– Тогда оно останется в тебе. Я этого не хочу. Режь. – Она снова провела рукой по волосам и на ладонях протянула их мне. Волосы расплескались по её тонким пальцам. Я видел, что ей это нужно, как будто вся жизнь начнется с начала по мановению чужой – моей – руки. Стало не по себе. Я поддался её символам. И мне вдруг показалось, что, разрезая ножницами её прошлое, я лишаю прошлого и себя. Садясь в свой первый поезд, я мечтал об этом. Но что мне останется, если отбросить прошлое в чёрную дыру памяти? Меняющийся пейзаж за окном? Заброшенный парк? Чужие города? Застрявшие в одной секунде стрелки? Девушка под дождем? Незнакомые люди? Шаги от одной двери до другой? Что? Я вцепился в свое прошлое с отчаянностью утопающего в настоящем.

Я просто поддался её выдумкам. Этот парикмахерский ритуал ничего не значит, или – не должен значить – для меня. Но для неё, я чувствовал, это повод сделать шаг вперёд. Она верила в будущее.

Моё смятение понемногу исчезло. Я провел внешней стороной кисти по её волосам и продел пальцы в металлические кольца ножниц для ткани. Ткани прошлого расползлись под их лезвиями, и первая прядь тёмных волос упала на потрескавшийся лакированный пол. И другие опали следом, как чешуя, что сковывала жизнь неподвижным панцирем.

За мной оставалось ещё много кружек чая, когда она сказала, что должна идти. Я был ей больше не нужен.

– Спасибо тебе за всё. И за чай. Увидимся в будущем.– Её глаза улыбались.

– Я не верю в будущее.– Предупредил я.

– Ну что ж… – Она не знала, что сказать, и без конца трогала свои волосы, которые теперь едва доставали до плеч. Я думал о том, что я хороший парикмахер. Я думал о том, что всё это абсурд. Бутафория. И всё же я не мог не ощутить, что стал богаче на ещё одну жизнь.

– Пока, – произнес я, зная, что никогда больше не увижу её. Мне было всё равно.

– Пока.

Я закрыл за ней дверь, убрал в шкаф ножницы для ткани прошлого и налил себе ещё одну кружку чая.

Хотелось увидеть Аллу.

В день нашего знакомства я увидел её издалека, в глубине комнаты, полной незнакомых людей. Все они говорили друг с другом полушепотом, который захлестывал своей шелестящей волной, немыслимо раздражая слух. Тогда и она была для меня не знакомой. Почему я не оставил нетронутым наше незнакомство, почему я подошел к ней?

Она сидела за самым дальним столиком, повернувшись ко мне спиной. На ней была чёрная блузка с таким широким воротом, что плечи и верхняя часть спины были полностью открыты. Тонкий ремешок огибал талию. Одинокая прядь волос, выбившаяся из прически, струилась у неё между лопаток. Я наблюдал за этой золотистой прядью и хотел угадать, какое может быть лицо у этой изящной девушки. Все мои догадки потерпели крах, когда я посмотрел ей в глаза. Она была ни на кого не похожа.

– Вы не подскажете, сколько времени? – Спросил я, потому что ждал друзей.

– Я не ношу часов. – Услышал я в ответ.

Мне больше нечего было спросить. Я спросил, можно ли мне присесть за её столик, и она сказала, что можно. Я сел напротив и чувствовал, как текут сквозь меня минуты, в то время как её взгляд остается всё тем же. Он скользил внутрь, оставался внутри, как тайна, разливался ласковым морем, как сокровенный смысл. Я ощутил нашу близость с первого взгляда.

– Как вас зовут?

– Алла. А тебя?

– Альберт.

С этого все и началось. С «тебя» и «Альберт». Нас связали всего лишь два слова. Ничто в мире так не связывает, как слова, но из каких глубин поднимаются и превращаются в звук эти буквы? Почему она сказала «тебя», ведь мы даже не успели познакомиться? Почему я сказал «Альберт», ведь я оставил людям своё обыкновенное имя? Быть может, она просто не любила, когда к ней обращаются на вы. Быть может, я просто уловил созвучие наших имен, и поэтому мне захотелось произнести вслух именно «Альберт». Мне хотелось, чтобы она почувствовала наше созвучие, – сам я чувствую его до сих пор. Созвучие. Быть может, я нашел то самое слово? Нет же, не подходит. Но неужели этого слова не существует?

