«20 ноября 2011 года в 3.15 здесь произошло обрушение подъезда».

Длинный список погибших бороздил таблицу серыми буквами, как пепел, оставшийся от ранее существовавшего. Смысл происходящего медленно просачивался внутрь меня. Конечно, погибли все, кто был дома. В три часа ночи никто не ждал, что эти каменные стены упадут на землю грудой бетона и арматуры. В три часа ночи люди видели сны. Каждый из этих снов был погребен под обломками, вместе с окровавленными телами, разбитыми стеклами и пятьюдесятью остановившимися сердцами.

«Неслыханное дело! 58 человек!» – в голове плыл голос старушки, которая подсела ко мне на вокзале в самом начале моего путешествия. А я – я ушел в другой зал ожидания.

Я уехал 19 ноября. 19 ноября. Я был слишком ошеломлен, чтобы думать. По дороге сюда я столько всего боялся увидеть, но я не представлял, что разве я мог вообразить такое… Я стоял, вцепившись взглядом в черный квадрат таблицы, не вынимая рук из карманов и вцепившись пальцами в подкладку пальто. Я отсутствовал всего лишь год, а вернувшись, нашел вместо дома мемориальную доску. Я ничего не знал.

Почему я ничего не знал? За год отсутствия я не узнал, что лишился дома уже на следующий день. И я вспомнил, как однажды, дозвонившись до меня, мама взволнованно повторяла моё имя, как говорила что-то, как шумно дышала в трубку, но я не слушал, я прерывал её срывающийся голос – я не чувствовал даже интонаций – и говорил, что позвоню позже – и выключал телефон, и забывал, и не звонил. Я вспомнил. Она пыталась мне рассказать, но я был глух ко всем голосам.

В этот момент я не понимал, как польстили мне обстоятельства. Если бы я не уехал прочь, у меня в запасе оставался бы лишь один день, чтобы жить, дышать и лелеять выдумки. Может быть, мне стоило остаться? На земле под табличкой лежала пара увядших красных гвоздик, потрепанная игрушечная собака и еще несколько вещей. Лихорадочно стремясь заполнить чем-то новую пустоту внутри, я начал читать имена погибших.

Моя старая, полубезумная соседка, которая каждый день рассказывала мне одно и то же о своем ребенке, который никогда к ней не заходил. Она всегда носила чёрные платья и повязывала на голову чёрные платки, словно облачаясь в ежедневный траур по своему не вернувшемуся сыну. Молодая семья со второго этажа. Они умерли в один день, но в силу неизбежного не успели пожить долго и счастливо. Супруги были так похожи друг на друга, что первое время я думал, что они брат и сестра. Они любили решать всё чуть позже и годами не платили за квартиру. Но 20 ноября в 3.15 их «чуть позже» было раздавлено кирпичами, оборвалось подобно пульсу. Вместе с пульсом. Нет, этого не могло случиться…

У девочки, их дочки, были белокурые, пшеничные волосы, которые мама заплетала в две тоненькие косички. Девочка любила носить на руках маленького пса, который всё скулил в силу своей не по-собачьи хрупкой натуры. Вот пожилая чета, которая без памяти любила театральные постановки, музеи с пыльными драпировками и друг друга. Одинокий старик, который в последние дни своей жизни любил лишь свою худую кошку с торчащими ребрами и каждый вечер новую бутылку портвейна.

Глаза заволокло слезами. Мой шахматист-любитель, единственный, кто учил меня логике рассудка, кто проводил со мной задумчивые шахматные вечера, кто с молчаливой уверенностью парировал каждый ход, и он тоже здесь. Нет. Нет. Нет.

НЕТ. Я увидел в списке своё имя.

Меня бросило в дрожь, кружилась голова, подчиняя меня лжи искаженной перспективы. Пытаясь вернуть равновесие, я не верил своим глазам. Я вновь и вновь перечитывал короткую строку, желая удостовериться, что не прав. Буквы не врут, мраморные слова не содержат даже грамматических ошибок. Мой город вычеркнул меня из списка живых, прорезав мемориальную доску моим именем, абсурдом, нависшим над развалинами. Неужели всё, что мне осталось от прошлого – тоже – одни развалины?

