Мне даже захотелось побыть одному, и я пошел домой, пить кофе и смотреть через холодное оконное стекло на все, что происходит снаружи. Только снаружи ничего не происходит. Ходят по тротуарам люди – одни и те же люди, по одинаковым тротуарам. Большинству из них жизнь кажется выносимой, потому что думать о ней у них нет времени. Но однажды кто-нибудь из них подумает, – и идеальная конструкция обыденности рухнет к чертям.

Излечившись за долгую бессонную ночь от лихорадки отчаяния, я вскоре исчез из этого города, оставив его жителей просить милостыню у торговых центров и запоздало искать лекарства от привычки к одиночеству.

Оставшись наедине с городами, вагонами и рельсами, я терял свою жизнь на горизонте памяти, но приобретал новые и новые мысли о ней. Бесполезные мысли о прошлом, которое напоминало пыльный старый фотоальбом. Альбом, где можно увидеть каждый нюанс канувших в Лету чувств и событий. Можно увидеть, как я веселился с друзьями, как был счастлив с Анной, как выражал свою нежность, убирая прядь волос ей за ухо, можно всё увидеть, но почувствовать это вновь – никогда.

Как-то раз, направляясь в магазин через небольшой лес, я оказался на отлично вытоптанной, но испорченной дождем тропинке. Бездомные жители города заботливо разложили вдоль дороги свои спальные места из телогреек, старых матрасов или сдутых резиновых лодок. Вокруг валялись пустые бутылки. Из-под пива, водки, настойки боярышника и портвейна. Вдалеке, как путеводная звезда, виднелся яркий экран с видеорекламой возле магазина. Небо было серое. Уже повеяло вечерней прохладой. Моросил дождь.

Я взглянул себе под ноги, споткнувшись о кочку, и увидел там размокший и грязный альбом с фотографиями. Бережно подняв, я унес его с собой. Я не мог не поднять. Расплывшиеся краски, фрагменты лиц, жестов, мимики цепляли, как разбитое зеркало. В моих руках оказалась шумная свадьба. Девушка – красивая блондинка с пронизывающим взглядом. Я не знал, был ли он таким в реальности или таким его сделала дождевая вода.

Я погрузился в размытые краски чужой жизни. Мне представилась шумная свадьба, на которой все были счастливы. Белоснежное платье невесты. Насыщенно черный костюм жениха. Кто из них больше ждал этого дня? Он надевает кольцо, касаясь её чуть дрожащих нежных рук с длинными пальцами. Она смотрит на выражение его лица с чувством, близким к восторгу. Они танцуют в центре ярко освещенного зала. Боясь быть услышанным, он произносит, приблизив губы к её уху: «Теперь – навсегда». Её лицо озаряет улыбка женщины, которая знает, что она единственная. «Я люблю тебя». «Горько!» Никогда не любил традицию кричать «Горько» на свадьбах. Сколько часов они были счастливы? По его лицу пробежала тень, когда он увидел усталость в её глазах. Или он не заметил усталости? Я подумал, что, должно быть, она была с ним несчастна. В альбоме этот момент ещё не наступил, но предчувствие его сквозило в каждой фотографии. Хотя, быть может, я выдумал это предчувствие, или его выдумал дождь, размыв очертания и краски и оставив от изображений лишь фрагменты.

Я затосковал по утерянному прошлому. Стало холоднее. Счастливая свадьба лежала на грязной дороге и промокала под немилосердным дождем. Кто оставил эти воспоминания здесь, не пожелав хранить их при себе? Жест ли это равнодушной руки с длинными пальцами или неизбывное горе пронзительных глаз? Я вглядывался в светлое лицо девушки, ища ответов на все свои вопросы. Она не отвечала. Лица мужчины не было отчетливо видно ни на одном из снимков.

Склеенные друг с другом фотографии в моих руках истекали каплями дождя и позабытым прошлым. Слипшиеся друг с другом впечатления, склеившиеся дни, которые едва возможно отличить один от другого. Краски прошлого стекали по моим пальцам, я смыл его остатки под краном и сберег чужое время, высушив и сохранив всё то, что осталось от фотографий. Сделал гербарий из чужого прошлого. Не глупость ли?

