Это не правда, что в такие моменты за доли секунды перед глазами проносится вся жизнь. В голове прозвучало единственное слово «Нет», Перед глазами мелькнул слепящий свет фонаря и контрастный силуэт дерева с ажурными ветвями на фоне бархатной синевы неба. Разодранной щекой я чувствовал мокрую поверхность асфальта, молния боли влетела в тело со скоростью света. Я попробовал встать, но не смог.

Из машины, громко хлопнув дверью, выскочила девушка в чёрных кожаных туфлях на высоком каблуке. Только их я и мог разглядеть, прислонившись щекой к асфальту. Она подошла совсем близко ко мне, так близко, что мой нос уловил запах кожи, который с тех самых пор вызывает у меня тошноту. Я услышал её неприятный, высокий, возмущенный голос.

– Мужчина, вы испортили мне машину!

– Тварь… – выплюнул я и закрыл глаза, чтобы не видеть эти каблуки.

Кто-то, должно быть, вызвал скорую, потому что спустя несколько минут сильные руки отделили меня от асфальта и, положив на носилки, отнесли в машину. Я понемногу приходил в себя, но боль всё настойчивей проникала внутрь. Кружилась и нестерпимо болела голова. Кровь теплым ручейком текла по лицу, неторопливо стекая за воротник рубашки. Боль была слишком неожиданной и резкой. Позднее я упрекал себя за эту слабость, но я действительно думал, что умру. Страх смерти обнажает суть: каким жалким я предстал перед самим собой. Невообразимо, чуть ли не до слёз, хотелось домой. Как ребёнок, – упрекал себя я. В этот момент быть дома казалось счастьем. Дрожащими пальцами я нащупал в кармане мобильник. Телефонная книжка в нём была пуста, я помнил наизусть все номера, по которым хотел позвонить. Я позвонил Алле. Она не взяла трубку. Я набрал номер мамы. Абонент недоступен. Я хотел поговорить с Анной. Занято. Изо всех сил я сжал в руке телефон. Боль проникла глубже, но это придало мне сил. «Дальше, как можно дальше». Прочь.

– Отвезите меня на вокзал, – произнес я, насколько мог твердо и без запинок, – мой поезд отправляется через восемь минут.

Я пытался встать, это мне удалось лишь наполовину, я собрал всю свою волю в это усилие.

– Вы что! Это очень опасно… – Всплеснув руками, сказала молодая девушка в белом халате.

Я не хотел оставаться здесь. Куда угодно, но хоть немного – дальше. Испугавшись, что меня увезут в больницу, я уже хотел придумать себе жену, которая ждет меня в поезде. Но два других врача с недоумением переглянулись и сунули мне в руки листок и ручку.

– Напишите здесь, что отказываетесь от госпитализации и поставьте свою подпись.

«Твари» – подумал я, но вспомнил, что это к лучшему и даже попытался улыбнуться. Успев на поезд в последнюю минуту, я сел не в свой вагон. Дорога через вагоны казалась мне вечной. Перед глазами перетекали друг в друга охристо-жёлтые круги. Я шел, с трудом передвигая ноги под удивленные взгляды людей, которые смотрели на кровь, размазанную по моему лицу, и что-то говорили, пугливо отстранялись, предлагали помощь, кричали что-то мне на ухо, причитали. Я не слушал их. Я знал, что только кровавые разводы на коже заставляли их обратить ко мне взоры. «Твари».

С черепно-мозговой травмой и дисторсией позвонков я надолго застрял в маленьком невзрачном городке, на который смотрел, в основном, из окна больничной палаты.

Что-то умерло во мне в тот погожий весенний вечер, хоть сам я остался жив и раны на моем теле со временем зажили и исчезли, оставив после себя лишь несколько нежно-розовых шрамов.

Спустя несколько часов после того, как я вернулся на поезд, позвонила мама.

– Ты звонил? У меня телефон разрядился на работе.

– Да.

– Что-то случилось? – Взволнованный торопливый голос.

– Я звонил спросить, как дела. – Я по-прежнему не мог рисковать её спокойствием, даже больше, чем когда-либо раньше.

Анна позвонила чуть позже.

– Прости, я была в театре. Как ты? Как здоровье?

