Кот лениво переставил передние лапы, на которые он опирался, когда сидел. Я смотрел ему в глаза, но взгляда он не отводил. Наконец, до меня дошел весь абсурд происходящего, и я отвел глаза, запоздало (и с легким раздражением) подумав, что проиграл коту «в гляделки». А кот только и ждал момента, когда я отвлекусь. Он спрыгнул с подоконника (при его весе и габаритах сделал это очень изящно), подошел ко мне и потерся о мои ноги.

— Это Граф, — представила мне кота госпожа Бенсон. — Ни за что не соглашался переезжать, представляете? Вот бывший хозяин и оставил его тут.

— Он не мог просто взять его и забрать с собой? — удивился я.

Госпожа Бенсон посмотрела на меня так, будто я нес откровенную чушь.

— Да что вы, господин Мун! Разве его можно просто так взять и забрать? Он ведь вас покусает!

Кот продолжал тереться о мои ноги, топчась по ворсу ковра мохнатыми лапами.

— Надеюсь, вы не против котов? — улыбнулась госпожа Бенсон.

— Вовсе нет. Даже, я бы сказал, обеими руками «за».

— Я оставлю вас, разбирайте вещи. И, если вам что-то понадобится, вы знаете, как меня найти.

Пока я раскладывал вещи, Граф обнюхивал книги, холсты, краски и кисти. Инспекцией он остался доволен, разве что запах флакона с растворителем ему не понравился — изучив его, он чихнул и вернулся на подоконник. Книга, на которой он сидел, оказалась подарочным изданием «Легенд и мифов Треверберга», к слову сказать, довольно редким — «Сандерс Пресс» выпустило его пару лет назад в количестве пятидесяти экземпляров в честь какого-то городского праздника, и книги продавались за баснословные деньги.

Через пару часов все вещи были на своих местах. Посуды мне на самом деле не хватало, госпожа Бенсон оказалась права, и я решил, что завтра сразу же после работы отправлюсь на рынок. Неудобство заключалось в том, что если раньше рынок находился в другой части города, и добраться туда было проблематично, то теперь рынок находился рядом — зато для того, чтобы доехать до школы, мне нужно было сделать приличный крюк. Школа имени Уильяма Тревера (частная школа для детей из семей с достатком гораздо выше среднего — именно так говорили о ней здешние жители) находилась в двадцати минутах езды от города, но оба выезда располагались в новой части.

Граф, покачивая хвостом, смотрел на то, как я снимаю кусок ткани с привезенной картины. Единственное полотно, которое я хранил дома — остальные рисунки находились в студии, которую я снимал уже несколько лет, и пользовался ей, если мне нужно было рисовать с натуры. На этой картине была изображена Анна. Последняя вещь, которую я писал с нее — точнее, с ее фотографии. Пару месяцев назад мне предложили продать полотно, предлагая приличные деньги и аргументируя это тем, что в музее обязательно должен быть портрет новой владелицы модного дома «Гвен Астер». Но я не согласился и решил оставить его себе. И теперь меня не оставляло ощущение, что я знал, чем это закончится.

На картине Анна сидела в черном бархатном кресле. Я помнил эту фотосессию по ее белому брючному костюму, туфлям на таком высоком каблуке, который могла носить, как казалось, она одна, и широкополой шляпе. Очередной рекламный проект для какого-то модного журнала (до того, как занять место Гвендолен Астер, Анна работала фотомоделью). Тут у нее до сих пор были длинные волосы — она превратилась из брюнетки в блондинку и сменила длинную стрижку на модный короткий «боб» незадолго до нашего расставания. Вот так женщины поступают, когда они хотят что-то изменить. Сначала красят волосы и делают стрижку, а потом находят новых мужчин.

Сказать по правде, я не был уверен в том, что она нашла нового мужчину. И, если уж совсем честно, меня это не интересовало. Мы расстались неделю назад, но я до сих пор не мог поверить в то, что это произошло. Если у меня выдавалась свободная минута на работе, я выходил в сад для того, чтобы выпить кофе и выкурить сигарету и раз за разом повторял сказанные нами обоими слова. Мне казалось, что это либо плохой сон, либо диалог из какой-то идиотской книги.

