– Как зовут твоего друга? Я слышала, у него какое-то экзотическое имя.

– Ни за что не угадаешь.

– Говори, не угадаю!

– А ты попробуй.

Дети знали имя и покатывались со смеху, шепча что-то друг другу на ухо.

Никто не знал моего настоящего имени. Никто не знал, что значит думать обо мне. Мне казалось, что с тех самых пор, как меня не стало на городской карте, меня не стало в мыслях всех, кого я знал. Я был погребен в чужих городах, среди чужих глаз и незнакомых голосов, в шуме которых терялся мой собственный голос, никем не узнанный. Я был погребен в чужих головах вместе с прахом воспоминаний обо всем прошедшем и хранился там, как ненужный хлам, который только и ждет того, чтобы оказаться выброшенным окончательно. Меня никто не будет ждать на вокзале, никто, кроме воспоминаний не раскроет для меня объятий. Никто, кроме воспоминаний о том, как когда-то меня здесь ждали, когда-то меня всем сердцем любили, когда-то я был для кого-то самым близким. Тогда мне казалось, что любить и ждать можно вечно, тогда мне казалось, что я заслуживаю того, чтобы меня ждали. Когда это было? Реальность снова била в глаза. Ни в чьей жизни я не занимал важного места, хотя в этом нет ничьей вины, кроме моей собственной.

– Бывает, что нужно встретить человека просто потому, что знаешь, что он ждет.

– Не люблю так. Это же в некотором роде лицемерие. По-моему, лучше сразу соврать, что не можешь, чтобы не изображать радость.

– Да, но…

Я сам скрыл свои мысли под скорлупой ничего не значащих слов, я скрыл всего себя от людей, я даже имя своё от них спрятал, никто не узнал меня до конца, хуже того, никто не узнал меня даже с начала. Меня знал лишь Тимур, но его больше нет. Меня знала Алла, но возможно, что это мне только казалось.

Я порвал свою связь с единственным другом, и уходя, он знал, что меня рядом нет. Я отделил себя от своей семьи, чтобы не придумывать смерть мамы. Я ушёл из жизни Анны, потому что не хотел приобрести привычку к непониманию, которую уже приобрел. Я придумал смерть Аллы, потому что боялся, что между нами умерла близость. Всем остальным людям я не придавал значения, я только хранил в себе их истории, как прочитанные книги, которые не стоит перечитывать вновь. Что делать мне теперь, когда я приеду, куда прятать глаза, чтобы оставить себе возможность думать, будто меня ждали, а я не заметил? По инерции прожитого года я искал себе лазеек для нового бегства от правды. От настоящей жизни, которую я хотел спрятать от себя самого, которую я проживал лишь в своём воображении.

– Наконец-то, почти приехали! – С нескрываемой радостью в голосе произнесла девушка в желтом платке, в тот момент, когда я случайно поднял на неё глаза.

Я беспокойно глядел из окна, за которым вот-вот должен был показаться город. Мне хотелось превратиться в отчаянный звук, бешеный крик: «Я здесь ещё! Помни, пожалуйста, помни меня!» Я безнадежно мечтал воскресить себя в памяти своего города и тех людей, что живут в нем, помня о том, что нужно купить в магазине молока, но не помня обо мне. Целый год я существовал, черпая воздух и смысл в мыслях о городе, который я оставил, в то время как сам стремительно и бесследно исчезал из его памяти, пока, наконец, не исчез совершенно. Никто не помнил обо мне. Для каждого я стал никем. Быть может, был и остался никем.

Я видел себя как на ладони. Ежедневно умирающий, оставивший и оставленный, бегущий прочь даже возвращаясь, исчезающий в толпе, чуть не забывший всё самое важное, но уже забытый, убаюканный иллюзиями, я проснулся ещё раз, чтобы вернуться обратно. Но не упустил ли я свою пристань? Безответный вопрос «не поздно ли?» запутался в мыслях, как во сне оса запуталась в моих ресницах.

Но среди моих опасений и сомнений, я не переставал помнить о чертополоховом поле, которое нашел для нас с Аллой. Я не переставал помнить о том, что скоро увижу маму. Я был вне себя от мысли, что наконец-то увижу свой дом, с детства знакомые тротуары, дворовых собак и голубей, летающих в небе над моим городом.

