— А, вы вообще ничего не знали про Кильский канал! Не добившись от вас сведений, семь месяцев спустя, мы непосредственно обратились в немецкое посольство. И от немцев узнали, что «Мария Ульянова» через Кильский канал не проходила.

Монданель молча пожал плечами.

— Почему был уволен Шовино? — спросил Филоненко.

— Не знаю, — ответил Монданель.

— А розыски агентов ГПУ во Франции — в вашем ведении? — спросил Рибе. И огласив длинный список агентов, с указанием их тайных явок и совершенных ими преступлений, Рибе спросил:

— Знали ли вы об этом? Приняли ли меры? Ведь эти люди продолжают жить во Франции.

— Не имею понятия.

— Тогда прошу вас, от моего имени, доложить об этом министру внутренних дел.

9 декабря технический эксперт Эрар отвечал на вопросы.

— Как велика разница в скоростях грузовика и легковой машины? — спросил четвертый присяжный.

— Это зависит от веса шасси и кузова. Восьмицилиндровый грузовик Форда, мощностью в 21 лошадиную силу, может развивать скорость до 125 километров в час.

— Сколько времени нужно такому грузовику для пробега из Парижа в Гавр? — спросил Рибе.

— Два с половиной часа в сухую погоду и по хорошей дороге.

— Выехав с бульвара Монморанси в час дня, мог грузовик поспеть в Гавр к 3 часам 30 минутам?

— Вполне.

Обращаясь к суду, мэтр Рибе заявил в тот же день:

— Я утверждаю, что 23 сентября 1937 года, когда газеты сообщили об исчезновении генерала Миллера, полпред Потемкин был приглашен к председателю совета министров. Глава правительства посоветовал Потемкину предложить Москве немедленно вернуть «Марию Ульянову» во Францию. Вскоре Маркс Дормуа сообщил главе правительства по телефону, что советский грузовик прибыл в Гавр в два часа дня и, следовательно, этот след нельзя считать серьезным. Поэтому правительство отказалось от мысли вернуть советский пароход или нагнать его с помощью миноносца. Только к вечеру того дня выяснилось, что грузовик прибыл не в два часа, а между тремя и четырьмя часами. Но было уже поздно. Почему так случилось? А из достоверного источника мне известно, что, выйдя из кабинета главы правительства, Потемкин посетил своего друга, Венсена Ориоля, хранителя печати. После их разговора Маркс Дормуа сообщил главе правительства по телефону о раннем прибытии грузовика в Гавр. Для выяснения этого вопроса я считаю совершенно необходимым допросить господина Маркса Дормуа.

На следующий день Маркс Дормуа явился в суд и вручил Дельгоргу письмо с отказом от дачи показаний:

«…я ничего не знаю по делу, которое слушается в суде присяжных. Кроме того, я считаю невозможным давать объяснения о действиях правительства; если нужно, то отчитываться я могу только перед парламентом и избирательным корпусом… Справедливо гордящаяся своей независимостью, судебная власть не будет упрекать меня за это».

— Об отказе господина Маркса Дормуа можно и не жалеть. Вряд ли его показания могли быть интересными, — сказал прокурор Флаш.

— Колен доставил суду телеграмму, полученную из СССР накануне ухода «Марии Ульяновой». Текст по-русски, перевод по-английски. Если бы я знал хотя бы один из этих языков! — воскликнул Дельгорг.

Филоненко переводит с русского. Шваб — с английского: «Телеграфируйте причину опоздания. Точка. Грузятся ли аэропланы?»

Телеграмма звучала странно. Никаких самолетов на пароход не грузили. «Мария Ульянова» разгружала в Гавре 5522 тюка бараньих кож стоимостью 9 миллионов франков. Оставалось выгрузить последние 600 тюков, когда советские власти отозвали пароход в СССР. Бараньи кожи вернулись в Ленинград и были позже доставлены в Бордо другим советским судном.

Тайна ящика осталась нераскрытой. «Гаврский след» был простой случайностью. Срочная отправка какого-то важного, известного НКВД груза совпала с роковым часом генерала Миллера. Знала же Плевицкая, где искать пропавших генералов. Неспроста она побывала в Сен-Клу в свою последнюю ночь на свободе. Только при допросе на ее обмолвку о прогулке в Сен-Клу следственные власти не обратили должного внимания.