Я поглядел на свою, до мяса содранную на ладонях кожу, на грязную одежду. Эти ладони когда-то обнимали Аллу за плечи, асфальт сорвал с моих рук последнюю память об этом прикосновении, мне хотелось плакать, глядя на свои ладони, лишенные воспоминаний. На том конце трубки ждала Анна.

– Всё в порядке. – Мне ничего не хотелось рассказывать ей.

Алла так и не позвонила. Подтверждение того, что её не существует. «Не существует». Может быть, это слово подходит для нас? Я не хотел в него верить – и не поверил.

Что-то умерло во мне в тот погожий весенний вечер. Я не мог понять, что именно, родилось странное чувство, будто в груди моей застряла отравленная пуля и, врастая в плоть, незаметно лишала жизни. Быть может, этой пулей была мысль, что я придумал Аллу? Как бы мало ни значили слова, я ждал её голоса в телефонной трубке, даже если бы она просто рассмеялась в ответ на мой страх умереть, не поговорив с ней. Я ждал её голоса, как воздуха, как спасения, но она не пожелала меня спасти. Может быть, её просто не было дома, может быть, она потеряла телефон, может, она была занята или спала, столько существует всяких бессмысленных «может быть». Неужели я действительно всё придумал? «Нет. Этого не может быть» – решил я и изо всех сил постарался думать о другом.

Безмолвный ночной поезд, наконец, унес меня прочь из города, на который я смотрел из окна больницы. Я был настолько счастлив покинуть его, что спящие вокруг люди вызывали у меня умиление и спокойствие, словно я вернулся домой после долгих странствий по свету. Я открыл свою тетрадь и решил писать до тех пор, пока мне позволит грифель карандаша. Писать под стук колес, дыхание спящих и храп попутчика, который вот уже целый час не давал мне уснуть. Поезд прибыл на станцию, и я отчетливо слышал, как карандаш нашептывал клетчатой бумаге мои мысли. И вот вновь замелькали придорожные столбы, деревья, провода, вокзалы и люди, оставшиеся там. И мои мысли уже не так слышны. Проводник выключил свет. Стало совсем темно. И только бумага знала, о чем я думал.

Во время короткой остановки в вагон с грохотом ввалился какой-то человек. Я не мог разглядеть его лица, только силуэт, который чернел в коридоре вагона. Он с шумом передвигался от места к месту и обращался ко всем спящим.

– Есть здесь кто-нибудь живой? Просыпайтесь же, – некоторым он щекотал пятки, с некоторых пытался стянуть одеяло, но все спали как убитые. «Псих» – мелькнуло в голове.

– Хватит орать. Я не сплю.– Сказал я, недовольный тем, что приходится прерывать обращенный к бумаге монолог простого карандаша и разговаривать с этим черным силуэтом, охраняя дыхание спящих.

От чёрного силуэта разило алкоголем. Он на секунду присел, словно для того чтобы отдохнуть с дальней дороги, на край кровати моего храпящего как ни в чем не бывало попутчика.

– Тебя-то я и искал.

– Зачем?

– Хочу всё тебе рассказать.

Я вздохнул и спрятал листы во внутренний карман пальто. Сколько случайностей сомкнулось друг с другом, чтобы привести ко мне этого человека, растрепанными волосами и грязной одеждой напоминающего бродягу, который ошибся дверью и зашел в вагон вместо того, чтобы зайти в какой-нибудь тесный подвал.

Он снял со спины огромный рюкзак и забросил на верхнюю полку.

– Сегодня я впервые сел в поезд. – Выдохнул он мне в лицо. «Наверное, врет» – подумал я.

– В самом деле?

– Не веришь? – Он рассмеялся, насколько мог тихо, – А зря.

Я смирился с черным силуэтом и своей вечной участью слушателя, которому запрещается зевать, смотреть в потолок и другими способами выражать отсутствие интереса. Но потом я понял, что в темном вагоне слушать нужно иначе. Мне нужно только подавать сигналы, что я слышу, вроде «ага», «ну и?», «не может быть!», всё остальное для рассказчика покрыто тьмой. Я с удовольствием зевнул, хотя рассказ ещё не начался.

– Рассказывай. – Громкий выдох смирения. К чёрному силуэту, от которого пахнет спиртным, можно обращаться на «ты». По крайней мере, я так решил.