уходить. — А ведь я, Анна Борисовна, очень хорошо знал вашего отца.

Эти совсем неожиданные для Ани слова с какой-то особой болью и обидой отозвались в ее душе, она ослабление опустилась на краешек стула, верхняя губа у нее задрожала, а глаза налились тонкой слезной пленкой.

— И даже больше, — с грустью протянул Глебов, — когда-то я учился у вашего отца, в ремесленном училище. Человек он был… редкий был человек…

Это уж совсем с трудом слушалось Аней, горячая волна обиды, обиды непонятно на что и из-за чего, поднялась со дна души. Одно было хорошо — Глебов продолжал говорить, и эти минуты его задумчивого, тихого говора словно специально давали ей время на передышку. Кольша стоял в дверях, недоверчиво глядя на Глебова.

— Вы тогда, после воины, только-только из Свердловска приехали: Борис Аркадьевич, мама ваша, Нина Васильевна, и вы, Аня, тогда еще во-о-от такая… — показал рукой Глебов, и грустные его глаза осветились мягким светом. — В Свердловске Борис Аркадьевич в чем-то проштрафился, уж не знаю в чем, и приехал к нам. Учительствовать в школе отказался, пришел в ремесленное. Преподавал нам математику, историю и труд. Вот какое сочетание! — Глебов радостно, с какими-то тайно-горделивыми нотками в голосе рассмеялся. — Подзывает меня раз к себе: «Серега, — говорит, — ты мне вот что скажи, доволен ты своей жизнью или нет?» — и смотрит на меня серьезно так, будто я не пацан, а ровня ему. Я рот-то открыл, а сказать ничего не получается. — Глебов снова рассмеялся. — «Вот то-то и оно, — говорит Борис Аркадьевич и вздыхает при этом, — трудно на такой вопрос ответить. Самый трудный вопрос в жизни». Не знаю почему, но это я запомнил крепко, а многое другое, конечно, забыл. Вот такие дела…

— Ну, мы пойдем… — тихо сказала Аня.

— Да, — сказал Глебов, — я тут с воспоминаниями своими… не ко времени. Хотя, знаете, Анна, не сейчас, так когда еще вы сможете услышать эти слова об отце? К сожалению, все мы смертны. А любили мы его очень искренне.

— До свиданья, — как-то почти шепотом проговорила Аня.

— До свиданья! — с прежней жесткостью поддержал ее и Кольша.

— Ну что ж… — развел руками Глебов. — Не поймете — обидитесь, поймете — вам от этого тоже не легче. Довольными в жизни никто не бывает. Ваш отец хорошо мне это объяснил. До свиданья!

Кольша с шумом захлопнул за собой дверь.

— Тоже мне, бюрократствующий лирик! — со злобой вырвалось у него.

— Не надо… — Аня подняла на него умоляющие глаза.