Семь дней длинной вереницей свидетели подходили к барьеру и отвечали на вопросы суда и адвокатов. Много их было — пятьдесят человек. Были вызваны еще четверо свидетелей, высланных до суда из Франции и в суд не явившихся, среди них — генерал Туркул. И еще четверо прислали письменные свидетельства.

Комиссар следственной полиции Пиге, наблюдавший за деятельностью иностранцев в Париже, уверенно заявил:

— Мы проверяли различные следы. Один за другим следы отпадали. Единственно возможным остался след советский.

— Какое впечатление произвел на вас генерал Кусонский? — спросил Шваб. — Верно ли, что он задержал адмирала Кедрова с тем, чтобы Скоблин мог сбежать?

— Своим поведением генерал Кусонский произвел на меня странное впечатление.

Отвечая на дальнейшие расспросы Шваба о свидетелях, со списком в руках, Пиге давал отличные аттестации одним, посредственные — другим и крайне отрицательные людям из офисины Завадского-Краснопольского.

Появление генерала Кусонского у барьера вызвало в зале волнение и любопытство. Опершись обеими руками о барьер, Кусонский повторил уже известный рассказ о его собственной роли в трагический день 22 сентября.

— Как боевой русский генерал, — с иронией в голосе сказал Дельгорг, — вы совершили ряд стратегических ошибок! Ваш начальник ушел на тайное свидание. Неужели записка, переданная с такими словами, не встревожила вас? Но есть другая ошибка, более серьезная: записка Миллера раскрыла вам Скоблина. Доказательство его лжи было в ваших руках. Если бы вы проявили больше сообразительности и проворства, то Скоблин сидел бы тут, рядом с женой! Ошибка, непростительная для доблестного генерала!

Смущенный Кусонский развел руками. Защитники Плевицкой засыпали его множеством вопросов.

— Зачем вы задержали адмирала Кедрова? Не для того ли, чтобы дать Скоблину возможность бежать?

— Прошло четырнадцать месяцев, и всех подробностей припомнить не могу, — с отчаянием в голосе ответил Кусонский.

— Стратегическая ошибка, — вздохнув, иронически заключил Дельгорг.

Сменяя один другого, у барьера отвечали на вопросы суда адмирал Кедров, полковник Мацылев, капитан Григуль.

9 декабря, на пятый день процесса, свидетельствовал генерал Шатилов.

— Считаете ли вы чету Скоблиных виновными? — спросил Дельгорг.

— В этом нет никаких сомнений. Плевицкая знала всё, что делал ее муж. Она была его злым гением. Ее влияние сказывалось решительно во всём: и в политике, и в полковых делах. Скоблин был прирожденным интриганом, он разжигал недовольство против генерала Миллера, обвиняя его в бездеятельности. Несомненно, он и в этом деле выполнял волю жены. Они оба — агенты ГПУ.

— Как относился генерал Миллер к Франции? — спросил А. Н. Стрельников.

— О, он любил Францию как вторую родину. В 1934 году он хотел уйти на покой с поста председателя РОВСа, но генералы убедили его остаться.

— После похищения генерала Кутепова Плевицкая ежедневно посещала мадам Кутепову и была в курсе расследования этого дела. Что вы можете сказать по этому поводу? — спросил Рибе.

— Да, она не покидала мадам Кутепову.

— Бывала она одна у мадам Кутеповой? — спросил Шваб.

— Нет, не одна. Бывали и другие дамы. А Плевицкую я заставал там каждый раз, когда приходил к генеральше.

Плевицкая, внимательно вслушиваясь в слова переводчика, повернулась лицом к присяжным. Отчеканивая каждое слово, она сказала:

— Нет, это не так. О похищении генерала Кутепова мы узнали в Озуар, за обедом. Никогда я не была дружна с Лидией Давыдовной Кутеповой и бывала у нее редко.

— Бывала редко до похищения, а после похищения не выходила из квартиры, — возразил Шатилов.

— Там на лестнице я впервые встретила этого типа! — гневно глядя на свидетеля, продолжала Плевицкая. — Когда я уходила, Лидия Давыдовна ругала его последними словами. Я тогда не знала, кто он такой, и спросила мужа. Он мне сказал — Шатилов. Я и подумала, до чего ж несимпатичный! А Кутепова сама звала, чтобы я приходила чаще.