Или – не существует нас?

Вскоре пришли мои друзья. Алла оказалась подругой одного из них, – и тогда я понял, что не мог избежать нашего знакомства. Я почти не говорил с ней, но ловил её взгляд, сам не зная зачем, – по инерции. Мне нравилось выражение её глаз, уже тогда наполненных смыслом, который, мне казалось, мог разглядеть только я. Я хотел запечатлеть этот взгляд внутри, чтобы чувствовать его в себе повсюду. Мне это удалось. Её взгляд и до сих пор струится между моими воспоминаниями, как золотистая прядь волос струилась у неё между лопаток.

– Проводи меня. – Попросила она, когда её друг ушел по какому-то срочному делу.

Почему я?..

Мы медленно шли вдоль дороги. Я помню, как замерзли мои пальцы, и как она ушла прочь, не обернувшись. Потом она всегда уходила так же. Вскоре и я перестал оборачиваться, уходя: в конце концов, не так уж важно видеть спину, когда мысленно смотришь в глаза. Особенно бессмысленно было оборачиваться, когда уходила Алла, потому что шаги, которые разделяли нас в пространстве, никак не влияли на нашу мысленную близость. Но тем вечером, глядя ей вслед, я чувствовал, как внутри разрастаются пустоши…

Как не хотелось мне запятнать эту близость этим обыкновенным словом «любовь», казалось, мои чувства глубже, весомей любого слова, даже того, которое ещё никто не произнес…

Зачем же я тогда так безнадежно и упорно искал этого непроизнесенного слова?

Каждый раз она уходила прочь, повернувшись ко мне спиной чуть раньше, чем я успевал отвести взгляд. Она уходила, не сказав ничего, кроме «пока, Альберт». Иногда она коротко взмахивала рукой, как птица, которая готовится к взлету, но чаще всего просто резко разворачивалась, отбрасывая назад волосы и поправляя их рукой, и быстрым шагом шла своей дорогой. Она никогда не улыбалась на прощание.

Уходить у неё всегда получалось хорошо. Она уходила, чтобы спустя много дней вновь ворваться в мою жизнь без стука, срывая с петель все двери, которые я ставил внутри себя, чтобы оградить себя от внезапных вторжений. Но ей были нипочем любые двери, на сколько бы замков я их не запирал. Она входила в мою жизнь, а потом покидала её, оставляя меня один на один со сломанными замками. Сначала я ограждал себя от Аллы, но однажды я не поставил внутри себя новые двери. Я разрешил ей входить без стука. С этих пор я разрешил ей всегда быть в моих мыслях, внутри себя я говорил с ней, словно она была рядом.

Я писал ей, но она неизменно молчала в ответ, словно говорить словами нам было вовсе не нужно. Я искал смысла в её молчании, но никогда не знал наверняка, вкладывала ли она в него хоть какой-то смысл.

Я ничего не мог сделать, по крайней мере, в то время я был полностью в этом убежден. Рассказать ей о своих чувствах я не мог, да и не хотел. Мне казалось, взглянув в мои говорящие глаза, она поняла всё уже в тот момент, когда я сказал, что меня зовут Альберт. Мне нравилось говорить с ней в мыслях, нравилось ждать её, предчувствовать её появление.

Я не знал, что наши разговоры могут обернуться чем-то большим, чем близость. Я не знал, что позже в груди у меня будет появляться дыра, каждый раз, когда она будет по обыкновению уходить, не оборачиваясь.

В момент воспоминания о нашем знакомстве я попал в аварию. Это случилось банальным, пасмурно-теплым весенним днем, когда снег растаял, но земля была ещё нагой, бурой. Я вышел из поезда во время получасовой остановки, чтобы купить сигарет, и обратно вернулся не скоро. Новенькая иномарка выехала из-за угла как раз в тот момент, когда я переходил дорогу, не глядя на светофоры. Сильный толчок металлического корпуса повалил на меня на асфальт в ту секунду, когда я вспомнил золотистую прядь волос.