Я бы создал музей испорченных фотографий, если бы мог. Точнее, если бы сильнее хотел. Музей всего, что не удалось ни сохранить, ни полностью утратить.

Если бы сильнее хотел, я бы сбежал из своего города раньше. Но я берег исполнение своей единственной непротиворечивой мечты для особого случая. Однако жить там становилось все невыносимей. Иногда я впадал в отчаяние, потому что понимал, что никуда мне не деться. Некуда. Всё будет так же, совершенно так же, как у всех людей вокруг, по алгоритму, отработанному веками. Детский сад, школа, университет или техникум, работа. Работа с утра до вечера, мечтать и видеть сны можно только по воскресеньям. Пирамида из лекарств на письменном столе. Любовь, одиночество, счастье, скука. Рутина, тоска, постоянство. Смерть. Я мечтал вычеркнуть себя из этой схемы. Жить иначе. Выбрать что-то другое.

Теперь я жил иначе. Я всегда знал, что мечта о постоянстве гораздо приятнее, чем само постоянство. Однако чем дольше я лавировал между городами, нигде не оставаясь более чем на месяц, моя жизнь превращалась в новое постоянство. Постоянное непостоянство места пребывания, только и всего. Постоянство неизбежно.

Раньше я в это не верил, особенно в то время, когда готовил свой окончательный побег из города. Я работал в литературном журнале. Я любил свою работу, но не любил обязательства, которые отнимали всё моё время. Поэтому однажды сбежал из редакции и больше ни разу там не появился. Мне хотелось иметь время, чтобы разделить свою жизнь на страницы.

Во время своего последнего рабочего дня я молча сидел за компьютером, опустив руки и чуть наклонив голову, чтобы спрятать свой обо всём рассказывающий взгляд. Это была напрасная предосторожность, потому что никто не обращал на меня внимания. На столе стояла недопитая кружка кофе. В нескольких сантиметрах от меня сидел с ноутбуком мой друг. Из-под его бегающих по клавиатуре пальцев рождалась новая статья. Другие люди сновали туда-сюда по своим делам. За окном шёл снег с дождем. В голове было пусто. Мои мысли запорошил снег. Я сорвался с места и побежал? Нет. Я встал со стула, неторопливо собрал свои вещи и, не поднимая головы, вышел из комнаты. Кружка так и осталась стоять на столе. Ни одни глаза не проводили меня до дверей директора. Ни одни глаза не проводили меня до выхода.

Я спускался по лестнице, медленно отсчитывая ступени. Я всё ещё ждал, что кто-нибудь хватится меня, откроет дверь и крикнет: «Эй, ты куда?». Но я слышал только звук своих шагов. На самом деле я боялся оставить всё. Я хотел, чтобы реальность дала мне повод остаться. Но за сто ступеней никто не вспомнил обо мне. К чему было ждать дольше? Я ускорил шаг и вышел без шапки под снег с дождем. Ветер немилосердно трепал волосы, пробрался под шерстяной шарф и оставил на моей груди холод поздней осени. Пальто промокло насквозь. По лицу стекал талый снег, смешанный с каплями дождя. Вскоре я перестал чувствовать всё, кроме дрожи, которая пронизывала тело, и опустошенности, которая расползалась внутри. Но вскоре и их смыло водой.

Так у меня не осталось никаких обязанностей, которые могли заставить меня не купить билет на поезд и не уехать насколько возможно дальше от того, что я называл своим домом. Так, я не нашел повода остаться и сто ступеней ожидания стали лишь поводом, чтобы уйти. Никто и подумать не мог, что я спускаюсь по этой лестнице последний раз, все были заняты своим делом и думали, что я занят своим. Я действительно был занят, но я был занят собой.

Я хотел сломать своё постоянство.

Мне был нужен лишь повод, ничтожная причина, я сам хотел остаться незамеченным, а потом разыграть перед самим собой трагедию всеми забытого героя-неудачника, жалея себя с болезненным самообожанием. Какой же беспросветный эгоизм в каждом моем поступке, даже отчаяние пропитано самовлюбленностью Нарцисса, увидевшего своё отражение в мутной воде. Но тогда я любил свой эгоизм, считая, что хроническая мигрень и болезнь Меньера искупают его, – это была моя наивная теория уравновешивающей справедливости. Теперь я знаю, что справедливости нет.