Отчаянное счастье кричало внутри меня о скорой встрече с самыми бесценными сокровищами, пролежавшими столько времени на песчаном берегу мёртвого моря моей памяти.

Мой взгляд стремился прочь из окон, упивался уже рельефом очертаний, которые возвышались над линией горизонта. Поезд испытывал моё терпение, растянув остановку на много тягучих, медленных секунд, но вскоре колеса, чуть вскрикнув, замолкли. Мое бегство закончилось.

Я ступил на платформу, взгляд споткнулся о незнакомые лица. Впрочем, разве я ждал каких-то других лиц, разве я ждал чуда? Никто не взял меня за руки, никто не заглянул в глаза и не спросил, где я пропадал всё это время. Никто не ждал меня, я испугался, что почувствую себя потерянным даже в своем городе и захотел увидеть хотя бы памятник людям, вечно ждущим своего поезда, но нашёл лишь живых людей с чемоданами и дорожными сумками, людей, спешащих мимо. Никого я не встретил по дороге к дому, которую намеренно разделил на много неторопливых разнонаправленных шагов.

Я остро ощущал крепкую, неразрывную цепь невстреч, словно вновь прибыл к дальним, неведомым берегам. Игнорируя общественный транспорт, я пошёл пешком через мост, там было ветрено и шумно от проезжавших машин. С деревьев летели листья, от левого берега к правому, падая в воду и уплывая, не долетев до земли лишь нескольких метров. Потерявший смысл день обещал скоро закончиться. Быть может, в этот момент где-то за пепельными тучами невидимым финалом полыхал закат, в бессильной злобе пытаясь победить надвигающуюся грозу. Прохожий спросил у меня время, я сделал вид, что не слышал и прошёл мимо. Сломалась зажигалка, я выбросил её в воду, падающие листья смеялись над ней, скользя по воздуху легко и плавно. В голове звучала увертюра к какой-то знакомой опере.

Миновав мост, я трижды опоздал на автобус, пытаясь поймать его на разных остановках, но каждый раз перед моим лицом хлопала обрызганная грязью дверь. Девушка в зелёной куртке не по-женски толкнула меня локтем в бок в поисках места на остановке. Дорожка, по которой я шёл через парк, привела меня в тупик глубокой лужи, которую я заметил, лишь погрузив в неё левую ногу. Старушка на лавочке хищно улыбнулась золотым оскалом. Резко развернувшись, я отправился домой другой дорогой.

Мокрый от дождя фасад дома был скрыт от меня собственным углом, но я знал, что именно увижу за поворотом. Я знал наизусть эту лавочку, под которой всегда лежали битые стекла. Качели с потрескавшейся краской, сквозь которую проступала ржавчина. Болезненный тополь с засохшей веткой. Чёрную лохматую собаку с грязным животом и седой мордой. Белую сирень, которая никогда не цвела. И вместе с тем я смутно чувствовал какой-то подвох, скрытый в этой мнимой неизменности.

Не зная наперед логику событий, мне было мучительно трудно решиться даже на малейшее движение пальцев. Последнее, что я подумал, сжалось до слова «нет» и повисло в мыслях немым перспективным протестом.

По тротуару шла девочка, она посмотрела на меня сквозь потрескавшийся кусок пластмассы и закричала с торжествующим смехом: «Тебя не существует!», игнорируя строгий взгляд мамы, который на секунду стал извиняющимся, обратившись в мою сторону. Я миновал поворот, и с этого момента девочка была права.

Не существует.

Дерево полностью засохло, словно это я все эти годы поддерживал жизнь в его ветвях. Мне показалось, что качели ещё больше покосились. Все эти мелочи причиняли боль, но не ранили глубоко, они только царапали память. Это были всего лишь мелочи, по сравнению с тем, что мне пришлось увидеть. Вернее, не увидеть. На месте моего подъезда была пустота. Мне показалось, что я схожу с ума. Дом стоял на своем месте, такой же кирпичный, серый и девятиэтажный, как и раньше, все в нём было такое же, не хватало последнего подъезда. Моего подъезда. Приблизившись, я увидел на его месте бетонную плиту и небольшую табличку, исписанную ровными, строгими буквами по чёрному глянцу мрамора с извилистыми серыми разводами.