Я уезжал, не зная, вернусь ли назад, но в своем рюкзаке, во внутреннем кармане с атласной подкладкой я хранил старую, но едва ли тронутую ржавчиной связку ключей с брелком в виде футбольного мяча, оставшимся ещё с детства. Всё это время я хранил ключи от несуществующих дверей. Их нет – нет – нигде нет.

Я вернулся сюда, ища дома для своих заблудших мыслей, для своих уставших ног, которые истоптали столько вокзалов и незнакомых улиц. Я искал дома, но обнаружил себя в списке мёртвых. Сумасшедшие предположения рождались и умирали в моей голове. Что если список погибших говорит правду, и я действительно мёртв? Меня спасло только воспоминание о том, что я оставил это имя для обыкновенных людей. Пускай они считают меня погибшим, быть может, человек с этим именем действительно погиб внутри меня под обломками прошлого. Но я зову себя Альберт, и Альберт жив.

Придя в себя, я нащупал в кармане драгоценные ключи и выбросил их в урну вместе с мыслями, которые подобно быстрым пулям оставляли после себя сквозные раны. Мне нужно было забыться, я не хотел осмысливать всё произошедшее прямо сейчас, но мысли мои взбунтовались против меня. Не в силах отражать их нападение, я медленно побрел прочь по родному асфальту мимо засохшего дерева, мимо погнутых качелей, мимо сирени, мимо седой собаки, снова мимо жизни.

Воображение нарисовало мне картину каменных обломков, смешанных со всем тем, что только что было людьми. Повсюду клубы пыли, мёртвым налётом оседающей на листьях, на качелях. Чёрные тюльпаны смерти прорастали в моем воображении на благодатной для них почве орошенных кровью и криками развалин, смерть застилала мне глаза, чёрные лепестки тюльпанов плавали на поверхности моих мыслей.

Мужчина разбился, упав на асфальт, а затем разбилось окно, из которого я увидел его смерть. Умер Тимур, я придумал смерть Аллы, Анну давно поглотила черная дыра моей памяти, я умер год назад при обрушении подъезда вместе со всеми, кто существовал рядом со мной на расстоянии, равном толщине бетонной стены. Шахматы и шахматист остался там же. Даже время в моих часах умерло. Я был заперт в многограннике, где каждая мысль давила, как груды бетона. Каждая норовила раздавить полностью, если бы её не сдерживали остальные.

Когда я подумал, что хочу сдаться, на улице вдруг погасли все фонари. Но я почувствовал, что не могу позволить себе этого роскошного, слабохарактерного бегства. Хватит.

Пепельные тучи проплывали над асфальтом. Ветер толкал меня вперед, как быстрое течение невидимой реки норовит сбить с ног и унести в слепом потоке. Ничто не будет как прежде. Шагая по тротуару, как по крыше дома, я мечтал оступиться и скользнуть вниз, оборвав полет коротким ударом, который оставил бы меня лежать, устремив застывшие глаза в пепел неба. Издали доносился колокольный звон, мне казалось, он летит из прошлых веков, как безотчетный рок, довлеющий над человечеством.

Я не замечал, куда иду. Проживая бесконечную смерть в своем воображении, я не мог понять, как оказался снова здесь, где был чудом спасен, но в то же время удивительно мёртв.

Внутренний раскол, который рождал уродливую диспропорцию реального и мысленного, провоцировал головную боль. Я не знал, сколько шагов привело меня туда, куда я пришел, сколько поворотов не заметили мои глаза. Я шёл ощупью подсознания, не замечая пространства и расстояний. Подсознание ломало мою волю.

«У вас всё в порядке?» – в воздухе повис вопрос, я бы хотел там его и оставить, но на плечо легла совершенно чужая рука, и я проснулся для реальности. Сидя на бетонной плите, я швырял камни в разбитое стекло, что лежало поверх истоптанной травы под моими ногами. Мне в лицо смотрел незнакомый мужчина в сером берете.

– У вас всё в порядке?

– Да.

– Вы уверены?

– Да.

Рука исчезла с моего плеча и провалилась в невидимое пространство вместе с мужским лицом и серым беретом. Я остался один. По небу летел пепел вперемешку с птицами и желтыми листьями на ветвях деревьев. По земле уже ползли вечерние тени. Трещина в сознании стала глубже на несколько сантиметров. Мне казалось, что я падаю вниз со стремительностью брошенного камня.