Мы с Анной познакомились на приеме в честь ее назначения на должность главы модного дома. Госпожа Астер, принявшая решение оставить работу, так как состояние здоровья не позволяло ей продолжать исполнять обязанности, доверила свое дело старшей ассистентке, Анне Креймер. Анна с отличием окончила университет Сорбонны, в совершенстве знала пять языков, была модельером-дизайнером одежды и, что было важно для госпожи Астер, поднялась с самых низов, так как обладала невероятным упорством. Это означало, что преемница не боится тяжелой работы.

Нас с Анной представили друг другу, хотя нужды в этом не было — к тому времени мое имя в городе знал каждый. Она сказала, что всегда была моей поклонницей. На что я ответил, что через неделю организовываю следующую выставку, и буду рад, если она придет. Конечно же, она пришла. И уже через месяц все желтые газеты обсуждали наш с ней роман. Они писали все — от «к госпоже Креймер вместе с новой должностью пришел новый мужчина, который уже чувствует ее деньги» до напоминаний о твердых моральных принципах Анны и о том, что я меняю женщин каждую неделю. Вывод был один: эти отношения долго не проживут. Что, конечно, не мешало журналистам называть нас «яркой творческой парой». Они немного поутихли после того, как мы начали жить вместе, но заговорили с новой силой три месяца назад. Тогда, когда мы с Анной снова разъехались, так и не сообщив никому причину нашей ссоры.

У нас с Анной были разные истории успеха. У нее — такая модная нынче история «сделавшей себя» женщины. У меня — история сына богатого отца, которому успех был написан на роду еще до того, как он появился на свет. Я, как и подобает сыновьям богатых отцов, учился в школе имени Уильяма Тревера. Учился хорошо, но при этом регулярно устраивая бунтарские выходки. Я носил длинные волосы, демонстративно запихивал в карман школьный галстук, не чистил ботинки и называл почти всех учителей не «сэр», как оно было принято, а по именам. Мне достался характер отца, которого тошнило при мысли о правилах.

Однажды я, прогуляв урок, достал из шкафчика заранее припасенные краски и нарисовал прямо на стене карикатуру на учителя физкультуры. Вся школа сбежалась ради того, чтобы взглянуть на «шедевр» хотя бы одним глазком. Директор сфотографировал рисунок, заставил меня отмывать стену и показал фото отцу.

— По мне — так отличная работа, — сказал тот. — Мальчик весь в меня!

После школы я поступил в университет. Я мечтал о Гарварде, но отец и слышать об этом не хотел, а он был единственным человеком на этой планете, которого я до смерти боялся. Изучал я, разумеется, классическое и современное искусство, продолжая семейную традицию. И теперь занимал скромную должность преподавателя рисования в той самой школе, где когда-то доводил учителей до белого каления.

Я любил преподавательскую деятельность, хотя окружающим часто казалось, что мой взбалмошный характер к ней не располагал. Мне нравилось передавать знания и наблюдать за успехами учеников. Кроме того, работа у меня была творческая, а творчество являлось смыслом моей жизни. Да и ребятам льстило то, что у них преподает рисование сын самого Самуэля Муна. В первой половине дня я преподавал, во второй — рисовал, и этот распорядок, казалось, ничто не может нарушить. Я был уверен в этом до того, как произошли последние события.

Мы с Анной прожили вместе почти год, и первое время были не просто влюблены — мы бредили друг другом, дошли до той стадии, когда происходящее вокруг кажется далеким и нереальным. Мы не ссорились из-за немытой посуды, разбросанных вещей или оставленной на столе чашки. А потом…. что-то сломалось. Нет, никто не заговаривал о чем-то более серьезном, не уговаривал зарегистрировать отношения или завести детей. Просто период влюбленности прошел, и мы оба оказались в холодной реальности. В той, где нужно вести совместный бюджет, жертвовать работой ради личных целей или жертвовать личными целями ради работы. Всевышний наградил нас обоих холерическим темпераментом, и Анна выходила из себя еще быстрее, чем я. Первое время мы находили особую прелесть в том, чтобы мириться в постели, но потом поняли, что это не выход.